Копия Афродиты (повести) - Василь Когут

— Подожди, — вкрадчиво сказала Оксана. — Бери мотоцикл.

— Ты же с отцом ничего не решила.

— Прости, что я такая соня… Он поздно приехал, чуть свет уехал… Ты только завтра раньше приедь. А я все улажу. Во всяком случае он в сарайчик все равно заглядывать не будет. Идет?

— Еще бы!

Оксанка, воровато оглянувшись по сторонам, вплотную подошла к Гришке и поцеловала в щеку. Гришка тяжело вздохнул, потянулся было руками к ней, но назойливый сигнал с улицы заставил Оксану отскочить от друга.

— Не бери его больше, — предупредила она со злостью.

— Он же на улице и нас не видит.

— Все равно.

Гришка с замиранием сердца выкатил мотоцикл из сарайчика, вывел его на улицу. Витька, вытаращив с удивлением глаза, присвистнул.

— Вот это да-а-а! Бензин нужен?

— Нужен.

Витька тут же нацедил из бака двухлитровую банку бензина и перелил в мотоцикл Певня. Похлопал ладошкой по баку, обошел вокруг, прицениваясь к достоинствам машины.

— Ты что, домой на нем? — поинтересовался Гусак.

— Да.

Гришка одним взмахом руки вытер пыль. Натянул на голову не по размеру белый шлем, закрепил на ремешок. Почистить, помыть мотоцикл он решил завтра при дневном свете. А теперь не терпелось. «ИЖ» завелся легко, Гришка уселся в седло.

Оксана стояла у калитки, в тени сиреневого куста. Ее почти не было видно. Еле различимый силуэт на фоне темноты. Парень с благодарностью посмотрел в ее сторону. На прощание поднял руку, как вдруг из-за поворота в конце улицы мигнули фары.

— Отец! — встревоженно выкрикнула Оксана. Этот выкрик для Гришки прозвучал, как выстрел.

Витька, поддав газу, рванулся с места. Гришка, не успев толком сообразить, что к чему, ринулся за ним. Но из машины их, наверное, заметили. Певень узнал свой мотоцикл — вслед беглецам несся тревожный, настойчивый сигнал. «Уазик» резко набирал скорость и бросился в погоню за ребятами. Председательская машина, не останавливаясь возле дома, бешено пронеслась мимо, обдав пылью и вонючими газами Оксану, притаившуюся в кустах.

Витька, резко свернув влево, помчался вокруг школьного парка, выскочил на гравийку, ведшую в Ядловец. Гришка не отставал. По мощному свету фар, прорезавшему темноту сзади, они поняли, что председатель решил их догнать. Свет становился все ярче и ярче. Гришка понял: ему не уйти. За мостом есть тропинка через кювет, ведущая в лес. Он решил воспользоваться ею, чтобы уйти от погони, и сделав круг, вернуть мотоцикл на место. Проскочил мост. Заметив тропинку, взял резко вправо. Вдруг переднее колесо наткнулось на какой-то выступ, Гришку резко бросило в сторону. Он с ужасом успел только заметить, как на него с бешеной скоростью неслись толстые белоствольные березы и осины, выхваченные из темноты сильным лучом…

14

«…Сознание ко мне вернулось ночью. Открыв глаза, я с удивлением посмотрел на людей в белых халатах, склонившихся надо мной. Попытался поднять голову и не смог. Она была словно налита чугуном. Заметив мою попытку, худой и длинный, как жердь, врач сказал:

— Вот и всё. Этот молодой человек будет жить, — и, обратившись к сестре, тихо шепнул ей на ухо: — Идите и скажите Петру Саввичу, что все в порядке, пусть не волнуется и идет домой.

Я снова закрыл глаз. Второй то ли был перевязан, то ли просто не открывался. Значит, в больницу меня привез председатель. Я попытался собраться с мыслями, что все-таки случилось, но ничего определенного вспомнить не мог. Только видел перед собой надвигающиеся стволы берез, на мгновение почувствовал тупой удар — и все! Интересно, мотоцикл остался цел или нет? И тут же я вспомнил об отце и матери… Как они воспримут эту новость? Мать, конечно, будет без конца плакать, отец молча ходить по квартире. И обязательно придумает к этому случаю какой-нибудь афоризм. А если придется откупить Певню мотоцикл? Плакала моя учеба… Придется идти и самому зарабатывать деньги, чтобы рассчитаться с председателем. Только самому. Просить денег у родителей я никогда не буду. Даже рубля.

Зарабатывать… Я осторожно пошевелил левой, а затем правой ногой. Вроде целы… Только в правой чувствуется боль в коленке. Таким же образом я проверил руки. Невредимы. Только голова… Почему она такая тяжелая? Я снова попытался поднять ее, но она, как болванка, втиснулась в подушку — и ни с места.

