Бифуркатор (СИ) - Алекс Белов

— Да не надо со мной говорить, — вздыхает отец и смотрит в сторону. Ночник освещает лишь половину его лица, кажется, и оно постарело. — Я всё сделаю. И нужно делать прямо сейчас.

— Да. Стёпа был хорошим мальчиком, но тебе было бы печальнее, если бы пуля попала в спину Тёмке, а не в спину Стёпы.

— Да тут и несоизмеримо, конечно, просто нужно было бы сразу сказать нам! — тихо восклицает отец, пожимая плечами, но в мою сторону не смотрит.

Воцаряется тишина, и я поджимаю губы. Даже отец, даже мать сейчас косвенно присутствовали при моём выборе и одобряли моё решение. А мне грустно. Чувствую себя подлым, и никакие доводы не уничтожат мои ощущения ещё очень долго.

— Ладно, поднимайтесь наверх, примите душ пока, а я поговорю сейчас с Николаем, — вздыхает отец.

Нас не надо долго упрашивать. Я возвращаюсь в родную детскую. Вроде был в ней несколько часов назад, но та будто чужая, а эта — своя, настоящая детская восемнадцатого августа, которая принадлежит только мне и брату.

Андрей тут же скрывается в душе, и пока он моется, я быстро включаю компьютер и пишу письмо на ящик Серого, где коротко излагаю выдуманную историю нашего путешествия. Прочтёт ли? Решаю отправить ему СМС, но вспоминаю, что телефон разбил, а номера не помню. Ну и чёрт с ним.

Андрюшка выбирается из душа, и я занимаю ванную комнату. Первые секунды вода кажется чем-то чуждым. За прошедшие дни в привычку вошли иные инстинкты: скрываться, убегать, испытывать боль. Кстати, о боли.

Трогаю рану на затылке, ощущаю её под пальцами, но болит только при нажатии. Вспоминаются парни а-ля Арнольд, Шаман, Буратино.

Всё это в прошлом. Всё в прошлом! Я вернулся, в настоящее время!

Пока я вновь привыкал к душу, мать атаковала Андрея и любила его в своей комнате обильными обнимашками, снова намазала его ногу мазью. Выйдя из душа, я останавливаюсь в тёмной детской и прислушиваюсь к голосам внизу. Тишина, но кто-то поднимается.

На пороге появляется отец. Оставив дверь открытой, чтобы частица света проникала внутрь, он приближается ко мне. Лицо скрывает плотная тьма, и я не вижу глаз.

— Николай, конечно, в шоке, — тихо произносит он. — Идёт сюда сейчас. Кажется, будет жёсткая ночь. Но мне всё-таки хочется, чтобы ты сказал правду. Хотя бы мне.

— Какую? — хмурюсь.

— Хотя бы ту, которая объяснит, почему Андрей провёл в подвале полмесяца, а его одежда как новенькая.

Сердце обливается холодком. Я закидываю мокрое полотенце на плечо и пожимаю плечами.

— Я вёл себя достойно, — говорю. — Я хотел спасти Андрюшку, и я спас его. За Стёпкой не уследил, но Андрюшку спас! Как я это сделал… тебе лучше не знать правды до конца. Со мной произошло почти то, что я рассказал, ну может мелкие нюансы не совпадают.

Отец недолго помолчал, пока тишину не прервал звонок в дверь. Тогда папа вдруг обнимает меня и говорит:

— Я люблю тебя, Тёмка. И я так горжусь тобой.

И я обнимаю в ответ.

Отец уходит, а я забираюсь под одеяло. Связываться ни с кем неохота. Я просто смотрю в темноту комнаты, и перед глазами проносят кадры недавнего путешествия, которое забудется ещё нескоро, а где-то внизу дядя Коля плачет и причитает. Мимо комнаты проносятся шаги мамы, спускаются по лестнице. Через минуту робко открывается дверь и заглядывает Андрюшка. Внезапно в пижаме, которую никогда почти не носил, если мама не замечала. А ведь крадётся почти неслышно, подлец.

— Ты спишь? — спрашивает.

— Нет, — отвечаю. — Мне не до сна.

— А можно я к тебе?

— Забирайся, — откидываю одеяло, и братишка заползает под него, как всегда, когда боялся грозы. Теперь мы лежим, и в темноте я слышу его дыхание.

— Сейчас полицию, наверное, вызовут, — тихо говорит Андрей.

— Или нас, — отвечаю.

Но нас никто не вызывает.

— А как всё было на самом деле? — вдруг спрашивает Андрей. — Почему я застрял в одном дне? Как тебе удалось меня спасти?

Я некоторое время молчу, а потом начинаю говорить. Этот рассказ в три раза длиннее, чем история, которую я выдумал, потому что я рассказываю всё, о Шамане, о Буратино, о шизогонической реальности с оппозиционерами и другой тётей Мариной, о московском таксисте, о московском музее, о Глобусе Эфира, о мёртвом Питере… не рассказываю только об офисе Тварей-вне-времени.

