Копия Афродиты (повести) - Василь Когут

Я ничуть не удивился, когда увидел поджидавшего меня старшего лейтенанта. Он, как старому знакомому, мне улыбнулся, поздоровался и пригласил следовать за ним. Я, проходя мимо зеркала, вмонтированного в колонну, мельком взглянул на себя в полный рост. И ужаснулся. На кого я был похож! Мятый, перепачканный грязью костюм. На правой коленке кто-то небрежно заштопал штанину, разорвавшуюся, видимо, при падении. Голова в бинтах, словно в чалме. За несколько дней на верхней губе выросли черные усики. Под глазом красовалось, как у ужа, желтое пятно. Увидела бы Оксанка! Неудивительно, что встретивший меня Кравец так мило улыбнулся…

Дорогой молчали. Только когда приехали, усадив меня в своем кабинете за стол, сам усевшись напротив, следователь напевным фальцетом спросил:

— Итак, кто отравил собаку?

Вся моя режиссура, выстроенная в уме в больнице, рухнула, как карточный домик. Такого вопроса я не предвидел. Будь она трижды проклята, эта собака!

— Я не травил.

Да, я ее действительно не травил. Значит, не вру. И Витька, по-моему, не думал об этом. В конце концов ее уже застрелили.

— А твой сообщник?

— Не знаю… точно.

— Так не знаешь или не знаешь точно?

— А разве я не ясно выразился? — в моих мыслях снова началась путаница.

— Не ясно, — сказал Кравец. — Не знаю — одно дело. Не знаю точно — другое. В первом случае — категорическое отрицание. Во втором — ты в чем-то уверен не до конца. Так как?

Ну и влипли! К злополучному мотоциклу добавилась еще и глупая шутка с собакой. Я рассеянно рассматривал на окнах вазоны.

— Я же предупреждал, что сделаем эксгумацию. Это — извлечение трупа для установления причины смерти. Вот мы и сделали это…

— Ее же застрелил сам Певень. Слышал лично.

— Слышал? — удивился следователь. — Как слышал? Петр Саввич дал показания, что в тот день во дворе он никого не видел. Только его дочь в саду готовилась к экзаменам. Ты что, был с ней?

— Был, — меня будто обдали кипятком.

— И ничего не знаешь?

— Нет, — голос у меня снова охрип, я стал откашливаться.

— Туго тебе придется, парень, — с сожалением сказал следователь. — Реланиум применяют люди знающие. Ваше намерение усыпить собаку — говорит о многом…

Я почувствовал, как холодная капля пота прокатилась по спине. Они все знают. Я мало того что выгораживаю Оксанку, стараюсь выгородить и Витьку. А какой в этом смысл? Ведь рано или поздно придется во всем признаться? Но теперь, в эту минуту у меня не хватило для этого мужества…

Я снова расписался в протоколе допроса и как можно быстрее покинул отдел милиции. Последний автобус в Ядловец уходил через тридцать минут…»

19

С автобусной остановки Гришка не пошел хорошо утоптанной тропинкой вдоль Рудки, а сразу, будто побитый пес, метнулся в лес и, скрываясь среди деревьев, направился в сторону деревни. Избегал встреч с односельчанами. Через луг бежал и только в лесополосе, что росла по обеим сторонам гравийки Ядловец — Дубиловка, — остановился. Очень ему хотелось посмотреть на то место, где он разбился, воочию убедиться в случившемся. Осину, в которую он врезался на мотоцикле, нашел сразу. В метре от земли на стволе содрана кора. Оголенное место покраснело, словно запекшаяся кровь. Чуть выше — заметная вмятина, затянувшаяся бурым соком. Гришка рукой потрогал рану на стволе дерева. Она была сухая, теплая, нагретая солнечными лучами…

Послышался шум двигателя. Гришка отскочил в сторону и спрятался за густыми кустиками можжевельника. Машина с ревом пронеслась мимо, подымая за собой клубы пыли. Гришка посмотрел ей вслед, поднялся во весь рост и побежал напрямик в деревню. Перемахнув через плетень, сразу оказался в своем огороде.

Мария Ивановна не ожидала сына. Увидев Гришку, побледнела, всплеснула руками, повела в хату.

— Голодный? — сразу стала доставать из печи чугунок с горячим щавелем.

— Отец на работе? — не ответив на вопрос матери, спросил Гришка.

— Где же еще?!

— Насчет мотоцикла к председателю не ходил?

Ну, никак не обойти разговор об этом. Мать поставила перед сыном миску с дымящейся едой, нарезала хлеба. Непрошеная слеза покатилась по щеке. Увидев ее, Гришка сжался, словно хотел превратиться в комочек.

— Ешь, ешь, — просила мать. — И зачем тебе нужен был тот мотоцикл? Конечно, я виновата, сынок. Надо было свой купить. Знать бы…

— Не нужен он мне теперь, — буркнул Гришка.

