Первые шаги - Татьяна Назарова

Долго ездил Аким в Петропавловск, большой выгоды добился: по дорогой цене скот продал, по дешевке товар взял и с первеющим петропавловским купцом познакомился. Казалось, отец должен быть доволен, а он сурово хмурится, слова добром вымолвить не хочет.

Хитер Аким, а тут не мог разгадать загадки и решил, что мучает отца насмешка Карпова, да и об умершей матери, видно, скучает.

Легче Мурашеву стало, когда сват Антон Афанасьевич предложил Акиму ехать старшим доверенным с его гуртами в Петропавловск, после весенней ярмарки. Теперь и богатая прибыль от поездки Акима радовала его.

«Через год-два с Акимом и Натальей в город можно перебраться, — думал он, шевеля вожжами. — Демьян будет вести хозяйство в селе. Но нельзя уезжать, пока с Карповым не разделаюсь, — мелькали мысли. — Коль уеду из Родионовки, кто сумеет уследить его? Не лыком шит Федор, грамотный, вон и зятя грамоте обучил. Старшая дочь читает, а теперь, Наталья сказывала, и младшую учить начал…»

Петр Андреевич ехал в Акмолинск, чтобы оформить договор с Самоновым на поездку Акима с гуртами в Петропавловск.

В степях поздняя весна — лучшее время года. Волнами струится теплый воздух — земля еще не потеряла весеннюю влагу и парит. Солнце, ласковое, как родная мать, щедро облучает все живое, не забывая ни одну былинку. И степь покрывается зеленым ковром, будто руками искусных вышивальщиц расшитым яркими цветами.

Полянки, густо покрытые золотыми одуванчиками, чередуются с россыпями розовеющей кашки, малиновой богородской травы. Грациозные, на тонких стеблях, лиловые и голубые колокольчики то сбегаются вместе и не переставая кланяются друг другу под слабым дыханием ветерка, то гордо возвышаются в одиночестве, как часовые на посту. Соцветия черноголовки, желтые, фиолетовые, почти белые, тянутся вверх из густой травы, словно боясь, что обитатели степных просторов не заметят их между нарядными собратиями…

А обитателей в степи много. Вот камнем упал с неба ястреб, и пискнул зазевавшийся суслик или тушканчик, а может быть и перепелка. Прожужжали шмели; с венчиков цветов взлетели с тяжелой ношей осы, пчелки; затрещал кузнечик, мелькнула крылатым цветком крупная бабочка; скользнула по траве тень степного коршуна; зазвенела трель жаворонка…

Степь живет, дышит, звучит. Но путник, едущий по узкой проселочной дороге, серой змейкой ползущей среди придорожной травы, скоро перестает слышать звуки степной жизни и даже смягченные пыльной подушкой стуки конских копыт, скрип колес своей телеги. Взор его жадно впитывает радушную красоту степи, душу охватывает умиротворяющая тишина, полный покой.

…Мурашев уронил вожжи и, не замечая окружающей красы, задумался.

Петр Андреевич пытался понять, почему умник Федор не о своем добре заботится, а на рожон лезет, с гольтепой да с киргизцами возится. «Неужто их верх когда-то будет? — задал он себе вопрос. — Вон царь манифест выпускал, думу собирал. С чего бы это? Неужто испугался?» Готовясь к будущей купеческой деятельности в городе, Мурашев при случае и газетки теперь стал почитывать. У свата Самонова и Павла встречался он с разными людьми и чутко прислушивался ко всем разговорам, а оставшись один, начинал рассуждать сам с собой о политике.

«Нет, такого быть не может, — ответил он на свой вопрос. — Поманил дураков, а коль о себе много вообразили, взял да и разогнал, — вот те и Государственная дума. Веками жизнь так идет, что бедные богатых слушать должны, власти покоряться, а кто забунтует, с тем живо справятся. Вон прошлый раз мне рассказывали: прислали из Омска поверенного Трифонова, и законник, а заумничал — живо ссыльным стал».

— Но, поторапливайтесь! — подбодрил он лошадей и первый раз окинул взглядом зеленую степную равнину.

Ни спереди, ни сзади никого не видать. А тихо-то как! «Благодать божья, покой, а люди мечутся», — подумал он со вздохом. Но мысли, горячие, волнующие, вновь хороводом закружились в голове, и желание покоя исчезло.

До чего же выгодно ехать Акиму в Петропавловск! И свой скот продаст, и хоть один процент, да получит со скота Самонова. А там многие тысячи голов. «Прижимист Павка, лишнего не передаст», — деловито думал Мурашев, стараясь заслонить главное, что радовало его при мысли об отъезде сына.

— Месяца три, как не больше, нам с Натальей придется торговать без Акима, а там и осенняя ярмарка подойдет, опять, видно, уедет, — вымолвил он вслух, будто жалуясь кому на тяжесть трудов, но глаза у него заблестели и в лицо словно кто жаром кинул.

