Сетевые публикации - Максим Кантор

И эта подмена сработала — как у наперсточника в переходе метро.

Да, Гитлер убивал евреев, гомосексалистов и преследовал авангардистов — но Гитлер сам боролся за права меньшинства! Это надо очень ясно понять: главным борцом за права меньшинства был именно Гитлер. Нацизм — это и есть борьба за меньшинство. Гомосексуалисты, евреи, калеки, цыгане, славяне — составляли для нацистов однородную массу шлака, от которого следовало очистить мир. Они не рассматривали педерастов как уникумов — но как общую грязь. И если педераст, споря с Гитлером, утверждает, что он имеет право на уникальность — это сродни тому, как если бы он просился в Третий Рейх.

Нет отдельного права евреев, нет отдельного права педерастов, нет отдельного права негров, нет отдельного права авангардистов — есть только одно общее право: быть людьми.

Быть людьми, сострадать друг другу, защищать больных, нищих и детей. И в той мере в какой лесбиянка участвует в этом общем деле сострадания — она такой же человек как остальные; в той мере в какой еврей готов защищать бедных любой страны — он такой же человек как и остальные: в той мере в какой авангардист хочет рассказать о душе, он заслуживает интереса.

Прав меньшинств не существует — в пределах концепции гуманизма. Бороться за права меньшинств — глупость. Несть ни эллина, ни иудея, сказал апостол — и добавим к словам Павла сегодня: несть ни пидора, ни лесбиянки. Но все и везде Христос. Есть только одно большое право большинства: быть людьми. Вот за это большое право и следует ходить на демонстрации.

Вчера в парижском музее (29.05.2012)

Список получился длинный.

Тут надо сказать, что к 85-ому году русская культура подошла с таким количеством талантливых людей, какого не было в то время ни в одной известной мне стране (я не знаю Индии и Китая). Это понятный феномен: двадцатилетнее затишье дало возможность сидеть в библиотеках и работать в мастерских. Это время именуют застоем, но мне оно — со всеми понятными оговорками — скорее напоминает екатериненское: небурная война на востоке, подавление мятежей по окраинам, а в целом век умеренного просвещения и стагнации. Думаю, брежневское время оказало крайне благотворное влияние на русскую культуру именно тем, что дало возможность многим состояться. Прошу меня понять: когда я говорю — «состояться», не имею в виду «заработать» или «посетить Нью Йорк». Я имею в виду накопление знаний и умений. Потом это накопленное стали растрачивать. Потом стали выдавать пустоту за содержание.

Но вот к 85-ому году в стране были десятки крупных художников. Сейчас принято поминать только т. н. авангардистов (Булатов, кабаков, Штейнберг, Янкилевский, Пивоваров, и тп) но не менее крупными — думаю, гораздо более крупными — были те мастера, которые представляли русский реализм (а вовсе не соцреализм, как потом сказали о них пропагандисты капреализма). Это Никонов, Андронов, Пластов, Жилинский, Васнецов, Иванов, и прежде всего, Коржев. Одновременно с ними работали авангардисты первого эшелона Рабин, Плавинский, Немухин. Были такие грандиозные фигуры как Вейсберг и Шварцман, стоящие особняком — мистики. Были люди яркого таланта — ныне почти забытые по причине того что не вписались в рынок — Есаян, Турецкий, Измайлов, Леон. Были реалисты нового толка _ нестерова, назаренко, Брайнин, Табенкин, Сундуков. Была новая православная живопись. Была традиционная московская городская и питерская живопись. И невероятное количество мастеров по республикам.

Это тбыло такое богатство талантов — которое — повторю — не снилось в то время ни одной стране. Что там Херст и лондонская школа. Что там Новые дикие и Зигмар Полке. Здесь было больше. И застой помог в составлении редчайшего букета.

Должен сказать, что все (за редким исключением) мастера уважали друг друга. То было равенство гамбургского счета, все знали, кто чего стоит, несмотря на стиль и партийность. Это была атмосфера взаимного профессионального уважения. Да, одних выставляли, а других нет — но знали про всех.

Затем пришли комиссары.

Всем известно сегодня про красных комиссаров, разрушивших благостные отношения между мастерами Серебряного века. Все эти обобщенные брики сегодня получили свою посмертную дозу проклятий.