Помните, в Питере Буратино поднимал пистолет, что бы прикончить Стёпку? В моём варианте он успевал. Я не хочу, чтобы Андрюшка знал правду о нашем выборе. Не потому, что желаю выгородить подлого Серёгу. Просто совсем не хочется, чтобы всю оставшуюся жизнь Андрюшка думал, что обязан своему существованию смерти моего лучшего друга.

На моменте, когда Буратино-Эдуард стреляет в Стёпку, я замолкаю. Перед глазами ведь рисуются совсем другие кадры: спящий Стёпка на кресле у Тварей. А внизу дядя Коля слишком громко плачет:

— Это мой сын! Петя, понимаешь, это мой сын!

— Ты плачешь? — шепчет Андрей над ухом, прижавшись ко мне.

— Угу, — отвечаю, чувствуя, как слёзы катятся по щекам.

Братишка молчит и ждёт. Всхлипнув, я говорю:

— А потом мы с Серёгой дошли до Тварей-вне-времени.

В двух словах описываю, как они выглядят, и заканчиваю повествование хэппи эндом. За Глобус Эфира они разрешили вернуть Андрюшку. Дали мне ещё шанс до восьми вечера. И вот мы в настоящем. Точка.

Некоторое время Андрюшка молчит, а потом выдаёт:

— Мне кажется, завтра мы всё-таки проснёмся в девятнадцатом. А я получается, был бифуркатором и отслаивал реальности?

— Типа того, — киваю.

— Тёмка. Спасибо. Ты самый лучший брат в этом мире.

Усмехаюсь. В другой раз я бы с отвращением посмеялся и вручил бы Андрюшке подзатыльник, но сейчас лишь отвечаю:

— Ты тоже, но всё равно опарыш ещё тот. Угораздило ж тебя попасть в такую ловушку.

— Ну и ладно, — зевает Андрей. — Главное, ты меня спас.

И мелкий засыпает.

Может, через пару минут сюда ворвётся отец Стёпки, но пока мы с Андрюшкой в своём маленьком мире, в своей детской. И мой братишка совсем рядом, засыпает прижавшись ко мне.

Эта история определённо закончена.

Пора спать и мне.

И ещё…

Стёпка, прости меня.

ЕЩЁ ГОД

Завтра никогда не наступает; длится вечное сегодня. Не будущее замкнется смертью, а длящееся настоящее. Не завтра будет смерть, а когда-нибудь сегодня.

Я не уничтожаю мир. Я спасаю его.

Тем, кто любит хэппи энды, можно дальше не читать. В любом случае, голливудские сценаристы, возжелавшие снять по моему очерку фильм, поставили бы точку в предыдущей главе.

Какой же хэппи энд, скажете вы, потерю лучшего друга сложно назвать счастливым концом, но, поверьте, последующие события не добавят в мою историю оптимизма.

Почему я решил добавить ещё одну главу? Наверное, чтобы разрушить ощущение того самого приторного голливудского конца. Помните шаблонную вереницу фильмов, где взрослый дядька, будь то папа, брат, полицейский, спасает взятого в плен мальчика или девочку. Обычно все картины заканчиваются спасением. Жертва на руках у главного героя, все счастливы, а злодей повержен. В фильме ведь не показывают, как у мальчика после подобной травмы сносит крышу, и он, допустим, начинает убивать. Или представьте, что герой, обычный парень из нашего мира, попадает в мир рыцарей, сражается, кого-то там спасает, а потом концовка: в ореоле славы он возвращается домой. Никого же не интересует, как через месяц этого парня ударяет сердечный приступ. Зритель об этом не думает отчасти потому, что перед ними выдуманный персонаж, чья жизнь заканчивается вместе с титрами фильма. А отчасти потому, что никто не хочет верить в плохое. Людям нужны хэппи энды.

Но в жизни хэппи эндов не бывает, в конце концов, любая жизнь заканчивается смертью, поэтому я предлагаю провести со мной ещё год.

Полиция преследовала нас до самой школы. Как я и утверждал, отец Стёпки обратился к дядькам в синем, и поначалу патрульные посещали наш дом чуть ли не два раза на дню. Я пересказывал выдуманную историю спасения Андрюшки так часто, что выучил её наизусть, но полицейским этого было мало. Они хотели узнать каждую мелочь, задавали соответствующие вопросы. В общем, я увиливал, как мог, боясь спалиться на самом незначительном. К тому же, я не знал, что в ответ говорил Серёга. Мы с ним не виделись долго, а на письмо громила не ответил. Предполагаю, он его прочитал, но не счёл нужным черкнуть пару строк. Боюсь представить кавардак, царящий в его душе. А возможно, письмо просто не прочитано, есть же такой вариант? Поэтому, отвечая на вопросы полицейских, я будто играл со старой гранатой: вроде и чека отсырела, но и рвануть может.

Какое-то время, отец Стёпки хотел свалить на меня убийство моего друга. Ну, дескать, я косвенно виноват в смерти Стёпки. Меня с отцом вызвали в участок, я вновь дал показания, только теперь документ гордо назывался: объяснительная. На этом судебный процесс закончился, не успев начаться. Понятное дело, Герундов-старший с нами не разговаривал и даже не здоровался.