— Видимо, не нужен…

Что подумала мать, сказав это, Гришка только догадывался.

— А к председателю ходил, как же. Предлагал новый откупить. Так Певень и разговаривать не стал. У них с отцом старые счеты.

— Какие счеты?

Мать тяжело вздохнула.

— Лет десять тому отец, когда Певень был агрономом, так раскритиковал его на собрании, что того временно в бригадиры перевели. Вот и запамятовал. Он еще тогда грозился, что, мол, не прощу этого. Боюсь, что нашелся повод…

— Не бойся. Как же он тогда председателем стал?

— Исправился… Годы прошли. Люди и поверили…

— Не видно, чтобы исправился, — ухмыльнулся Гришка, — а отец хоть за дело его тогда?..

— Знаешь отца… Певень часто путал свое с колхозным… А отец терпеть этого не мог. Он и теперь председателю сказал: не способен мой сын на воровство, корни у него мои, качуровские, а не…

— Правильно сказал! — и Гришка широко открытыми глазами уставился на мать, благодаря в душе своего строгого отца.

20

«…Вечером, примостившись на скамеечке под липой, что росла у дороги, я дал волю своему воображению. Ну погоди, Певень! — думал я. — Все равно женюсь на твоей красавице дочке. Выкраду, коль добром не захочешь. Вырасту, наберусь сил… Спортом займусь серьезно. Боксом, борьбой, каратэ… Тогда, мой милый тесть, все потрохи из твоей толстой утробы вытряхну. И за себя, и за отца. Будешь ты у меня, как сибирский кот, ходить на задних лапках и мяукать только с моего разрешения…

Звездное покрывало висело надо мной. На черном небесном бархате горели, переливались бриллианты, всматриваясь в них, я видел, как они дрожали, словно промерзнув от холода. Даже луна, похожая на кусок голландского сыра, будто качалась на единственном облаке.

Ко мне незаметно подошел Витька. Присел, вздохнул. Тень от его фигуры упала на край скамейки.

— Ну что, — спросил я его тихо. — Есть новости?

Настроение у Витьки резко отличалось от того, с которым он приходил ко мне раньше. Он улыбался, ерзал на скамейке, часто запускал свои длинные пальцы в короткую прическу.

— Меня, кажется, из сообщников перевели в свидетели…

— Что значит перевели? — удивился я. — Не корова же ты, что перевели из стойла в стойло.

— Выходит, нет прямых улик, — сбитый с толку, неуверенно ответил Витька. — Я мотоцикл не брал. Даже к нему не прикасался.

— Ты что, — поразился я, — тоже уверен, что я украл мотоцикл?

— Я не уверен… Но ничего не видел и ничего не слышал.

— И Оксанки не видел у калитки?

— Нет.

— И голоса ее не слышал?

— Нет.

— Зачем же тогда на допросе сказал, что Оксанка разрешила мне взять мотоцикл?

— Думал, так будет лучше.

— Значит, соврал?

— Как тебе сказать… — юлил Витька. — Тебе же легче. Отпадает групповая…

Это известие меня покоробило. Они что, сговорились или как? Интересно: неужели и Оксанка все будет отрицать? Если так…

Баба с воза, коню легче…

Я встал. Больше мне с Витькой говорить не хотелось. Он шмыгнул носом, заерзал, хотел что-то сказать, но так и остался с открытым ртом…

Конечно, Витька ни в чем не виноват. У меня сразу возникло желание напомнить ему о собаке, которую он напичкал снотворным, о бензине, который он переливал из своего в мой, то есть в Певневский мотоцикл, о его идее стянуть мотоцикл у председателя, но я подавил в себе эти подлые мыслишки. Что с того, что он это делал или думал делать? Мотоцикла-то не крал. У него есть свой. Пусть старенький, но свой… Может, это и погубило меня. У меня закипела ненависть к Витьке: друг называется! А когда дело серьезное возникло — в кусты! Радехонек, что отделался легким испугом.

Я догадывался, что его отец, колхозный завскладом, не раз уже побывал и у председателя, и, наверное, в милиции. Фома Гусак — в деревне у него прозвище Политик — не хуже прокурора знает законы. Самому не раз приходилось сидеть перед следствием: и в качестве виновного, и в качестве свидетеля. Но всегда он оказывался не виноват. Бывало, отделывался штрафом и снова шел заведовать своим складом. Значит, Витька уже свидетель…

— Знаешь что, Гусь, — неожиданно предложил я. — Со свидетеля уже не тот спрос, что с обвиняемого. Давай съездим вдвоем к следователю и честно все расскажем. Ну, как бы тебе объяснить… Совесть свою очистить, что ли? Ведь мы и в самом деле врали и запутали себя и следствие. Ты одно говорил, я — другое… А так — начистоту. До мелочей… Что будет, того не миновать.