Обще-житие (сборник) - Женя Павловская

Собственная несчастность ощущается среди чужого уюта и красоты намного горше и слаще — контраст доводит до желаной точки кипения уже подогретую предварительной репетицией эмоцию. Ане было худо, просто очень паршиво. Но растравить и понежить свое горе как следует не успела — из дома выскочила, прикрывая голую грудь тявкающей моськой, баба в детской панамке и семейных трусах. Дикая баба затряслась, завопила злобно, тыча пальцем на выход из дворика. Чего орет? — хоть бы слово понять! Видимо, это был бабин личный дворик — кто бы догадался? Пусть даже так — жалко ей, что ли?

Все непонятно в этой стране. Нет денег, нет будущего, нет настоящего, нет языка. Есть муж в депрессии, сын в тяжелом возрасте и пожилая мать в глубокой эйфории. Это я, я, я во всем виновата! Как их теперь спасать? Я же их всех сюда привезла, доверчивых, беспомощных, глупых! Аня брела по улице и плакала, не утирая слез. Подошла черная, как Анина жизнь, негритянка и, ярко улыбаясь, залопотала — ну что им всем от нее надо?! Улыбайтесь отдельно! Она ведь никого не трогает, нет! И денег нет! И не понимает! Понимаете? — не по-ни-ма-ет!!!

Выносила ночью мусор, взглянула на небо и замерла. Месяц! Не родной, песенный, нечерноземный — горбушкой, а опасный, мусульманский — лодочкой. Без руля и без ветрил. Господи, куда нас занесло! Нет возврата! «Dead end» — вспомнила она табличку на уличном тупике. И с тяжелым сердцем выкинула мусор.

Русский муж Сережа с нерусской, дикой, неведомо как прилепившейся фамилией Мвздивалов на второй день приезда решительно лег на подаренный кем-то матрац, которому была назначена роль дивана, и больше не желал двигаться.

— Моя мама была права. Всегда повторяла: евреям покоя не было и не будет. Кочевое племя. Русский терпит — еврей едет… Это твоя, Анна, безумная затея, ты притащила меня сюда, в эту хреновую Америку — ну, и что теперь, мадам Колумб? Куда дальше, капитан, прикажете? Может, в Австралию? Кому я здесь нужен?

Аня тоже не знала, что теперь. Равно не представляла, куда она дальше Сереже прикажет. В Австралию к кенгуру не было сил. Послать на три буквы (это было бы справедливо) — так ведь сам не пойдет. А провожать некому. Кстати, интересный вопрос — кому он нужен? Нужен сыну Лельке — это по должности. Возможно, прозорливой Сережиной маме, оставшейся в заштатной Костроме исключительно назло безумной невестке. Наверное, нужен и ей — и то по привычке, по неизбывному, как горб, чувству долга перед абсолютно всеми. Любовь то ли прошла, то ли вовсе не было ее никогда. По молодости, в соответствии с гормональным фоном, показалось: вот оно — любовь-морковь, сильная мужская рука на хрупком плече, костер-гитара, восход-палатка, вдвоем по жизни заре навстречу…

Мираж рассеялся еще даже до рождения Лельки, но правильная Аня была приучена не бросать начатое. Практической, эстетической и сексуальной ценности русский филолог Сергей Сергеевич Мвздивалов со старым гастритом, юной лысиной, зреющей импотенцией, болезненным самолюбием и нулевым английским не представлял. Знание французского языка все только усложняло, ибо породило фонетическое презрение к шепелявым английским согласным, трудноразличимым гласным и отсутствию томных французских носовых.

Считалось, что у Анны отличная фигура («дар напрасный, дар случайный») и хорошая, люто ею ненавидимая профессия: инженер-строитель со стажем. Мосты и туннели. Равно как и фигура, никому не интересна. Мосты все построены, туннели прорыты, фигуру можете носить с собой, спасибо за внимание. Громадные деньги, целых пятьсот восемьдесят долларов, привезенные из России, оказались здесь сущей мелочью — меньше месячной платы за убогую квартиру, разделяемую с многодетной семьей тараканов. Садист-прожектор всю ночь долбил в окно спальни — Аня читала о подобных пытках в сталинских застенках. Зато тараканы были гостеприимны — всегда оперативно, в полном составе, с детьми, мамами и бабушками являлись приветствовать гостей, хотя в обычное время скромно пробегали по делам поодиночке. В ванной с мокнущего потолка маленькими изящными люстрами свисали поганки.

