Пастыри. Четвертый поход - Сергей Волков

— А еще? Еще походы были? — поинтересовался Сергей, пристально глядя на Лиха.

— Был… Был еще один, третий поход. Но там шразу все наперекошак вышло. Шилу нашу взял человек, а потом шказал: «Другим путем я пойду!» И пошел. Все штрану кровью шалил.

— Это кто ж такой? — Рыков недоуменно покрутил головой. — Другим путем… Погоди, погоди! Это что… Ленин, что ли?!

— Он. О швободе много говорил, да только уж больно кровавой его швобода вышла. А вше почему? Влашти он хотел! Влашть его и шгубила… Так и закончилша третий поход — великой замятней и многими бедами.

— И что же… Теперь вроде как я… Должен? — Сергею вдруг очень захотелось присесть, ноги задрожали так, словно он выжал штангу в две сотни килограммов.

— Долшен… Вольный никому нищего не долшен, — туманно прошипел правый глаз, а левый резанул правду-матку: — А тебе что же, самому не охота, а? Попробовать, а?

— Чтоб и я — как они?…

— Но ты ж — не они. Ты пришел сюда. Ты взял Иглу. Теперь ты — Губивец. Добудешь Наперсток — пойдешь за Ножницами. А потом…

— Что — «а потом»? — Рыков нахмурился.

— А потом шумеешь швершить вше, о чем мечталось. Вше, человече! Понимаешь?

Сергей промолчал в ответ, сунул Иглу во внутренний карман пуховки. Неожиданно вспомнилось детство, полумрак спальни, желтоватый свет ночника — и Голос, нашептывающий ласково: «Твоя судьба готовит тебе чудо. Ты — не такой, как все. Ты — особенный. Верь мне, я знаю…»

«Я верю!» — подумал Рыков. «Я знаю, — мягко отозвалось в его сознании. — Иди же, сынок. Возьми верных людей — и нелюдей, возьми тех, кто тебе нужен, — и кто глянулся. И иди. В добрый путь. Теперь ты все знаешь сам, так что я тебе больше не нужна. Но с тобой обязательно встретимся, сынок. Встретимся — и будем вместе. Верь мне…»

«Я верю!» — вновь повторил Сергей и улыбнулся в ответ на гримасу Одноглазого:

— Ну, дух пещерный, поднимай своих! Я сейчас за девкой тут одной вниз, к реке сгоняю и на дерижбомбере подскочу.

— Повинуюсь, Губивец! — очень серьезно проговорил левый глаз Лиха, а правый, как обычно, добавил шепеляво: — Вштретимша за городом, на пуштыре, вошле кладбища!

Сергей кивнул и твердым шагом двинулся прочь из пещеры, включив фонарь. Гулкое эхо гуляло под сводами древних подземелий, когда он с грохотом распахивал ржавые двери. Серая пыль клубилась вокруг него, летучие мыши с писком шарахались от слепящего электрического света.

— Если с другом вышел в путь — веселей дорога! Без друзей меня — чуть-чуть, а с друзьями — много! — проорал Рыков, ногой распахнул последнюю дверь, выводящую в шахту, и радостно захохотал, представив, какие лица будут у строптивых рыбачков, когда над ними повиснет трехсотметровая туша «Серебряного орла».

Водка кончилась. Киргизиха, вместе с остальными бабами засев на кухне, где они дегустировали домашние наливочки и калякали за свою скорбную жизнь, скептически оглядела делегацию, прибывшую с веранды, но выдала-таки литровую бутыль самогона.

— Но имейте в виду, мужики — это последняя! — грозно напутствовала она взбодрившихся рыбаков, аллюром унесшихся по коридору с вожделенной добычей.

К этому времени несколько человек уже мирно дрыхли, отвалившись от стола или, наоборот, положив на него свои буйные головушки. В числе непобедимых бойцов с зеленым змием, которые оставались «в седле», оказались Киргиз, Олег Потапов, Илья, который нет-нет да и пропускал рюмку-другую, магазинных дел мастер Толяныч и, что удивительно, дед Кошак.

Как хлипкий дедок оказался таким здоровым на выпивку, Илья понять не мог. Пил старик наравне с самыми крепкими мужиками, однако даже не шатался. И речь его оставалась разумной и быстрой.

«Не чисто тут что-то!» — решил Илья, но мысль эта, конечно же, не застряла в затуманенной алкоголем голове, быстро утонув в потоке других, приятных и веселых.

Дело в том, что он твердо решил этой ночью расставить все точки над «i», а также над «е» в отношениях с Яной. Причем, понятное дело, расставить их так, чтобы все закончилось в постели к обоюдному, как казалось Илье, удовольствию. Выпитая водка создавала иллюзию, что Яна, едва она выйдет из кухонного бабского заточения и узреет Илью, так тут же и бросится ему на шею. Ну, а чтобы не оплошать, он и пропускал, стараясь держаться «в рамках».

Пока суд да дело, решили спеть. Олег Потапов выволок откуда-то из-под лавки раздолбанную гитару, потенькал, настраивая, и лихо врезал по дряблым струнам:

— Ехали на тройке — хрен догонишь! А вдали мелькало — хрен поймаешь!

Поорали от души. Потом эта самая душа потребовала лирики, и мужики, подперев головы кулаками, затянули сперва про «Владимирский централ, ветер северный…» покойного Миши Круга, потом — любэшную балладу про коня, с которым вместе хорошо выходить в поле.

На звуки гитары с кухни пришла лучшая половина человечества. Застольный хор обогатился, расцвел новыми красками, и пьяненькому Илье казалось, что поют они ну никак не хуже ансамбля песни и пляски имени Александрова. А может, даже и лучше…

Яна сидела рядом, прижавшись к нему, и ее звонкий голос красиво вплетался в общее многоголосие.

«Я ее сейчас поцелую!» — подумал Илья. Наклонившись к девушке, он осторожно и весьма целомудренно коснулся губами ее щеки. Яна скосила глаза, но не отстранилась, продолжая выводить вместе со всеми:

— На Муромской дорожке стояли три сосны, со мной прощался милый до будущей весны…

Илья буквально задохнулся от нахлынувших на него чувств. В этот миг он любил весь мир, даже побитого депутата, бродящего где-то в приволжских холмах…

Песня про неверного купца закончилась. Потапов, получив от Киргизихи заказ на «Ой, то не вечер, то не вечер…», уже наладился исполнить этот хит всех времен и народов и даже взял первый аккорд…

— Мужики! — неожиданно, прижав струны на гитаре рукой, громко спросил проспавшийся Дрозд, пристально оглядывая всех сидящих за столом. — А где Серега? Рык где? Илья! Он что, так и не вернулся еще?

Грубо выдернутый из счастливого полузабытья, Илья с досадой глянул на друга:

— Да нет… Как ушел, так и не возвращался…

— Так что ж ты молчишь-то, а? Бляха-муха, два с половиной часа прошло! — заорал Дрозд, тыкая в лица сидящих за столом вывернутое запястье с «Командирскими» часами.

— А ведь верно, — поддержала его Киргизиха, — а на улице — минус двадцать семь! Замерзнет…

— Да ничего с ним не сделается! — пробурчал Толяныч, которому явно не хотелось покидать уютный угол, в котором он сидел в обнимку с пышной крашеной блондинкой, то ли женой, то ли сожительницей. Блондинка туповато улыбалась морковными губами и явно плохо понимала, о чем идет речь, предвкушая, видимо, уединение с магазинных дел мастером.