Город призраков - Сергей Болотников

Откуда-то из-за дома донеслось хоровое пение — нестройное, но с энтузиазмом выводимое сразу несколькими голосами. Пели про ворона, черного ворона, что, как известно, кружится. Голоса полнились пьяными тоской и сопереживанием. Оторвавшись от туши, Мартиков поднял голову и навострил уши. Ветер донес запахи сивушных масел, крепкого пота и давно не менявшихся носков. Старый Мартиков только бы сморщился о такого аромата, новый же — напротив, извлекал из этого амбре массу полезной информации.

Пение замолкло на полминуты, кто-то заржал, а потом продолжили уже совсем рядом, прямо у входа во двор.

— Вы... Пждите! — крикнул один из гуляк. — Я щас... тока дойду.

Общий гул голосов выразил согласие и несогласие одновременно, и моментально разделившиеся стороны стали ожесточенно спорить, пускать сотоварища во двор или нет. На фоне спора кто-то еще пытался тянуть про черную птицу над головой.

Послышались спотыкающиеся шаги, и в кружке света у подъезда обрисовался человек в потертой кожаной куртке, из-под которой выглядывали дряхлые джинсы с пятном, воняющим желудочным соком. Сначала эта жертва алкоголя торопливо и потому сравнительно целенаправленно топала к подъезду, а потом заторможенное ее сознание уловило — что-то не так, и загулявший воззрился на труп Медведя и Мартикова рядом с ним.

— Ээй! — крикнул гуляка срывающимся голосом. — Тут... человек в кровище!!

Из темноты ему ответили в стиле «что ты гонишь, как сивый мерин?» и наградили парой нелестных прозвищ, которых адресат, впрочем, не заметил.

— Ей-богу! — сказал стремительно трезвеющий под воздействием увиденного гулена. — Да тут и пес!!

Но тут Мартиков приподнял голову от туши собаки, и свет фонарей пал на его измазанную кровью волосатую морду. Ярко-белые клыки сверкали в кошмарной улыбке, глаза светились оранжевым.

— Франчайзинг! — пролаял Павел Константинович Мартиков. — Квота! Квота! Децентрализация центров! Транспортные облигации на паспортные данные!

С клыка его сорвалась кровавая капля и шмякнулась об асфальт. Лицо гуляки горестно сморщилось, искривилось, словно у собирающегося заплакать младенца. Но он не заплакал — завопил, перекрыв на миг даже визг покойного Медведя:

— ВОЛК!!! ОЙ-МАМА-ВОЛК!!! АЙ-ВОЛК!!! ВОЛК!!!

Из темноты к нему уже бежали не на шутку обеспокоенные друзья. Мартиков напоследок улыбнулся вопящему — и канул во тьму. А позади ночной гуляка все заходился переливистым криком, и жизнь его проходила у него перед глазами, и вопил он так, пока начисто не сорвал голос, так что последующие две недели мог говорить только шепотом.

И много после он все еще рассказывал, как повстречался в ночи с ужасным исполинским зверем, что жрал окровавленное тело.

О франчайзинге и иже с ним герой умолчал, страшась испытать на себе методы местной психиатрии.

А сам Павел Константинович еще с полчаса после боя носился по ночному городу в том сладостном упоении, что бывает только у животных, да еще у очень маленьких детей. Луна освещала его шерсть, повисшую кровавыми сосульками, и отсвечивала красным в широко раскрытых навстречу тьме глазах.

И только когда луна зашла, а малиновый рассвет дал дорогу новому дню, Мартиков успокоился и задремал в густых ореховых зарослях на берегу Мелочевки, испытывая успокоение и вялое блаженство.

От блаженства не осталось и следа на следующее утро, когда он проснулся снова почти человеком. Глядя на неторопливо текущую мимо реку, Мартиков подумал, что, возможно, это последнее просветление. Последний день в образе человека, а потом... потом только дни и ночи в вечном беге сквозь лесные заросли, азарт охоты и кровь маленьких пушистых зверков.

«Шанс, — сказала его светлая личность, которая, впрочем, теперь почти отчаялась. — Твой последний шанс, не упусти его!»

Мартиков знал, куда идти. Невидимый компас странных инстинктов у него в голове безошибочно вел своего хозяина к цели. Было тяжело, но Мартиков старался двигаться на задних лапах, кутаясь в изодранную одежду. В одном из мусорных баков он нашел еще более-менее целое пальто и поспешно закутался в него, подняв воротник, чтобы не видно было густую шерсть. Из другого выудил облысевший треух и напялил на голову. Теперь он выглядел все еще ненормально, но это уже была почти человеческая ненормальность — его могли принять за старого бомжа, страдающего артритом и синдромом Дауна.

Люди оборачивались, когда он бежал по улице, некоторые кричали вслед что-то оскорбительное, но все без исключения испытывали при виде его редкостный по силе прилив отвращения. Перед ним катилась невидимая волна, несущая с собой омерзительный тяжелый запах, запах зверя, запах хищника. Собаки лаяли на него из подворотни, птицы взмывали в небо, стоило ему подойти ближе, чем на три метра.

Чутье не подвело. «Сааб» нашелся неподалеку от центра, стоял себе, припарковавшись в обширной тени от кинотеатра «Призма». Действительно затейливое, призмоподобной формы здание ныне пребывало в запустении. Показывают ли сейчас там кино, Мартиков не знал. Уже который год городские власти грозились провести в кинозале реконструкцию и сделать из «Призмы» элитный кинотеатр на манер московских, да так ничего и не сделали. С одной стороны кинотеатр подпирали многоэтажные леса, закрытые модной зеленоватой сеткой. Работ за ней никаких не велось.

Автомобиль стоял с заглушённым двигателем, а в салоне мигала красная лампочка. Стекло с пассажирской стороны опущено на ладонь.

На негнущихся ногах Павел Константинович подошел к окну. Его не поприветствовали, но чувствовалось, что таинственные собеседники (или собеседник, сколько их в машине?), ждут.

— Я... — выговорил Мартиков и на мгновение с ужасом подумал, что забыл человеческую речь. Но потом нужные слова все же пришли, и он добавил: — Не могу так... Не... хочу больше, — речь Павла Константиновича звучала невнятно.

— Ты готов сделать то, что мы просили? Мартиков истово закивал. Мохнатая его шерсть развевалась, ее трепало ветром.

— Я... готов. Я... любого... только не надо зверя...

— Ну, хорошо, — сказали ему. — Иди и выполняй.

— Но... — возмутился Мартиков. — А меня... обратно... в человека!

Из «сааба» донесся тяжелый вздох, потом стекло с мягким гудением опустилось еще чуть-чуть, и на свет показалась бледная узкая рука, впрочем — вполне человеческая. Она хватанула воздух перед оторопевшим полуволком и потащила захваченное на себя. Выглядела пантонима глуповато, а самое главное — он не чувствовал совершенно никаких изменений. Мысли позли по-прежнему вяло, словно чудом сорвавшиеся с булавки жертвы усердного энтомолога.

— Но я не... чувствую!

— Дождись ночи, — произнес голос, и рука убралась. Сразу после этого стекло приподнялось. — Это не сразу происходит. И вот еще что — после этого к тебе вернется возможность думать по-человечески, и ты сможешь выполнить задание. Но если вдруг тебе захочется избежать этого... Слышишь! Если ты сбежишь, — голос вдруг обрел металлические злобные интонации, — все вернется, и тогда даже мы не сможем тебя спасти. Ты понял?