Эоловы арфы - Владимир Бушин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Я спрашиваю, где Дреер? - чуть тише, но ничуть не миролюбивее повторил Виллих.
- Мы не знаем, где он! - крикнули из толпы. - Куда-то уехал.
- Хорошо, - решительно сказал Виллих. - Поговорим без него. Мне доложили, что вы подняли бунт. Это правда? Чем вы недовольны?
Снова никто ничего не ответил. Томительное молчание затягивалось.
- Может быть, вы считаете, что вас выдвигали на особенно опасные участки? - Виллих лихорадочно бегал негодующим взглядом по лицам, словно ища зачинщиков. - Может быть, вас хуже, чем других, снабжали боеприпасами или кормили? Нет? Так в чем же дело?
Энгельс шепнул:
- Спроси, какие у них потери.
- Да это же мы знаем: три человека легко ранены, - негромко ответил Виллих.
- Все равно спроси. Скажи, что у других больше.
Вдруг из толпы раздался выкрик:
- Нас хотят вести на убой!
- На убой? - переспросил Виллих. - Кто это сказал?
- Я! - поднял руку пожилой седобородый волонтер, видимо решившийся на все.
- Выйти из толпы! - скомандовал Виллих.
Люди расступились, и седобородый медленно прошел по коридору к самому крыльцу. Он был не совсем трезв. Энгельс заметил, как все тело Виллиха в бешенстве напряглось, его правая рука готова была вот-вот упасть на рукоять пистолета. Энгельс вплотную подошел к командиру, прижался бедром к его пистолету, прошептал сквозь зубы:
- Ради бога, не наделай глупостей! Держи себя в руках.
Волонтер ждал, что будет дальше, ждали и все остальные.
- Вы не участвовали еще ни в одном сражении. - Виллих обвел рукой толпу. - Вы только мешали сражаться настоящим солдатам. Три человека, что ранены у вас, ранены не в бою, а при отходе. И вот теперь, еще не понюхав пороха, вы уже вопите, что вас ведут на убой!
- А что же нас ждет? - дерзко спросил седобородый.
- А на что вы рассчитывали, когда вступали в народное ополчение? глядя ему в мутноватые зрачки, спросил Виллих. - На веселую прогулку? На бесплатное посещение кабаков? Революция никому не дает никаких гарантий. Я не знаю, что вас ждет, как не знаю и того, что ждет и меня или вот Энгельса.
- Нас ведут на убой! - упрямо повторил старый волонтер.
Виллих сделал шаг навстречу ему и злобно, тихо скомандовал:
- Сдать оружие!
Волонтер метнулся было в каком-то протестующем порыве, но тут же под яростным взглядом Виллиха заколебался, смяк и, сделав вперед два шага, положил на ступеньку крыльца свое ружье.
Толпа зашумела, задвигалась, послышались крики: "Не будем сдавать оружие!"
Виллих отступил на прежнее место и поднял руку, снова требуя тишины и внимания.
- Мы не собираемся вас разоружать, - сказал он более спокойно. - Но держать вас в составе своего отряда, командовать вами я больше не желаю. Вы свободны. Можете отправляться на все четыре стороны. Идите хоть к пруссакам, поклонитесь им в ножки и покайтесь в своих революционных грехах.
Шум возобновился, кто-то крикнул громче других:
- Не смейте так с нами говорить! Мы добровольцы!
Видимо опасаясь, что наговорит лишнего, и понимая, что все самое главное уже сказано, Виллих обернулся к Энгельсу:
- Скажи им несколько слов.
Энгельс согласно кивнул головой и выступил вперед. Толпа затихла.
- Да, - начал он негромко, - вы добровольцы. Но все, что говорил здесь о вас командир отряда, сущая правда. И вам не остается ничего другого, как проглотить ее. Вы примкнули к революции, не понимая, как видно, что это такое. И вот теперь вы кричите, что вас ведут на гибель, в то время как вам очень хотелось бы принять участие в параде. А следовало с самого начала знать, что парада может и не быть.
Видя, что начальник штаба лишь подкрепляет сказанное командиром отряда, волонтеры опять зашумели.
- Завтра мы двинемся на юг, и, возможно, завтра же произойдет гораздо более серьезное сражение, чем сегодняшнее, - продолжал Энгельс. - Никто не может вам обещать в этом сражении ни вашей личной сохранности, ни общего благоприятного исхода. И если вы не дорожите честью своей родины приславшего вас к нам Бадена, то можете оставить нас.
Тут на крыльцо поднялся седобородый волонтер и начал нудно и невнятно говорить, какой он честный солдат и какие добрые у него намерения. Минут через пять Виллих прервал его:
- Хватит болтовни. У нас много дел. Приказываю батальону немедленно оставить наше расположение.
Волонтеры стали выстраиваться в колонну, и через четверть часа она уже покидала Альберсвейлер.
