Пастыри. Четвертый поход - Сергей Волков

— Да, вот кстати, о волках и волчих законах, по которым мы сейчас живем… Как-то утром еду в метро на работу и возле эскалатора на «Парке Культуры» вижу: лежит мужик. Все идут, а он лежит.

Не алкаш, не бомж — брюки отутюжены, ботинки начищены, портфель рядом стоит. Лицо накрыто, как положено, белой материей, рядом менты, дежурный из эскалаторной будки пишет чего-то, видимо, как все было.

А мимо нескончаемой вереницей идет народ — все на работу торопятся.

И он, наверное, торопился. А дома семья осталась, дети. Хорошо, если у него документы с собой были, а иначе найдут они своего отца и мужа дня через три-четыре, в лучшем случае, на холодной полке в вонючем морге.

У моего друга дядя вот так вот умер. Ехал на работу, стало плохо с сердцем. Упал — и все…

— Это ты к чему? — непонимающе хмыкнул Дрозд.

— А к тому… В давние времена жил-был французский ученый Паскаль Блез. Тот самый, в честь которого давление в паскалях измеряют. Лет в тридцать попал он, говоря современным языком, в ДТП — кучер не справился с управлением, карета вышла на встречную полосу, пробила ограждение на мосту и зависла над пропастью. И Паскаль завис, с ужасом глядя в разверзшуюся под ним бездну.

После этого случая выдвинул он теорию одну любопытную: человек — мыслящий тростник. В том смысле, что разумен человек и все его разуму подвластно, силен он и могуч, но… подует ветер судьбы и легко может переломить человеческую жизнь — как тростинку. Чик! — и нету.

Раньше я эту теорию и то, что Паскаль пережил и передумал, умом головным понимал — не более того.

Но вот поглядел я на этого несчастного, что так и не доехал до работы, отдав Богу душу на грязном каменном полу, — и отчасти понял старинного француза. Не головным умом — спинным мозгом понял. Печенкой.

Чик! — и нету…

Веник тем временем уже втолковывал Киргизу и Олегу Потапову:

— Во многих западно-европейских языках слово «победа» имеет корень «вик» — «виктори», «виктория», «викторис» и т. д. И слышится в этом «вике» звон мечей викингов, яростью своей и силой наводящих ужас на трусливых врагов. Европейская победа — она в неожиданном и вероломном нападении, во внезапной атаке, в превосходстве сильного над слабым.

В славянских языках победа звучит иначе — перемога, переможга. И это тоже соответствует менталитету всех этих чехов, словаков и прочих хорватов. Переждать, пересидеть, перетерпеть — и дождаться победы.

И только в русском языке слово «победа» содержит в себе страшное слово «беда», которую нужно побороть, — и только так одержать верх. То есть сперва на нашу землю должна прийти беда, и лишь тогда возьмемся мы за оружие, за ум, за совесть, засучим рукава, счистим ржавчину с дедовских мечей — и победим!

— Как же, победишь тут, с такими-то вояками! — влез в разговор изрядно захмелевший Рыков. Его бритый череп лаково поблескивал, и казалось, что на голове у депутата древний бронзовый шлем-кассида, начищенный до ослепительного сияния.

— Что ты… имеешь в виду? — немедленно «возник» Дрозд, в подпитии болезненно относящийся к любым разговорам про армию.

— А то и имею, — нехорошо усмехнулся московский гость, — что гнилая у нас нынче армия. Неспособная ни на что. Об нее ноги вытирают, ее обворовывают, над ней издеваются, ее впроголодь держат, как старого цепного пса, а она только подметки лижет нынешним хозяевам. И гибнет за их личные, карманные, так сказать, интересы…

— Э-э-э… погоди, погоди… — Дрозд состроил глубокомысленное, как ему, видимо, казалось, лицо и взялся за лямку тельняшки, — повтори-ка, друг мой, что ты там… про пса…

И вдруг вскочив, в лучших традициях десантуры рванул тельняшку, выдрав клок полосатой материи:

— Это кому мы лижем?! А?! Да ты… Да мы… Мы присягу… Родине!! Илюха! Скажи!

— Точно… — Илья тоже встал, качнулся, привалившись плечом к боевому товарищу: — Ты, может, и депутат, а нашу армию не трогай! Мы…

— Да ты вообще молчи, сопляк! — досадливо махнул Рыков на Илью. — Тоже, вояка, ибие-мать!

— Ты кого сопляком… сопляком назвал?! — уже всерьез вскинулся Дрозд. — Да ты, гнида кабинетная… Пока мы вот с ним… да он брат мне! И друг! А ты — нет, понял?! Ты чего вообще… приперся, а? Кру-утой… Крутой, да?

— Успокойся, Дрозд, — прозвучал в наступившей тишине негромкий и неожиданно трезвый голос Рыкова, — ты зарываешься.

По идее, после этих его слов все и должно было закончиться, но бывшему прапорщику явно шлея попала под хвост.

— А! Ты угрожать мне… мне угрожать?! Да я тебя… тебя на колу вертел тридцать три раза! Да я тебя… — и взбеленившийся Дрозд полез через стол с явным намерением попортить депутатский фасад и все остальное, до чего сможет дотянуться.

— Тихо, тихо, мужики, — опасливо оглядываясь на дверь, из-за которой в любой момент могла появиться женская часть компании и Яна в том числе, проговорил напускно серьезный Илья, придерживая Дрозда, — пошли-ка, выйдем…

На самом деле в душе у Ильи все цвело и пело. Явно воплощалось в жизнь обещание, данное Яне, — разобраться с Рыковым. Плюс реализовывалось собственное желание — набить заносчивому депутату морду. А уж в одиночку он это сделает или в паре со старым боевым другом — дело десятое…

— Ну пошли, выйдем, — легко сдался Рыков и неожиданно подмигнул встревоженным рыбакам, сгрудившимся за столом.

— Пойду, выйду ль я, да… — напевая, он подхватил с лавки тулуп и, оттеснив мужиков, наперебой кинувшихся мирить спорщиков, первым вышел с веранды. Илья, накинув на шатающегося Дрозда чей-то бушлат, двинулся следом.

— Что, дядя, оборзел? — в соответствии с дворовым кодексом чести, Илья как-то не решился бить человека по лицу сразу, молча. Зато после церемониальной фразы он со спокойной душой врезал депутату в челюсть, и что удивительно — тот даже не попытался уклониться или поставить блок.

Шмяк! — и Рыков послушно улетел в сугроб возле крыльца, так что выбравшемуся из дома Дрозду осталось только восторженно обматерить Илью, его незадачливого противника, Киргизскую дачу и всю Волгу, в рот ее ети…

— Ну что, мозги прояснились? — надменно возвышаясь над ворочающимся в снегу Рыковым, поинтересовался Илья. — Добавка не требуется?

— А то мы… мы со всей душой! — ухватившись за крылечные перила, воинственно пообещал Дрозд, бессмысленно улыбаясь.

— Не, мужики, достаточно… — Рыков вылез наконец из сугроба, стер снег с головы. На подбородке у него ясно обозначилось красное овальное пятно, к утру грозившее превратиться в гематому, или, попросту говоря, бланш.

— Десантура… Тра-ра-ра… всех врагов… Прямо с неба… Тра-ра-ра… — заголосил от избытка чувств Дрозд неформальный гимн сводной десантной бригады, в которой служил вместе с Ильей.