— Лежи спокойно, — заметив мои усилия, предупредила сестра. — Тебе нельзя двигаться.

— Почему? — своего голоса я не услышал.

Не услышала, наверное, его и сестра. Потому что ответа я не получил.

Ну, черт ее, с головой! Главное, что руки и ноги целы. Значит, работать есть чем, и это меня вполне устраивало. Рассуждая так, я снова провалился в беспамятство.

Утром, проснувшись, я снова увидел над собой худого врача и сестру. Врач, наклонившись надо мной, громко спросил:

— Как звать вас, молодой человек?

— Гришка.

— А фамилия?

— Качур.

— А сколько будет шестью семь?

— Сорок два, — без запинки ответил я.

— Прекрасно, — вдруг с какой-то глупой радостью сказал врач и выпрямился. — Прекрасно… Шоковое состояние прошло. Незначительное сотрясение мозга. Через несколько дней мы его выпишем, — это он все говорил сестре.

Затем снова наклонился надо мной и сказал:

— Ну-ка, Гришка, подними голову.

Я, напрягая усилия, чуть приподнял голову. Резкая боль пронзила мозги. Голова стала чуть легче, чем ночью, но я понял, что она в бинтах. Ага, значит в березу я врезался головой.

— Прекрасно, — снова сказал врач. — Счастливейший случай. Как я предполагал, удар был касательный и очень удачный…

Удачный… Видимо, на моем лице появилось что-то вроде улыбки. Ибо врач снова склонился надо мной, осторожно пощупал руками забинтованную голову, прошелся кончиками пальцев по щекам, подбородку.

— Улыбайтесь, улыбайтесь, молодой человек, — вдруг сказал врач. — На это теперь вы имеете полное право.

Но мне было не до улыбок. Какая-то горечь, досада, злость на самого себя начала наполнять душу. Чего-чего, а разговоров в деревне хватит на лет десять… А то и на всю жизнь».

15

Врач оказался прав. Через три дня Гришка вставал с постели, расхаживал по палате, коридору, подолгу в одиночестве просиживал в столовой, раздумывая о своей судьбе. Мать приезжала каждый день. Привозила невесть где купленные свежие фрукты, сдобу и, будто в чем виноватая, заискивала перед сыном, плакала, на что Гришка неизменно говорил одно и то же: «Перестань… Подумаешь?!» Отец был всего один раз. Вчера, пополудни. Он зашел в палату в накинутом поверх одежды белом халате, молча положил на тумбочку целлофановый кулек с гостинцами, присел на табуретку:

— Голова болит? — спросил.

— Нет.

— Тогда выкладывай: как все случилось? Гришка привстал на кровати, облокотился на левую руку. Этого вопроса он ждал с тех пор, как пришел в сознание. Но больше всего он боялся услышать его от отца.

— Булыжник или что под колесо попало…

— Я не об этом. Зачем мотоцикл украл?

— Украл?! — поразился Гришка. — Мне его дали на время покататься.

Отец как-то недоверчиво посмотрел на Гришку, пожал плечами:

— Если дали, зачем тогда удирал? Или от радости потерял рассудок?

— Па-ап, ты что, не веришь?

Это было сказано так искренне и чистосердечно, что даже отец, видимо, настроившись на неприятный и жесткий разговор, вдруг как бы обмяк, поправил на тумбочке мешочек с продуктами, переставил с места на место стакан с водой.

— М-да, — наконец выдавил он из себя. — Если у человека нет своего ума, он обязательно попросит его взаймы у дурака. Ладно, выздоравливай. Поговорим дома.

Павел Романович, высказав свой замысловатый афоризм, поднялся с табуретки, как-то жалостливо посмотрел на сына и медленно направился к выходу.

16

«…После ухода отца я лежал и думал: почему он спросил меня о воровстве? И при чем здесь мой разум, взятый взаймы у дурака? Неужели в деревне полагают, что я украл мотоцикл? А Оксанка? Может, она промолчала, ничего не объяснив отцу? Меня вдруг охватил ужас: а если она не признается? Тогда и Витьке несдобровать. А он-то совершенно ни при чем. Если не считать истории с собакой.

На следующий день в палату в сопровождении врача явился человек в милицейской форме. Знаков различия под больничным халатом, закрывавшим его форму, я не видел. Он вежливо извинился перед врачом, мол, больше не смеет задерживать, присел возле моей койки, вытащил из папки какие-то бланки, не спеша достал из внутреннего кармана ручку и только после этого представился:

— Старший лейтенант Кравец. Следователь. Кровь ударила мне в лицо, в голове затуманилось,

и я чуть не потерял сознание. Вон оно что: следователь… Значит, отец спрашивал не зря.