Обще-житие (сборник) - Женя Павловская

— Встаньте.

Вскрикнула и встала.

— Разведите руки.

Развела руки, что мне оставалось делать? Я старалась его не раздражать неповиновением.

— Замечательно!

— Доктор, мне кажется, у меня ущемление нерва.

— Очень хорошо, отлично! — обрадовался он. — А теперь я сожму руки, а вы мне их разожмите.

Я с ним немного поборолась — боль прибавляет спортивной злости — и руки расцепила. Он вообще-то хиловатый был. А я — нет.

— О, превосходно! — доктор расплылся по максимуму. Видимо, поражение доставило ему непонятное удовольствие.

— Доктор, может быть, мне следует сделать рентген? Мне очень больно, доктор! Не могу спать.

— Рентген? Зачем? У вас мышечный спазм. Посидите здесь, вам принесут таблетку. — Подхватил свою профессиональную улыбку и уплыл в коридорную даль.

Четыре таблетки на подносике и пластмассовый стаканчик с водой мне доставила шагающая Барби. Одну я проглотила под ее наблюдением и выслушала инструктаж: таблетки следует принять через рот! Запомнили, мэм? Только через рот! Но не все разом. Промяукала: «have a good day» — имейте, стало быть, хороший день, — и растворилась.

День был крайне нехороший, ночь еще хуже, не помогли таблетки через рот. Натурально подыхала. Выла шакалом. В плече вибрировал раскаленный шнур. Вечером к мероприятию подключилась нога. Шею ломало, крутило, жгло. Моя же собсвенная, давно знакомая, личная шея шла войной против меня. Происходила эскалация террора. Позвоночник вышел из-под контроля. Нога приняла сторону восставших. Я оказалась безоружной.

Через день сын повез меня в другой, ну просто очень крутой, госпиталь, где работала главной медсестрой его знакомая, что давало надежду на несидение в приемной. Ну да, да, блат. Ну хорошо, пусть знакомство. Звучит приличней. Как правило, потомиться часок-другой в чистилище считается непременным условием — за это время и симптом хорошо созреет, и пациент обмякнет. А меня сразу (вот здорово!) кладут в выгороженный мутно-голубой занавеской закуток, велят раздеться и выдают серенький в деревенскую крапинку балахон с кальсонными завязочками — трусы, мэм, можете оставить, остальное, пожалуйста, в пластиковый мешок. Административный дивертисмент: следуют те же самые вопросы, те же самые ответы. Фиксируют в журнал. Ладно, чего уж там, потерплю. Уже недолго, скоро помогут — госпиталь отличный, лучшие врачи…

Ага, вот и помощь! Крепкая брюнетка, вкалывает мне короткую иголку в вену и удаляется без вопросов, независимо качая бедрами. Иголка остается торчать в тыльной стороне ладони на случай срочного введения в мой организм лекарства. Это, стало быть, брюнеткина специальность — совать иголку в руку, за остальное не отвечает. Зато вкол иголки делает гениально. Паганини вкола. Вкола Паганини, скола Паганини, браво-брависсимо! Отвлекаю себя от боли итальянским сладкозвучием. Через пятнадцать минут «черный человек на кровать ко мне садится», измеряет давление. Ситуация удручающе повторяется. Давление опять, черт побери, оказывается нормальным.

— Ужасная боль в шее и руке, — напоминаю ему деликатно.

— Сейчас сделаю кардиограмму.

— Зачем делать кардиограмму? Пожалуйста, не надо. У меня шейный радику — ой! — лит.

— У вас может быть инфаркт, — не теряет надежды он.

— У меня нет инфаркта!

— У всех может быть…

Не нравится мне это. Почему, когда непорядок внутри, снаружи тоже все паршиво?

Кардиограмма оказывается нормальной, и персонал теряет ко мне интерес. Оно и понятно. Выяснили, что не подохну тут у них немедленно, испоганив статистику. Раз так, ну и лежи тогда, отдыхай! Плохо, что ли? Лежать — не работать! Лежу с воткнутой в руку иголкой.

Через сорок минут возникает юноша со скучным лицом троечника, в который раз задает мне стандартные вопросы и нагло лезет измерить давление. Попытку резко пресекаю — он обиженно строчит что-то в журнал. Уходит. Подскакивает девчурка с тощим рыженьким хвостиком на затылке. Взглянув в лицо мое ужасное, взглянув в глаза мои печальные, извинительно бормочет, что группа студентов-медиков проходит практику в этом прекрасном госпитале, и она должна…

Как бывшая студентка и бывший преподаватель поддаюсь чувству цеховой солидарности, заново кротко отвечаю на вопросы. Сцепив зубы, позволяю измерить давление. Стараюсь быть хорошим учебным пособием. Подавляю педагогический рефлекс: быстренько проверить, что она там у себя в журнале нацарапала. Поди, наделала, коза, ошибок.

