Новый Мир ( № 8 2013) - Новый Мир Новый Мир

Смена восприятия кончины Дня с горестного на радостное (слеза, любующаяся «скончаньем Дня») связана с песнопением, знаменующим прощение героини. День прощается с матерью-теплынью и с героиней, уверяя их в своей любви. Его «прощание» созвучно «прощению».

Заверение в любви звучит инверсией диалога Христа и Петра, когда Иисус, явившись Петру, трижды вопрошает его:

«Когда же они обедали, Иисус говорит Симону Петру: Симон Ионин! любишь ли ты Меня больше, нежели они? Петр говорит Ему: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси агнцев Моих. Еще говорит ему в другой раз: Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр говорит Ему: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих. Говорит ему в третий раз: Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр опечалился, что в третий раз спросил его: любишь ли Меня? и сказал Ему: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих» (Ин. 21: 15 — 17).

В стихотворении День не вопрошает, но вместо этого дважды повторяет слова прощания, а в третий раз заверяет лирическую героиню в любви. Самое главное заверение Христа в любви к своим ученикам было сделано во время Тайной вечери: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (Ин. 13: 34).

Заверение Христа в любви к Петру было выражено и в той миссии, которой Он наделил Петра, сделав его пастырем овец и тем самым подтвердив власть Петра над земным. Слова о любви, переданные в пенье голосов во время скончанья Дня, также являются залогом возвращения лирической героине роли «пастыря» своих произведений. В результате покаяния ей открывается благость «сияющей вести»: День-сын принят своим Отцом, назван «Божьим» и наделен свойствами Творца.

Я ничего не знаю и слепа.

А Божий День — всезнающ и всевидящ.

[1] Эпштейн М. Стихи и стихии. Природа в русской поэзии XVIII — XX вв. Самара, ИД «БАХРАХ-М», 2007, стр. 312 — 313.

[2] «Концепция мира как зеркала, отражающего Бога, была явно заимствована св. Григорием Паламой у греческих Отцов. Она основана на учении о Божественных logoi [логосах], присутствующих в творении, берет свое начало у стоиков и последовательно принималась всеми Отцами, начиная со св. Иустина» (Протопресвитер Иоанн Мейендорф. Жизнь и труды святителя Григория Паламы. Введение в изучение. СПб., «Byzantinorossica», 1997. Цит. по: <http://www.krotov.info/history/14/palama_me/mey_21.html> ).

[3] Николаева Олеся. «Поцелуй Иуды». Цит. по: <http://www.pravoslavie.ru/put/ 3083.htm> .

[4] Там же.

[5] Николаева Олеся. «Поцелуй Иуды». Цит. по: <http://www.pravoslavie.ru/put/ 3083.htm> .

Неправильное слово

Сурат Ирина Захаровна — исследователь русской поэзии, доктор филологических наук

o:p   /o:p

Сурат Ирина Захаровна — исследователь русской поэзии, доктор филологических наук. Автор книг «Мандельштам и Пушкин» (2009), «Вчерашнее солнце. О Пушкине и пушкинистах» (2009). Постоянный автор «Нового мира». o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

o:p   /o:p

Паше, Олегу, Саше, Лене и Евгению Бунимовичу o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

Было бы культурным безумием рецензировать сейчас стихи Александра Ерёменко» <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> — это было сказано давно, по поводу вышедшей в 2001 году большой книги стихов «OPUS MAGNUM», издания, по определению самого поэта, «фантастически-академического», содержавшего немыслимый, абсурдно-пародийный комментарий, богатейший иллюстративный материал и уже хрестоматийные, не раз к тому времени опубликованные поэтические тексты, в основном 1980-х годов. Не заостряясь на выражении «рецензировать стихи», предлагаю задуматься о сути высказывания: стихи Ерёменко в 2002 году, очевидно, представлялись Леониду Костюкову явлением, потерявшим вместе с актуальностью и свою художественную ценность, — так, как будто в актуальности она и заключалась. o:p/

Ерёменко никогда не имел широкой популярности, не собирал стадионы, в годы творческой активности почти не печатался. Слава его была настоящей, признание — безусловным, влияние на поэтов-современников — огромным. Избранный в 1982 году Королем поэтов <![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> , он им остался и по сей день для подданных небольшого поэтического королевства, свидетельство тому — книжка «А я вам — про Ерёму», изданная к 60-летию Короля и вся состоящая из стихов, ему посвященных <![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]> . o:p/