Так вот, белые комиссары 80-х принесли русскому искусству еще больше зла. Это были тридцатилетние пролазы, невежды, наглецы, функционеры кружка, пионеры эпохи лизания задницы Западу. Задачей (открыто провозглашенной) было войти в систему рынка искусства. Тогда бытовало убеждение, что рынок двигает искусство. То, что это не так, поняли и сегодня еще не все. Но тогда надо было научится продавать, втюхивать, огалереивать. Они стали называть себя «кураторами» — миссия продавца-пропагандиста, то есть посредника между капиталистом и художником. Как некогда красные комиссары были посредниками между пролетариатом и художником (понимают ли твое искусство массы?), так белые комиссары стали посредниками между ворами и западными воротилами и отечественными мастерами (а продается ли твое искусство?). Новые комиссары были людьми морально неполноценными и не очень грамотными. Но бешено активными. Как сказал бы Николай Васильевич Гоголь, это была какая-то дрянь. И вот эта дрянь распорядилась русским искусством — всем гигантским наследием.

Инструменты влияния были простыми: не дать выставок, не публиковать информации, отсечь от западных галерей, перевести стрелки в другую сторону — и данная дорога сама зарастет травой. Появилось словечко-пропуск: «актуальное».

Сперва отсекли от актуального процесса стариков реалистов — а им тогда было по 60, золотой для художника возраст. Это были мастера, с которыми любая страна и культура носятся, высунув язык от почтения. Им сейчас по 90, доживают в нищете. Недавно хватились — стали продавать на Сотби. Вообразите, что они бы сделали за эти 30 лет. Затем отсекли авангардистов первого эшелона Плавинского, Немухина, и прочих — за их приверженность старой пластике (так недолго и к реализма вернуться) Затем отсекли Шемякина и Неизвестного (ревновали) Затем отсекли новых реалистов, религиозных художников, традиционных пейзажистов, лириков городского искусства — то есть, все то, что составляет плоть любой культуры.

Требовалось создать своих, управляемых и продаваемых. И создали такую же «Фабрику звезд» как на эстраде. Новообразованная «школа кураторов» стала выпускать «авангардистов» — пустых и никчемных. Никто из них художником не стал. А тех, старых, они убили сознательно.

Теперь все эти белые комиссары перевалили пятидесятилений рубеж, а кому-то из них за шестьдесят. Это старые пердуны и пердуньи — Деготь, Бакштейн, Бажанов, Ерофеев, Мизиано и прочие. В своей жизни они не сделали ничего. То есть, хорошего — ничего, а разрушений много. Сегодя сетуют, что русское искусство мало известно — но они его убивали день и ночь много лет. Они хотели вписаться в рынок, они боролись за демократию, сегодня ходят с белыми ленточками, напиваются на вернисажах, лебезят перед финансистами. У них уже слезятся глаза, покалывает в печени, ляжки одолел целлюлит. Пройдет еще лет десять и комиссары уйдут на покой. Но до того они успеют, вероятно, вытоптать поле до состояния ровного пустыря.

У меня есть давний знакомый (30.04.2012)

Этот человек подозревает, что с ним происходит что-то не то. Он ведь вменяемый, он уже давно заметил, что ничего не читает, и думает одни и те же мысли, или полумысли — уже много лет подряд. Он ведь человек, с некоторой, пусть притупленной, способностью к рефлексии: он видит, что фигуранты процесса только говорят длинные слова — но на деле читают только короткие статьи в коротких журналах и проводят время на вернисажах, а чаще всего пьют или клянчат деньги. Он это заметил давно. И то что все живут моралью кружка, он тоже знает лучше прочих — он варится там каждый день.

И вот, с некоторых пор он стал мне звонить и приходить в мастерскую, когда я в Москве.

А до этого не звонил лет двадцать. А однажды позвонил и говорит: как мне стыдно, ты прости, старик, но сам понимаешь. Ну, если честно, ты сам виноват, поставил себя вне общества…но я то понимаю, что правда за тобой. Нет, ты прав, конечно! — ну и всякие такие слова, очень трогательные. Он приходил некоторое врем, а потом перестал. Точнее, я перестал приглашать, а он и не просился больше. Дело в том, что такими вот трогательными словами он вроде как выполнил долг перед своей совестью, очистился — но ничего в его жизни не поменялось, Он продолжал заниматься устройством этих суетных и мелких дел, произнесением пустых фраз и никогда, ни разу — ни единого разу — нигде — он не посмел возвысить свой тонкий голос и сказать нечто против происходящего. Ну как пойти против директора ГЦСИ Бажанова, человека амбициозного и очень глупого, или против замдиректора ГЦСИ Миндлина, коррумироанного до стелек в обуви проходимца, как возразить против программы, поддерживающей общий уровень серости.