Я действительно отличное пособие — с одной стороны, налицо клиническая проблема, с другой стороны, нет опасности немедленного летального исхода. Можно спокойно доверить учащимся. Не менее пяти студенческих отчетов обеспечила я, не дождавшись благодарности. Впрочем, это судьба любого экспериментального объекта.

На втором часу моего служения образованию у медиков созрело решение: надо эту (странная фамилия у которой, однако не вьетнамская) показать невропатологу. Поражаюсь их проницательности.

Перевозят на каталке на верхний этаж, где тряпичная занавеска, отгораживающая меня от здорового человечества, уже буро-зеленого цвета. Остальной пейзаж тот же — широкий, изогнутый в виде краковской колбасы стол для медперсонала в центре круга, образованного отсеками для пациентов. Похоже на остановившуюся карусель. Один из отсеков — мой. Запахи истреблены — разве что чуть тянет тревожным озоном от компьютеров и многоглазо мигающих электронных монстров. Лежу с иголкой в вене, с болью и страстью жду невропатолога. Ни одного мужчину я не ждала так долго. Вглядываюсь в широкую занавесочную щель — вот шагает какой-то квадратный. На первый взгляд неплох — надежный такой, солидный. Невропатолог, без сомнения! Нет, не ко мне! К компьютеру. Обманул, негодяй! Мелькают медицинские дамы с бумажными стаканами кофе, соединяются в малые созвездия, расходятся веером. Звонят чужие телефоны… Ага, приближается в голубом халате с интеллигентной бородкой! Очки, галстук виднеется. Ну иди же, иди ко мне!.. Постоял, почесал щеку, повернулся и ушел.

Через три часа я приковыляла к стойбищу медицинских дам.

— Я больше не могу ждать! Сделайте что-нибудь!

— О да! Конечно! Сейчас!

Через десять минут в мой отсек вперевалку вдвигается шкафообразная негритянка и с материнской улыбкой меряет мне температуру… Хочется кого-нибудь убить с особым цинизмом.

Заглушив неожиданный синдром убийцы-маньяка, я снова выкарабкиваюсь из своего закутка. Медицинские леди у компьютера пьют кофе и обсуждают венчание милой Джуди.

— Выньте иголку! Все! Больше ждать не буду! — мешаю я их работе.

Но они нисколько не сердятся.

— Видите ли, не мы эту иголку ставили. Ее может вынуть только тот, кто поставил. Сожалеем.

— Тогда я вытащу ее сама!

— А кого вы, собственно, ждете? Кардиолог занят. Ах, невропатолога?! Да-да. Он, наверное, тоже занят. Извините. Хотите воды? Туалет налево по коридору.

Видимо, у меня что-то такое появилось в лице, что одна из них, боязливо оглядываясь, метнулась вниз по лестнице. Скорее всего, за психиатром побежала. Быстро вернулась с исходной брюнеткой и дополнительной персоной невнятного пола и назначения. Может, оно и есть психиатр? Ласково уговаривали отдохнуть еще пару часиков. Но когда я, ощерившись, потянулась рукой к иголке, брюнетка ловко перехватила руку и молниеносно выдернула иглу — я даже не почувствовала — и секунду помассировала марлевым тампончиком. Действительно, до чего замечательные специалисты в этом госпитале! Какая выучка! Терпение какое! — в России бы уже двести раз облаяли за безобразное поведение и неуважение к правилам медучреждения.

А тут отпустили с миром и заботливо до выхода проводили — а как же? — ведь могу в коридоре упасть ненароком или даже из личной корысти. Сломать, скажем, назло конечность, чтобы страховку за якобы скользкий пол с госпиталя сорвать. Нет, вот этот номер, дорогой клиент, у вас не пройдет! За пределами учреждения — там уж ваш выбор, падайте себе на здоровье. Используйте свободу личности.

Сдали на руки сыну, пролиставшему за это время несколько профессиональных журналов и два раза поевшему в больничном кафетерии. Пожелали скорого выздоровления. Счет за обслуживание пришел астрономический. Но мне пришлось заплатить лишь пару сотен долларов с небольшим— остальное выложила страховка, каковой, в свою очередь, ежемесячно плачу я. Страховые выплаты обезличены, страховщиков тех в глаза не видела, поэтому не обидно. В Америке с человеком что угодно умеют сделать так, чтобы не обидно.

Я решила болеть самостоятельно.

Был соблазн на этом закончить. Но… Предвосхищаю два резонных вопроса читателя. Первый: чем кончилось? Второй: зачем написала? Ведь у каждого свой радикулит, почему она грузит своим? Модный оборот «грузит» означает «навязывает нежелательную негативную информацию». С расширением средств массовой коммуникации язык боязливо сжимается. Но пока что не до нуля. Настырные бабки из бывших училок правда не врубаются и возникают — даже в прессе. Но кого колышет? Сидите с внуками, злые бабки!