Город призраков - Сергей Болотников

Но тут случилось неприятное, запах маленькой суетливой жизни был перебит чем-то другим, да так резко, что Павел Константинович на мгновение представил себе сверкающий тесак, что врубается в мягкий пахучий матрас.

Втягивая уродливо расширенными ноздрями теплый ночной воздух, Мартиков почувствовал, как густая шерсть у него на холке непроизвольно встает дыбом. Агрессия набирала обороты и стремилась вырваться на поверхность. Чужак, сильный чужак, а таким не место на его, Мартикова, территории.

Легко, почти невесомо (что казалось странным, если учесть, насколько изменилась масса его тела) он промчался вдоль улицы, прячась в густой тени и лишь иногда появляясь в свете фонарей, и, поднимая уродливо изменившуюся морду, нюхал воздух. Запахи вели его, как самый надежный радар.

Он уже знал, где встретится с хозяином этих мест — на бетонном пятачке возле высокой кирпичной девятиэтажки, одиноко торчавшей в географическом центре района. Стояли там три лавочки, а чуть дальше в обильных зарослях сирени и диких кустарников начинался полузаброшенный двор со свежим шрамом от земляных работ. В свое время именно здесь водяной бунт достиг таких масштабов, что руководству пришлось пойти на крайние меры и, потакая жильцам, осмотреть все близлежащие коммуникации.

Двор не был погружен в непроглядную тьму, а, напротив, сиял аж четырьмя разноцветными фонарями и окнами домов, напоминая сейчас сказочный замок светлых сил. В окнах ни движения. Дверь в подъезд с кодовым многоглазым замком.

Павел Константинович остановился у одной из лавочек и мягко опустился на четыре лапы. Чуть слышно клацнули толстые ногти на руках. Мартиков поднял к небесам обросшее волосами лицо и рявкнул на плывущие облака. Звук этот был так мощен и так полон первобытной агрессии и вызова, что трое маленьких детей в возрасте от двух недель до года, проснулись одновременно в своих квартирках и синхронно заплакали.

На миг воцарилась тишина, а потом откуда-то из ночной тьмы донесся вибрирующий рев, словно там, среди густых зарослей, скрывалось какое-то первобытное чудовище — саблезубый тигр, например, или даже пещерный медведь.

Рев донесся ближе, почти не уступая по мощи голосу самого Мартикова. А потом кусты сирени резко встряхнулись, как будто неведомый великан решил вырвать их с корнем, и в свете фонаря появился противник.

Он шел не торопясь, широко загребая лапами, весь раздувшийся от сознания собственной мощи. Его вдохи и выдохи звучали, как работа большой паровой машины, и при каждом выдохе в воздух вздымалось облако теплого пара. Глаза ротвейлера были мутноваты, но дики, как очи викинга сразу после приема настойки из мухомора. Пес вовсю нагнетал в себе боевую ярость.

Не дойдя до Мартикова метров пять, Медведь остановился и саркастически приоткрыл пасть — красная, словно пес полоскал глотку фуксином. Между крупноватых даже для собаки зубов застрял обрывок ткани, раньше принадлежащей штанам кого-то из жильцов. На землю шлепнулась крупная капля слюны, тоже красноватая, пузырящаяся. Пес фыркнул, и часть этой слюны веером взвилась в воздух и обрызгала Мартикова и часть прилежащей скамейки. Медведь был уверен в своем превосходстве, ведь до этого никто не смог дать ему надлежащий отпор. Даже Бугай, бывший вожак районных собак, а его предки восходили к убежавшему из дома мастино-неаполитано, пал жертвой этих заостренных, белых, как сахар, клыков.

Но в этот раз он встретил достойного противника — даже хуже, он встретил противника, превосходящего его. Он встретил волка.

Издав душераздирающий рев, Медведь рванулся вперед, как потерявший управление дизельный локомотив. Но Мартиков был начеку — когда до него оставалось около метра, он грациозно скакнул в сторону, а зубы его легонько, как бы невзначай скользнули по лоснящемуся боку ротвейлера. Совсем чуть-чуть, вот только на том месте сразу раскрылась и заалела широкая рваная рана.

Медведь даже не заметил этого, да и не мог он, наверное, затормозить после такого разгона. С завыванием пролетев мимо Мартикова, он с хрустом вломился в кусты. Некоторое время оттуда был слышен озадаченный вой, а потом кусты разошлись, и пес вновь появился на поле битвы. Яростно подергивая головой, он лихо загребал землю передней лапой — это был не пес, а настоящий бык на пике берсеркерского буйства.

Рванувшись вперед и развив при этом удивительную для такой коротконогой твари скорость, Медведь мигом оказался возле Павла Константиновича и всей массой ударил его в грудь. Почти шестьдесят килограммов звериного буйства опрокинули бывшего старшего экономиста и бывшего человека на землю, а пес навалился сверху и уже вовсю терзал жесткую его шкуру. Чувствуя, как чужие клыки рвут его собственную плоть, Мартиков потерял остатки соображения, и теперь уже по асфальтовой площадке катались, визжа и хрипя, два обросших шерстью клубка звериных инстинктов. В воздух летела слюна, кровь и шматы разодранной шкуры.

А потом Медведь завопил. Во всю глотку, не сдерживаясь более, и был в этом крике лишь тупой ужас да тоскливое предчувствие скорой встречи со своими чистопородными предками. Слушая этот длинный заливистый вопль и ощущая, как морду (нет-нет, лицо!) орошает кровавый горячий фонтан, Мартиков ухмыльнулся. А клыки его меж тем все глубже и глубже забирались в горло Медведя, кромсали и раздирали мощные шейные мышцы, рассекали тугие волокна.

Визг Медведя достиг наивысшей точки, так, что у стоявшего рядом неминуемо заложило бы уши, и может быть, даже потрескались стекла в наручных часах.

Уже и нельзя было предположить, что так визжать может собака. Наконец, зубы Мартикова добрались до голосовых связок пса и перекусили их, так что крик бывшего тирана районных жителей моментально сменился хриплым бульканьем. Только тогда Павел Константинович отпустил своего врага. Освобожденный от фатальных челюстей Мартикова пес тяжело рухнул на асфальт и смог лишь пару раз дернуться напоследок. Черная шерсть намокла от крови. Довольно ухмыляясь (выглядело это жутко на почти нечеловеческом лице), Мартиков смотрел на распростертого Медведя, и утратившего человекоподобие работника «Паритета» распирало от гордости. Он поднял голову к небесам и громогласно взвыл, испустив напоследок совершенно волчий перелив.

Потом он придвинулся к мертвой собаке и стал есть. Мясо было кисловатым и жестким, но съесть поверженного было делом чести.

Откуда-то из-за дома донеслось хоровое пение — нестройное, но с энтузиазмом выводимое сразу несколькими голосами. Пели про ворона, черного ворона, что, как известно, кружится. Голоса полнились пьяными тоской и сопереживанием. Оторвавшись от туши, Мартиков поднял голову и навострил уши. Ветер донес запахи сивушных масел, крепкого пота и давно не менявшихся носков. Старый Мартиков только бы сморщился о такого аромата, новый же — напротив, извлекал из этого амбре массу полезной информации.