Сам по себе случай издания такой прижизненной книжки удивителен, и стихи, в ней собранные, подсказывают, откуда в русской поэзии последних десятилетий XX века выросла та ее ветвь, которая дала, скажем, «поэта-правдоруба» Игоря Иртеньева и так пышно расцвела явлением Тимура Кибирова и Дмитрия Пригова. Вот, например, выразительный поэтический портрет Ерёменко — стихотворение, посвященное ему Игорем Иртеньевым: o:p/

o:p   /o:p

На Павелецкой-радиальной o:p/

Средь ионических колонн o:p/

Стоял мужчина идеальный o:p/

И пил тройной одеколон. o:p/

o:p   /o:p

Он был заниженного роста, o:p/

С лицом, похожим на кремень, o:p/

Одет решительно и просто — o:p/

Трусы, o:p/

Галоши o:p/

И ремень. o:p/

o:p   /o:p

В нем все значение имело, o:p/

Допрежь неведомое мне, o:p/

А где-то музыка гремела o:p/

И дети падали во сне. o:p/

o:p   /o:p

А он стоял o:p/

Мужского рода, o:p/

В своем единственном числе, o:p/

И непредвзятая свобода o:p/

Горела на его челе. o:p/

o:p   /o:p

1991 o:p/

o:p   /o:p

Все здесь точно: Ерёменко узнается не только в образе, но и в звучании стиха, в его словесно-ритмической материи — здесь слышен голос Ерёменко, как он слышен во многих стихах таких прекрасных поэтов, как Юрий Арабов или Евгений Бунимович, никому не в обиду будет сказано. Да и какие обиды, если сами эти поэты с полной щедростью отдают ему дань. «Разве есть поэт, кроме Ерёмы?» — восклицал Бунимович в стихотворении 1982 года, а позже по этому поводу объяснился: «Один старательный критик в популярном литжурнале возразил: ну как же, есть ведь и другие поэты, вот и сам Евг. Бунимович… Он так ничего и не понял, этот критик» <![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]> . o:p/

Понять надо бы как минимум две вещи: почему именно Ерёменко получил такое цеховое и узкочитательское признание в 1980-е годы, но главное — есть ли большая судьба у нескольких десятков написанных им тогда блистательных текстов. Второе важнее и труднее первого. o:p/

Для начала попробуем увидеть глазами тогдашних его современников и друзей роль и место Ерёменко на корабле российской истории — приведем (частями) балладу Михаила Поздняева «о том, что, по мнению автора, должно стоять на Лубянке, против Политехнического музея, где в 1983 году были выборы Короля поэтов, хотя сам Король уверяет, что дело имело место совсем не там и не тогда, прибавляя: „Легенда — она и есть легенда”». o:p/

o:p   /o:p

Завалили сохатого Феликса, филина Гаухмана o:p/

и козла Михайлу Иваныча заодно. o:p/

Рухнул дождь, а потом из небес просеялась манна, o:p/

а потом все, что было и сплыло, пошло на дно. o:p/

<…> o:p/

Почему — Ерёма? Ведь нас было много! масса! — o:p/

на «Титанике», погружающемся на дно, o:p/

пассажиров первого и второго класса. o:p/

Но Ерёме — в котельной место отведено. o:p/

o:p   /o:p

Он с момента отплытья, подальше от милой сторонки, o:p/

знал, чем кончится это плаванье и когда, o:p/

созерцая, как далай-лама, винты, шестеренки, o:p/

шатуны, форсунки и поршни в масляной пленке, o:p/

а на них изо всех щелей хлестала вода. o:p/

o:p   /o:p

Он залег на дно и, красиво, по-королевски, o:p/

руки-ноги раскинув, зрит через толщу вод, o:p/

как плывет высоко над ним ледокол «Гандлевский» o:p/

и навстречу танкер «Кибиров» с ревом плывет. o:p/

<…> o:p/

Соберемся, мои товарищи, не для пьянки, o:p/

но затем, чтобы каждый довел до финала роль, o:p/

и поставим Ерёме памятник на Лубянке: o:p/

пусть потомки увидят, кто у нас был король. o:p/

o:p   /o:p

Традиционная метафора корабля применена здесь к тонущей России 1990-х, традиционная тема памятника также развернута в сторону конкретной российской истории — рукотворный памятник поэту должен встать на месте памятника чекисту, «заваленного» революционной толпой в 1991 году. Как свидетель тогдашней славы Ерёменко и участник событий августа 1991 года могу подтвердить: связь между этими явлениями была. В последние брежневские и последующие тухлые советские годы Ерёменко явил собой — своей личностью и своим стихом — ту самую «непредвзятую свободу», которую считал с его «чела» Игорь Иртеньев и которая так была нужна. Настоящая поэзия — всегда явление свободы, но Ерёменко нес ее в себе с такой веселой небрежностью, с таким блеском и талантом, что само его присутствие и стихи, тогда еще не печатные, оказывали мощное освобождающее, оздоровляющее воздействие на нас, молодых его московских слушателей. Его иронизм отвечал нашим запросам, помогал дистанцироваться от советского маразма. Ближайшая по времени и по духу параллель к нему была найдена сразу — «Москва — Петушки» Венички Ерофеева, ходившая тогда по рукам в таких же слепых перепечатках («Эрика берет четыре копии», если кто не помнит); впоследствии об этом уже писали критики (Юлия Немировская <![if !supportFootnotes]>[5]<![endif]> , Вячеслав Курицын <![if !supportFootnotes]>[6]<![endif]> ). На фоне общих «стилистических разногласий» с советской властью очевидно и родство деклассированного лирического героя Ерёменко с героем вдохновенной поэмы Ерофеева — оба с отчаянной веселостью выразили свою эпоху, подымаясь временами до истинного трагизма. o:p/