Перед глазами мелькнула Наталья, какой навсегда он запомнил ее тогда, в пляске на свадьбе Павла. Хищно оскалив рот, он изо всей силы ожег кнутом лошадей, и хотя пара сразу же перешла на крупную рысь, Мурашев, страшный от возбуждения, продолжал хлестать длинным, плетеным бичом.

— И-их ты! — дико вскрикивал он. — Пождем-дождемся…

Опомнился Петр Андреевич, уже подлетев к белым могилам. Пена падала с железных удил на песчаную дорогу, бока лошадей ходили ходуном.

Когда Мурашев вернулся из города, родионовцы уже отсеялись и огороды посадили. Весна была ранняя, люди работали усердно, беднота помогала друг другу. Пример показали супряжники. Когда кончили пахать Карпову, Егору и Кириллу, Федор с Егором остались заканчивать бороньбу и сев, а Кирилл с плугом переехал на загон Парамона. Кошкины мучились с сохой, в которую впрягли быка.

— Давай, дядя Парамон, вспашем твой клин. Хозяйка, веди коней, я за плугом пойду, а Парамон Филимонович за нами боронить да сеять будет, — предложил он.

Парамон, разинув рот, стоял, ничего не понимая, но жена уже свела быка с борозды и повела лошадей.

— Да чем же платить-то… — начал было Кошкин.

— А мы в долг не даем, — засмеялся Кирилл, — и обратно не требуем. Коль надо будет, и нам в чем поможешь.

Так и пошло. Кто отпашется, соседям помогает. Только те, что побогаче, не участвовали в круговой помощи. Они сеяли себе на своей земле и на арендованной, а вечером, собравшись возле Мурашевых, о чем-то подолгу разговаривали.

— Слышь, Кирюша, наши богачи все никак в толк не возьмут, чего это вы все друг другу пашете, — со смехом сказал Кириллу Борис.

— А мы ж братья во Христе, вот и делаем по-христиански, — ответил Кирилл с лукавой усмешкой.

Присланный уездным начальником «опытный человечек» в Родионовке потерпел поражение — его разгадали подпольщики. Этому отчасти «помог» сам Емельян Коробченко.

Подозрение к «батраку» своего свата у Кирилла впервые появилось после того, как Аксюта узнала через баб об избиении Параськи — сама Параська к брату перестала ходить. Емельян избил жену до полусмерти за то, что она увела Евдоху от Кондрата.

«Выходит, Омелько как был нам врагом, так и остается, — размышлял Кирилл. — Прикинулся добрым, когда Бориса привел…»

Кирилл нашел случай встретиться с другими батраками Коробченко. Разговор с теми его окончательно убедил, что Борис у сватов находится на особом положении. «Дело нечисто», — решил он и поделился своими подозрениями с Аксютой.

— Идем сейчас же к нашим! Говорила я тебе, что не нравится мне этот Бориска, — заволновалась Аксюта.

Федор подробно расспросил зятя о его беседах с Борисом и посоветовал быть поосторожней.

Вскоре съездили в Ольгинку — ведь Борис говорил Кирюше, что там год в батраках жил. Когда Фомин вернулся, Палыч, выслушав его, коротко бросил:

— Шпика прислали!

Зятю он предложил виду не показывать и «дружить» по-прежнему с Борисом.

— Знаемый враг не опасен. Пусть Бориска крутится вокруг тебя: пока он здесь, другого не пришлют, — сказал Федор.

Кирилл умело выполнял указание тестя, и шпион, не догадываясь о разоблачении, все еще надеялся на успех.

Петр Андреевич приехал из города довольный и веселый. Поразило всех, что он укоротил бороду, чуть подбородок закрывала.

— Да ведь жарко больно летом-то от нее, а до зимы отрастет, — говорил он, отшучиваясь, когда ему кто-нибудь указывал на такое нарушение обычая.

— Ведь все бороды подравнивают, отец Гурьян, а на сколько равнять можно, того в писании не сказано. Главное, лишь бы лицо не было голым, — растолковывал он немного погодя отцу духовному.

И тот согласился: и впрямь не сказано.

Всем семейным Мурашев привез подарки, а себе купил две тройки.

— Нельзя ходить нам плохо. По одежке встречают, — весело говорил он сыновьям. — Ты, Акимушка, себе в Петропавловске купи, что надо. Поди, с купцом Савиным встретишься.

Акима проводили с гуртом дня через три после приезда отца. Вещи сложили на подводу, на ней по очереди должны были отдыхать батраки, взятые Акимом погонщиками скота. Сам он ехал верхом.

Наталья, прощаясь с мужем, зарыдала и повисла у него на шее. Сколько раз хотела сказать ему: «Не езди!» — но так и не решилась.