Память сердца - Александр Константинович Лаптев

– не надо ничего! Так ему мерещилось в ту минуту. Такой представлялась та кромешная жизнь, которую он видел вокруг себя, в которой участвовал и которую ненавидел всей душой.

Но ничего нельзя было изменить. У всего есть свой заданный цикл, своя орбита, с которой невозможно сойти, а нужно продолжать движение, увлекаясь общим потоком. И лагерь вовсе не был пуст. Все, кому положено, были на своих местах; и чему предназначено было свершиться, то и свершилось.

В какой-то миг входная дверь дрогнула и медленно отворилась. На пороге показался согбенный человек, одетый в какие-то лохмотья. Помедлив секунду, он двинулся шаркающей походкой по проходу прямо на Костю; а тот всё смотрел и смотрел, он никак не мог понять, кто это перед ним. Ему казалось, что это какой-то старик, по ошибке забредший в барак, не разобравший сослепу, куда попал. Сейчас он приблизится, постоит несколько секунд, а потом, поняв свою ошибку, развернётся и так же медленно уйдёт…

Старик всё ближе, вот уже слышны приглушённые поскрипы его изношенных чуней и хриплое дыхание, видны глубокие морщины на измождённом лице; голова подрагивает при каждом шаге, а слезящиеся глаза смотрят пристально, не отрываясь. Костя всё не узнавал…

Наконец старик приблизился вплотную, постоял секунду, словно бы раздумывая, и вдруг упал на колени, обхватил обеими руками ноги сына и затрясся в беззвучных рыданиях. Лишь тогда Костя понял, кто перед ним. Его словно пронзило раскалённой иглой, воздух вспыхнул ярчайшим свечением, и разом всё исчезло и погасло. Он жалобно вскрикнул, как кричит подстреленная птица, и упал всей грудью на это сгорбленное, смятое жестокой жизнью тело, крепко обхватил его руками и уже не помнил ничего, не чувствовал, не знал, где он находится, что с ним…

Об этом нельзя доподлинно рассказать.

Что чувствуют близкие люди, расставаясь навечно? Какую муку испытывает мать, когда прощается со своим ребёнком? И какая буря неистовствует в душе сына при виде отца, превратившегося в калеку, в жалкое подобие человека?

Этого нам знать не дано.

В жизни есть бездна ситуаций, которых не должно быть, тьма переживаний, для которых невозможно подобрать точные слова… Поэтому помолчим. Склоним головы в память о миллионах разбитых судеб, о безвинно погибших, о немыслимых страданиях, которые ничем не оправданы и ничему не служат.

Костя плохо помнил, как покинул этот жуткий лагерь. Но воспоминание о стоявшем на коленях отце он пронёс через всю свою жизнь. Ему уже не надо было рассказывать про то, что случилось с самым дорогим и близким ему человеком. Все зверства, что творились с его отцом, вся бессмысленная жестокость и надругательство над беззащитным человеком – всё это он увидел собственными глазами. И он содрогнулся от этого зрелища, словно прикоснулся обнажённым сердцем к чему-то страшному и непостижимому в своей жути. Ему было бы легче, если б его самого пытали и били, и это он стоял на коленях перед отцом и произносил бесчувственным ртом страшные в своей бессмысленности слова.

Так оно и всегда бывает с истинно любящими людьми. Им легче самим погибнуть, чем видеть мучения своих близких. Но никто никого не спрашивал и спасительных вариантов не предлагал. Никто безвинно осуждённых людей не пожалел и на волю не выпустил. Всё случилось так, как оно случилось. Жизнь не повернуть вспять, а историю не переписать наново. Мёртвых из могил не поднимешь, и ослепшим от слёз глазам не вернуть зрение. Миллионы детей не увидели своих отцов, а их матери не дождались мужей – несмотря на все свои мольбы, слёзы, отчаяние и бесконечное терпение. Мужья, отцы и сыновья не вернулись в свои дома ни через десять, ни через двадцать, ни через восемьдесят лет. Они уже никогда не вернутся.

Все мы несём на своих плечах тяжесть пережитого, все мы отравлены собственным прошлым – жутким, несправедливым, полным абсурда и неизбывного горя. Сколько же ещё понадобится десятилетий и веков, чтобы избавиться от этого страшного груза, от этого жуткого наследия, тянущего нас назад, в бездну отчаяния, равнодушия, злобы?

Костя больше не видел своего отца – ни живым, ни мертвым. Судьба подарила им эту последнюю встречу, и, как ни была она безрадостна, воспоминание о ней каждый из них берег в душе, как нечто сокровенное, до последнего вздоха.

Костя прожил довольно долгую жизнь и умер в Москве полвека спустя.

Отец его упокоился среди сопок бескрайнего Колымского нагорья. Он до смертного своего часа хранил в памяти минуты, когда видел сына и не мог вымолвить ни слова из-за сотрясавших его рыданий. С этим он и покинул грешную землю.

Мир его праху!

* * *

Летом 1942 года Костя Кильдишев был призван в ряды Красной Армии. Он окончил курсы водителей и воевал в составе автобатальона, участвовал в боях на Курской дуге, форсировал Днепр, освобождал Польшу и Чехословакию. После войны переехал в Москву и работал таксистом, потом окончил институт автомобилестроения и много лет исполнял должность инженера отдела безопасности Управления Московского таксопарка.

Отец его с Колымы не вернулся. Место и дата его смерти неизвестны.

Память сердца

Тридцать лет назад, в ноябре 1989 года, я возвращался поездом из Ленинграда в родной Иркутск. В тот год я поступил в ленинградскую аспирантуру Института мощного радиостроения. Успешно сдал вступительные экзамены по математической теории надёжности, марксистско-ленинской философии, английскому языку. И был зачислен.

Настроение у меня было радостное, а лучше сказать – предвкушающее. Я был полон сил и планов на будущее, которое рисовалось мне в радужных красках. В самом разгаре была перестройка. Михаил Сергеевич Горбачёв своими речами очаровал видавшее виды население Советского Союза, придал нам всем сил и уверенности, указал дальнейший путь и внушил надежды. Всё это было настолько интересно и ново, что я уже подумывал о вступлении в Коммунистическую партию Советского Союза (в которой числилось на тот момент больше двадцати миллионов смертных душ), чтобы лично способствовать дальнейшему прогрессу и выпрямлению того, что было искривлено и исковеркано задолго до моего рождения.

И вот я еду в скором поезде, лежу на верхней полке и с радостной улыбкой на лице смотрю сквозь мутное окно на мелькающие вдали холмы и перелески, на жёлтые станционные будки и серые столбы с чёрными провисшими проводами, на кучи грязного снега внизу и мутненькое небо сверху. Поезд мчится, вагон плавно покачивается, колёса: стук-стук-стук, стук-стук-стук, стук-стук-стук… Это стремительное движение наполняет душу восторгом. Ты словно бы летишь к прекрасной цели – чему-то неслыханному и невероятному, к неведомому счастью,