- Скатертью дорога, - ударил хлыстом по голенищу Виллих.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Отдав распоряжение отряду снова готовиться в путь, Виллих сказал Энгельсу, чтобы он воспользовался нарочным, прибывшим от Мерославского вместе с подкреплением, и послал бы с ним обстоятельное донесение главнокомандующему о действиях отряда за последние два дня.
Составление такого донесения требовало немало времени, поэтому Энгельс вынужден был, когда отряд снялся с места и двинулся на юг, остаться вдвоем с нарочным и засесть за писание бумаги. Он надеялся догнать отряд вечером в Канделе.
Было жарко. Энгельс сидел за столом в одной белой рубашке и быстро писал. Нарочный, молодой, видно, очень исполнительный, но не слишком храбрый парень, находился тут же, в комнате. Время от времени доносились разрозненные ружейные выстрелы. Энгельса они от работы не отрывали, а нарочный при каждом выстреле нетерпеливо поглядывал в окно. Вскоре он встал и начал прохаживаться по комнате.
- Чего не сидится? - спросил Энгельс, не отрывая глаз от листа.
- Постреливают, - скучным голосом сказал парень. - Разве не слышите? Не попасть бы нам в лапы пруссаков.
- Страшно?
- А вам разве не страшно? Слышали небось, что они сделали с пленными в Кирхгеймболандене?
- Слышал. Но не бойся. Скоро я тебя отпущу. А в плен сейчас неизвестно где легче попасть: тут ли, где мы, там ли, где сейчас генерал Шнайде.
Нарочный ничего не ответил, еще походил по комнате, спросил:
- Вы, наверно, потом и переписывать будете?
- А как же! - радостно пообещал Энгельс, по-прежнему не подымая глаз и не отрывая пера от бумаги. - Ведь это, как ты понимаешь, не письмо возлюбленной.
- Не возлюбленной, - еще более скучным голосом согласился нарочный.
Но писал Энгельс так дельно, толково и аккуратно, что переписывать он знал это - не будет никакой необходимости. Да и простил бы, надо надеяться, главнокомандующий две-три помарки, буде они случатся.
- Лошадь у меня плохая, - жалостно проговорил нарочный.
- Чем же? Боишься, не ускачешь?
- Задумчивая какая-то, вялая.
Энгельс засмеялся:
- Ты, должно быть, сам вгоняешь ее в задумчивость и тоску.
Дописав последнюю фразу, он размашисто расписался и стал запечатывать пакет. Нарочный обрадовался, посмотрел на Энгельса с благодарностью.
- Все! В собственные руки главнокомандующему.
Они вышли на улицу. У забора на привязи стояли их лошади.
- За что же ты хаешь своего Буцефала?
- Да ленивая, говорю, резвости нет.
Энгельс внимательно стал осматривать кобылу нарочного. Она была редкой в этих краях гнедо-чалой масти: стая темно-рыжий, а навис - грива и хвост - черный. Наметанным глазом опытного лошадника Энгельс сразу увидел, что редкостна не только масть, кобыла вообще отменных статей: отличный рост, широкая грудь, сильные точеные ноги, сухая красивая голова. Нет, такая лошадь не может быть ленивой. Она просто очень запущена и, видно, действительно не любит своего хозяина.
- Сколько же лет твоей кобыле? - безразличным голосом спросил Энгельс.
- Да лет десять, не меньше, - ответил парень.
Энгельс подавил улыбку: он видел, что лошади не больше четырех.
А нарочный тем временем жадно разглядывал лошадь Энгельса: это был статный караковый жеребец.
- С вашим красавцем я бы и печали не знал, - с завистью сказал парень.
Конь действительно был красавцем, если не считать небольшой чуть заметной вислозадости, но хозяин-то знал, что конь уже не молод и тяжеловат.
- Ну так бери себе, - спокойно сказал Энгельс, хорошо скрывая волнение. - А я возьму твоего.
- Не шутите? - робко спросил парень, любовно поглаживая рыжеватые подпалины на черной морде жеребца.
Энгельсу стало смешно: он понял, они оба хотели поменяться лошадьми и оба опасались, что другой на это не согласится.
- Бери, бери. Только седло мое оставь... Имя у твоей кобылы есть?
- Зачем? Это у собаки имя должно быть.
- Эх ты! И лошади обязательно нужно имя. Она потому тебя и носила плохо, что в обиде была. Как же ты с ней разговаривал?
- А о чем мне с ней говорить? - пожал плечами парень.
- Как это о чем? Да обо всем! Даже о революции. Моего жеребца звать Гарц. Запомни. И говори с ним возможно чаще. Он это любит. А уж я твоей сам придумаю имя.
Они переседлали лошадей, попрощались и разъехались.
Лошадь нарочного, как Энгельс и надеялся, оказалась очень хороша. Она, как видно, в самом деле не любила своего прежнего хозяина за некоторое занудство характера. А к новому хозяину сразу прониклась уважением и доверием, тем более что он был - она почувствовала это сразу не только добрым и веселым человеком, но и отличным наездником. Она то и дело косила на него своим ласковым фиолетовым глазом.