Нет, вовсе не такой оттуда мечталась Америка. Чеки, присылаемые благотворительной еврейской организацией, вот-вот должны были иссякнуть. Но даже их на оплату этой халупы хватало в обрез. Организованные для эмигрантов курсы английского имели два главных достоинства: бесплатность и имитацию минимальной деятельности. Сергей курсы надменно игнорировал. Аня ходила. Несложные грамматические конструкции она помнила еще со школьных времен, была тогда отличницей. Даже Future in the Past. Вот, стала отстающей — жизнь непонятна, люди непонятны, слова непонятны — «Боуэ-доуэ-зеа»! Вот и случилось с ней Future in the Past — «будущее в прошедшем». Уж лучше бы затраченные на ее напрасное обучение деньги выдали сухим пайком… Так вот, наверное, и буду здесь прозябать, глухая и немая. Кому плакать? На мужа надежды ноль, а Бог вряд ли с ее проблемами возиться станет, да и приставать к нему с жалобами неудобно без очереди. Не для того он в гневе языки народов смешал, чтобы потом это дело поправлять в порядке поступления претензий.

Аня отмахивала пешком километры. Убивала сразу трех зайцев: терпеливо распутывала змеиный клубок неразличимых улиц, экономила транспортные деньги и постигала английский по вывескам. Вывески и объявления — это был как раз тот самый английский, который нужен, а не «мой друг играет на скрипке очень хорошо. Его родители ездят в путешествия каждый год». Денег, видать, куры не клюют, вот и ездят каждый год от нефига делать… Больше всего Анне нравилась то и дело встречаемая на домах табличка «Open House». «Открытый дом» — переводила она, умиляясь широкому гостеприимству американцев. До чего трогательно и тепло! Приглашают любого прохожего зайти, подружиться, присоединиться к семейному торжеству. Открытый дом!

Нет, в России это просто немыслимо. Очень хотелось зайти, но стеснялась — не сумею поддержать разговор. Да и являться хотя бы без букетика неудобно, а денег на цветы — увы! На трамвай хватило бы. Однажды возвращалась с курсов вместе с рыжей разбитной харьковчанкой Ларисой. Лариска была старая опытная эмигрантка — жила здесь уже полтора года в семье брата, прибывшего в Америку целых шесть лет назад, подумать страшно. Аня считала, что английский у Ларисы был в полном порядке, могла бы и не таскаться на эти нудные курсы. Но той для каких-то невнятных финансовых целей была нужна справка, что она студентка. Аня излишним любопытством не страдала — надо так надо. По пути Лариса смешно рассказывала о сложных взаимоотношениях трехлетнего племянника Гришки с его ровесником пуделем Дерри. Погода стояла нежная и болталось легко. Проходя мимо таблички «Open House», Аня расхрабрилась:

— Давай зайдем, а? Открытый дом. Наверняка симпатичные люди, раз всех приглашают.

— Ты что, уже покупать собралась?

— Что покупать? Причем тут «покупать»? Мы как бы в гости. Ненадолго, конечно. Поздороваемся, познакомимся, а есть там ничего не будем. Неудобно. Ну, может, чашку кофе с бутербродиком только.

— Ну ты совсем, Анька, — Лариса обидно захохотала. — Ведь это же, дурная, объявление о продаже дома! Ты даешь! Хочешь — зайди и приценись. Только лучше со своим брокером. Ну как, решилась? Брокер уже имеется? А то помогу, у брата знакомый есть. Готовь гроши!

— Пошутила я, — буркнула Аня.

Чертова Америка!

Лельку определили в школу — вечером явился мрачный, с фингалом под глазом и заявил, что больше к этим уродам не пойдет. Училка — жопа, даже фамилию Мвздивалов правильно не может произнести, глаза выпучила, пыхтит, надувается, вся бордовая как свекла — Мудал… Зивал… Видал… И английский ихний дурацкий. Нас в школе Светлана Васильевна по-другому учила. Брюки ваши говеные в стрелочку больше не надену. Сами носите! Буду смотреть телик и жрать мороженое, пошли все! Фак ю олл! — изложил он планы на будущее, блеснув заодно новым английским выражением.

— Плоды вашего, тещенька, тонкого воспитания, — процедил, не вставая с топчана, отец семейства. Видимо, энергичное местное присловье он все же понял. Заметен прогресс.

Зато мама Дора (она же тещенька) была в восторге от всего. Быстро организовала себе двух приятельниц — боевито накрашенную, обильную фигурой блондинку Генриетту Матвеевну и мальчикового размера Нину Юрьевну, которая стала звать Аню противно — Нюточкой. Умудрилась завести шашни с бандитского вида соседом-уругвайцем, и тот приволок ей залог дружбы народов, здоровенную пластмассовую корзину бытовой химии — надежный Анин аллерген. От одного взгляда на руках высыпает. Отличавшаяся всю жизнь завидной беспечностью мама радовалась доступности и дешевизне деликатесов — говяжьей печенки, куриных крылышек и сгущенки. Пугая прохожих, шумно умилялась розам на обочинах, снующим всюду наглым белкам. Удивлялась отсутствию прописки, пятой графы, бездомных собак, неотключению на профилактику горячей воды. Вообще гуляла по полной программе. Ей оформлялась пенсия, и мама Дора собиралась обеспечить на эти деньги пышное процветание всей семьи.