Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это не имело значения. Велосипедный дуэт Суман и Суми был очень популярен. Они могли ездить на велосипедах задом наперед или, лежа на них, крутить педали руками; они могли ездить на них, как на одноколесных велосипедах, или крутить педали, сидя на руле. Возможно, благодаря своей душевной мягкости Фаррух испытывал такое удовольствие при виде красивых грациозных женщин. Но Суман была звездой, и ее «Прогулка по небу» была лучшим номером в «Большом Королевском цирке».
Пратап Сингх научил Суман, как исполнять «Прогулку по небу», после того, как увидел этот номер по телевидению; Фаррух полагал, что этот номер был создан в одном из европейских цирков. (Инспектор манежа не мог противиться своему желанию заниматься не только львами.) Пратап установил под крышей семейной палатки нечто вроде лестницы; перекладинами лестницы служили веревочные петли, а сама лестница крепилась горизонтально во всю ширину палатки. Суман вставляла ноги в петли и повисала вниз головой. Она начинала раскачиваться вперед-назад, и веревочные петли впивались в подъемы ног, для чего она должна была жестко держать стопы под прямым углом к голеням. По мере раскачивания она в нужные моменты вынимала и вставляла стопы, «шагая» таким образом по петлям от одного конца лестницы до другого. Когда она репетировала этот номер в семейной палатке труппы, ее голова была всего в нескольких дюймах над земляным полом. Пратап Сингх стоял рядом, чтобы поймать Суман в случае падения.
Но когда Суман выполняла «Прогулку по небу» под куполом главного шатра, она была в восьмидесяти футах[49] от земляного пола и выступала без страховочной сетки. Если бы Суман сорвалась, а Пратап Сингх попытался бы поймать ее, они оба разбились бы. Если бы инспектор манежа бросился к тому месту, куда она падает, пытаясь своим телом смягчить удар, то смертельные травмы получил бы он один.
У лестницы было восемнадцать петель. Публика молча подсчитывала шаги Суман. А сама Суман никогда не считала своих шагов; она говорила, что лучше «просто шагать». Пратап сказал ей, что смотреть вниз совсем не обязательно. Между куполом шатра и далекой ареной были только запрокинутые вверх качающиеся лица зрителей, которые смотрели на нее в ожидании, когда она упадет.
Точно так же выглядело и прошлое, подумал доктор Дарувалла, – все те же качающиеся, запрокинутые лица. Он знал, что смотреть на них было совсем не обязательно.
9
Второй медовый месяц
Перед своим обращением в христианство Фаррух насмехается над верующими
Двадцать лет назад, когда его влекла в Гоа эпикурейская ностальгия по свинине – из всей Индии она была главным продуктом разве что на Гоа, – доктор Дарувалла был обращен в христианство с помощью большого пальца правой ноги. О своем обращении он говорил застенчиво и с максимальной искренностью. Незадолго до этого доктор повидал чудом сохранившуюся мумию святого Франциска Ксаверия, но отнюдь не это стало причиной его обращения; до того как на себе испытать Божественное вмешательство, он даже подшучивал над останками святого миссионера, которые хранились под стеклом в базилике Милосердного Иисуса[50] в Старом Гоа.
Фаррух полагал, что позволяет себе такие шуточки, поскольку не прочь подразнить жену на предмет ее религиозности, хотя Джулия была отнюдь не столь ревностной католичкой и часто говорила, как она довольна, что все эти римско-католические путы остались в ее венском детстве. Тем не менее накануне их свадьбы Фаррух покорно выслушал утомительные религиозные наставления от венского пастора. Доктор сознательно не стал лезть на рожон в вопросах богословия, лишь бы угодить матери Джулии; но опять же чтобы подразнить Джулию, Фаррух называл церемонию освящения колец «ритуалом по омовению колец» и выражал притворное недовольство этим католическим фарсом. На самом деле он с удовольствием говорил священнику, что хотя и не крещен и никогда не был ярым приверженцем зороастризма, тем не менее всегда верил во «что-то»; однако в то время он не верил ни во что. И он спокойно лгал и священнику, и матери Джулии, что не имеет никаких возражений против того, чтобы его дети были крещены и воспитаны по канонам Римско-католической церкви. Он и Джулия пошли на этот вынужденный, пусть и не совсем невинный обман опять же ради ее матери.
Крещение дочерям не повредит, полагал Фаррух. Когда мать Джулии была еще жива и приезжала в Торонто навестить чету Дарувалла с их детьми или когда они навещали ее в Вене, то совершенно безболезненно ходили на мессу. Фаррух и Джулия говорили маленьким дочерям, что это делает их бабушку счастливой. В истории христианства это было приятной, даже почетной традицией – пройти через все обряды богослужения из уважения к члену семьи, который был непоправимо, то есть неколебимо верующим. Никто не возражал против такой – от случая к случаю – демонстрации веры, которая, честно говоря, была чуждой не только им, но и, возможно, матери Джулии. Иногда Фаррух задавался вопросом, а не исполняла ли мать Джулии все обряды богослужения лишь для того, чтобы угодить им.
Случилось именно то, что и предполагали супруги Дарувалла: после смерти матери Джулии их временами пробуждавшийся католицизм заглох, а посещения церкви фактически прекратились. Оглядываясь назад, доктор Дарувалла сделал вывод, что и дочери его были настроены относиться ко всей этой религии лишь как к обрядам богослужения ради того, чтобы доставлять кому-то удовольствие. Когда доктор принял христианство, ему было приятно, что они венчались, а также следовали прочим ритуалам и обрядам, предусмотренным Англиканской церковью Канады. Возможно, поэтому отец Джулиан столь пренебрежительно отозвался о чуде, которое приобщило Фарруха к христианству. По мнению отца настоятеля, случившееся с доктором Даруваллой могло быть лишь небольшим чудом, если в результате он стал только англиканцем. Другими словами, чтобы доктор стал прихожанином Римско-католической церкви, его чуда было явно недостаточно.
Самое время отправиться в Гоа, подумал Фаррух.
– Это будет чем-то
