ФБР - Александр Рыжков

О ГОСПОДИ!!!

Испытывая отвращение, Градов прикоснулся уродливым отростком к лицу. Это было не лицо. ЭТО БЫЛО НЕ ЛИЦО! Шершавые подушечки пробежались по груди лишь для того, чтобы выявить чудовищное отклонение. Грудь выпирала вперёд, подобно клину из мяса, кожи и костей…

И хоть всё тело горело, хоть уродливые конечности очень плохо слушались, всё же Зиновий Сергеевич вскочил с пола и заколотил ненавистными ему кулаками по двери без ручки.

«Что вы со мной сделали, суки, что вы натворили!» — пытался выкрикнуть Зиновий, но его новый рот выплюнул лишь рычание и лай:

— Ррраааввв, у-у-у-ф-ф-ф, гравк, гравк, т-у-у-у-ф, ррровк, гравк!

Это всё слишком нереально. Чудовищный сон душевнобольного, фантазия нерадивого художника, обожравшегося экстази, психоделический кошмар!

Вот только Зиновий прекрасно понимал: это всё происходит с ним. Это всё на самом деле…

— Парень не такой плохой, да, шустрый он, да, — закивал чупакабра по ту сторону двери, пристально вглядываясь свиными глазками в полные злобы и страха глаза Градова. Вернее, того, что осталось от Градова… Человеком это создание назвать при всём желании было невозможно… — Я назвать его Горгорот. Да, это подходящий имя для он.

— Так вы всё-таки довольны моей работой?

Пощёчины не последовало.

Значит, Боно Укротитель Мутантов всё-таки был доволен…

Непредвиденная искра.

Такая крошечная, такая незаметная.

Водород любит искры. Одной достаточно.

Крах дирижабля…

Стенки аэростата догорают, в обломках кабины виднеется изувеченное тело боцмана Родригеса. Жизнь стремительно покидает его. Глаз боцмана сосредоточен на флагштоке. Славный флаг их экспедиции окроплён кровью. Кровью лежащего неподалёку капитана.

— Я так и не увидел надежду, мой капитан Эльмиран, — вместе с кровавой слюной вытекает изо рта Родригеса. — Простите меня…

Счёт времени был потерян. Прошли ли сутки, недели, годы, или лишь часы? Потолок всё время тускло светился — в камере не было дня и ночи. Царили вечные сумерки… Зиновий хотел умереть с голоду, но это оказалось не так просто, как хотелось. Сотни раз он давал себе мысленное слово, что не притронется к еде, будет себе тихонечко лежать у стены, на притоптанной соломе, пока ледяные лапы Забвения не заберут его домой… Увы, когда голод становился нестерпимым, Зиновий терял над собой контроль — что-то звериное, потаённое вырывалось из него, затуманивая рассудок. Зиновий набрасывался на еду и не успокаивался, пока последняя капля похлёбки не оказывалась в желудке.

Шерсть росла невероятно быстро. Колючие щетинки, покрывающие всё тело, превращались в густые, волнистые волосы.

Впервые, когда Градов нащупал длинным и тонким языком свои клыки, он невероятно расстроился. Правда, очень быстро спохватился, ведь их можно было использовать как оружие. С умилением Зиновий Сергеевич мечтал о том, как вцепится этими клыками в шею Боно (или хотя бы одного из его помощников). Пожалуй, мысли о кровавой мести — были единственным утешением для изуродованного Градова. Всегда за этим лжеутешением следовало ещё большее разочарование и тоска — обязательный атрибут лобового столкновения фантазий и реальности.

— Неплохо шерсть отрасти у Горгорот, — как-то произнёс Боно, сверкая жёлтыми глазами в дверную решётку. — Три дня пройти. Он уже должен готов к тренировка.

Помощник что-то буркнул в ответ.

ТРИ ДНЯ! Зиновий здесь всего три долбанных дня!

Три месяца, а то и три года — вот какими эти семьдесят два часа показалось Градову.

Может, так воспринимает время его новое тело?

А может, нужно просто напасть на эту сучью тварь и разорвать на части?

Дверь открылась. В камеру вошёл Боно. Землистокожий упырь с тонкими узловатыми конечностями и невероятно раздутым даже для чупакабры животом. Он стоял сгорбившись, опёршись на чёрную трость с набалдашником из слоновой кости в форме человеческого черепа. Горбатый Укротитель Мутантов выглядел слабым и беззащитным.

— Рррааавк!!! — сорвалось с клыкастой пасти Зиновия Сергеевича, что означало: «Ты умрёшь мучительно!»

Мгновение, второе, искры в глазах, резкая многократная боль по всему телу, судорожная тряска… Зиновий обнаружил себя на полу. Над ним возвышался Боно. Из наконечника трости змеились электрические разряды. Уродливое лицо Укротителя треснуло пополам хищной ухмылкой. Все его желтоватые зубы были заострёнными, как у акулы. Градов никогда не видел такого ни у одного полукровки, с которым доводилось пересекаться раньше. Был ли это результат изощрённой стоматологической работы, либо Боно принадлежал к особому подвиду чупакабр — особо не задумаешься. Ведь электрошок отнюдь не способствует мышлению…

— Ты не понимать ещё, к кому ты попадать, — заговорил чупакабра. — Я Великий и Ужасный Боно! Укротитель Мутантов! Ты теперь мой мутант. И я буду тебя укрощать.

Последовала новая череда электрических разрядов. Они парализовали тело, подпитывая ненависть Градова к Боно. Да что там к Боно? Ко всем этим дагонским тварям и их прихвостням! Так нагло лгать! Так бесчеловечно обманывать! Пускать стариков на байган… Продавать моральным уродам вроде Боно для маниакальных экспериментов, для удовлетворения больной прихоти!

ОНИ ВСЕ ДОЛЖНЫ УМЕРЕТЬ!

ОНИ ПОДЛЫЕ ТВАРИ, НЕДОСТОЙНЫЕ ЖИЗНИ!!

ОНИ РАКОВАЯ ОПУХОЛЬ ЗЕМЛИ!!!

Но лютая звериная ненависть не имела выхода. Она была заточена в клетку. Клетку страха перед металлической тростью, искрящейся парализующими молниями.

— У меня совсем скоро будет выступление, — признался Боно. — А ты ещё ничего не уметь. Я хочу сделать тебя как коронный номер, как гвоздь выступления. Времени совсем нет. Я придумать для тебя небольшой трюк. Дальше будем делать много трюков. Сейчас хватит один. Подняться на ноги!

Градов лежал неподвижно.

— Подняться, мазафака, на ноги! — завопил Боно и ткнул Зиновия искрящейся тростью в бок.

Электрический разряд обжёг сильнее огня. Но Градов продолжал лежать.

— Встать, бич, встать! Ап, мазафака, ап! Встать! — визжал Укротитель, люто награждая мутанта за непослушание сотнями тысяч вольт.

Боль. Чудовищная боль. Жизнь, собственно, и есть сплошная боль. Мы рождаемся с болью. Умираем в мучениях. А время, когда нам кажется, что не больно — лишь иллюзия. Это просто сильная боль на время затихает. Обязательно что-то продолжает болеть. Душа, либо тело — не важно. Оно всё связано. Оно всё болит… То с большей интенсивностью, то с меньшей. Но болит. И избавившись на время от сильной боли, мы попросту принимаем меньшую боль за освобождение…