Назад, в пионерское лето - Денис Георгиевич Кащеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Черная метка?»
«Новинка этой смены — креативное наказание за грубое нарушение дисциплины. Лишает твой отряд трех зачетных баллов, а самого тебя — всякого шанса на “Артек”».
«Не годится, — заявил Младший — можно подумать, кто-то предложил ему выбрать. — За урон интересам отряда добрые товарищи могут и “темную” устроить. Да и от “Артека” глупо отказываться!»
«“Темную” — поостерегутся, — прикинув, выговорил я. — У нас с тобой репутация человека, с которым лучше не связываться. К тому же, как раз три звезды мы в общую копилку и внесли…»
«Что за три звезды?»
«Баллы в актив — красные звезды. Бремя в пассив — черные метки… В общем, “темную” — это вряд ли. А вот с мыслями об “Артеке” — да, придется попрощаться. Не очень-то, впрочем, и хотелось…»
«Тебе, может, и не очень — а мне очень даже!»
«Ты об “Артеке” пять минут назад узнал!»
«И что теперь? Нужно что-то придумать!»
«Ну, вперед! — развел я руками. — Придумывай!»
«Уже! — почти тут же выдал Младший. — Можно сказать, что почувствовал себя плохо — живот, например, заболел — и пошел в изолятор! Со мной однажды так реально было в младшем отряде. Потом, правда, вожатые ругались, что я никого не предупредил — просто встал среди ночи, оделся и ушел — но в целом обошлось без последствий: больному, вроде как, простительно!»
Теперь, когда он про это сказал, что-то такое мне из детства и впрямь припоминалось — правда, смутно.
«Ну так они спросят в изоляторе — и там скажут, что в глаза нас не видели!» — заметил я.
«Почему же не видели? Мы реально туда пойдем!»
«Ну…» — если задуматься, идея Младшего выглядела не такой плохой.
«Только надо быстрее — пока Вадим или Марина сами в изолятор не сбегали!» — принялся развивать свою мысль сообразительный юный пионер.
«Тогда поспешим!» — кивнул я — лучшего плана у меня все равно не было.
* * *
Лагерный медпункт, известный как изолятор, располагался на отшибе, в отдельно стоявшем одноэтажном здании, окруженном почти символическим деревянным заборчиком. Мы были уже в паре десятков шагов от его калитки, когда из темноты вдруг раздалось властное:
— А ну стоять!
Признаться, тут у нас и в самом деле чуть не схватило живот!
Мысль задать стрекоча у меня мелькнула, не скрою, но основной настрой все же был до конца отыграть намеченную роль, так что мы послушно замерли на полушаге.
В лицо нам ударил луч фонарика.
— Резанцев?
— Он самый, — ослепленный и вынужденный прищуриться, говорившего я не видел, но узнал наконец голос Максима. И этому в кровати не лежится!
С другой стороны, хорошо, что не Олега встретили!
— Куда это ты такой красивый собрался? — сухо осведомился старший вожатый.
— В изолятор! — честно ответил я. — Живот болит, сил нет! — для убедительности я схватился обеими руками за область пупа и малость скрючился.
— А почему один? — уже несколько более теплым тоном поинтересовался Максим. — Вадим с Мариной в курсе?
— Нет, — выдохнул я. — Я им не сказал… Не подумал… Можешь им передать — а то утром перепугаются?
— Если опомнятся только утром — гнать их таких к чертям из лагеря! — хмыкнул старший вожатый.
— Не надо к чертям… Так скажешь им?
— Обязательно. Но сперва провожу тебя.
— Спасибо…
Свет в медпункте не горел, но для такого часа дверь на наш настойчивый стук открылась довольно быстро — где-то через полминуты.
— Что случилось? — узнала Максима выглянувшая изнутри медсестра — дородная тетка лет сорока…
Стоп. Тетка? По-хорошему, она куда младше меня! Но назвать ее иначе почему-то не получается! Забавно…
— Вот, Алевтина Герасимовна, принимайте пациента, — кивнул на меня старший вожатый.
— Что с ним? — поинтересовалась медсестра — почему-то у Максима, а не у меня самого.
— Говорит, живот.
— Ну, проходите.
Внутри меня усадили на табурет, велели расстегнуть рубашку, и Алевтина Герасимовна приступила к осмотру. Надавила там-сям:
— Так больно? А так? Какая вообще боль? Острая или тупая? Живот крутит? Понос был?
Я отвечал, стараясь не запутаться — вопрос повторялись в самых замысловатых комбинациях.
Все это время Максим стоял в углу и задумчиво наблюдал за происходящим — уведомить о моей судьбе Вадима с Мариной он что-то не спешил. Может, ждал диагноза?
— Что ел вечером? — поинтересовалась между тем медсестра. — Фрукты, овощи из дома? Конфеты?
— Ничего такого, — заверил я ее. — Только что давали на ужин!
— Когда почувствовал боль?
— Уже после отбоя… Иначе бы сказал вожатым…
— Сколько раз после этого ходил в туалет по большому?
— Ну… Несколько.
— Сейчас сильно болит?
— Как вы щупать перестали — почти прошло…
— Ясно, — кивнула Алевтина Герасимовна. — Держи градусник, — протянула она мне ртутный термометр, — померяем тебе температуру.
— Каков вердикт? — поинтересовался тут Максим.
— Если не тухлые фрукты, то, скорее всего, как обычно — грязные руки, — повернулась к нему медсестра. — Дам ему уголь и оставлю у нас до утра. Если боль не уйдет — разбудим Зою Давыдовну, пусть сама его посмотрит!
— Принято, — кивнул старший вожатый. — Я тогда пошел?
— А я вообще не знаю, что ты тут до сих пор торчишь. Иди, конечно.
— Марину с Вадимом предупреди, пожалуйста! — напоследок напомнил я Максиму.
— Обязательно, — пообещал тот.
Температура у нас с Младшим оказалась почти нормальной — 36,9. Три лишние десятых — это мы, должно быть, по лесу набегали, но Алевтина Герасимовна, увидев результат, покачала головой, и в добавок к активированному углю дала нам еще какую-то таблетку, на этот раз не черную, а белую.
— Что это? — спросил я.
— Не задавай дурацких вопросов — пей!
Ничего и не дурацких!
Как бы то ни было, к спорам обстановка не располагала — мне все еще требовалось правдоподобно изображать испуганного болезненным недугом пионера. Да и не дадут в СССР ребенку чего-то совсем уж вредного… Ведь не дадут же?
Напоив лекарствами, медсестра отвела меня в палату — поменьше, чем в корпусе, всего на пять кроватей, на одной из которых уже, кстати, кто-то, посапывая, дрых.
—
