Солдаты вышли из окопов… - Кирилл Левин

Черный, волосатый полковник поздоровался с Уречиным, остановившим его, молча выслушал заданные ему вопросы и, нехорошо усмехаясь, сказал, указывая на свои погоны, на которых перекрещивались дула орудий:

— Нужны вам эти пушки, так, пожалуйста, заберите их. Они будут полезны не меньше, чем эти (он показал нагайкой на свой дивизион)… хлопушки, которым нечем хлопать.

Вздыбив коня, он ускакал галопом.

Движение замедлилось. С холма была видна дорога на несколько верст вперед. Васильев, ворча, осматривал ее в бинокль. Казалось, что река катила густые, рыжие от размытой глины воды, и они, наткнувшись на плотины, вдруг затопили берега. Сильные стекла бинокля показали Васильеву странную картину. Стадо белых длинноногих быков теснилось на дороге. Пестрые таборы людей, повозок и лошадей окружали его. Возле суетились пастухи в козьих шкурах, с палками и котомками. «Столпотворение вавилонское!»

Он поскакал к Уречину. Полковник выслушал его.

— Надо свернуть с дороги, — приказал он. — Тут мы не пройдем.

Роты пробирались в сторону от дороги. Шли проселками, иногда — полями, топча жирную, вспаханную землю. В одном месте прошли участок, покрытый нежными изумрудными всходами озимых, затоптав их тяжелыми сапогами. Показалась долина, перерезанная извилистой речкой. На другом берегу ее подымался круглый зеленый холм. Три сосны росли на его вершине.

Уречин поскакал к речке. Сильный конь с трудом выдирал ноги из вязкой земли. У берега он замялся и, фыркая, осторожно вступил в воду. Видно было затем, как командир пригнулся к шее коня и, держась за гриву, галопом взобрался по крутому склону, остановился у сосен, в бинокль осматривая местность.

Подняв над головами винтовки, солдаты вброд переходили речку. Крики и смех раздавались кругом. Защима что-то бормотал сквозь зубы. Банька жалобно хныкал, говоря, что холодная вода хватает его за самое сердце. Карцев был сосредоточен, наблюдая, чтобы кто-нибудь из его отделения не споткнулся в воде, доходившей до груди.

Грохот артиллерии, затихший незадолго до перехода речки, возобновился с новой силой. Снаряды рвались совсем близко. На середине холма вспрыгнул черный столб земли, желтоватый дым скрыл Уречина, и комья земли посыпались на солдат, точно кто-то, забавляясь, бросал их полной горстью. Уречин передал приказание, роты поспешно уходили в стороны, занимая свои участки. Третий батальон расположился в роще, оставаясь в резерве.

Карцев пробрался на вершину холма. Вся позиция ясно, как на рельефной карте, расстилалась перед ним. Он поднес к глазам бинокль, снятый с германского офицера, и стал смотреть, пытаясь определить расположение неприятеля. В те дни, когда полк был в резерве, Васильев ежедневно проводил со взводными и отделенными командирами тактические занятия, обучая их на примере недавних боев, и эти уроки хорошо усвоил Карцев. Перед ним лежала гряда холмов, покрытых пашнями. Тонкий пар стлался над коричневой развороченной землей. Левый фланг позиции упирался в болотистую речку. За ней тянулся лес. Раскидистая вершина тяжелого дуба выделялась на опушке. Карцев понимал, что лес и холмы стесняют обстрел, уменьшают его до шестисот — семисот шагов, а болотистая речка предохраняет фланг от обхода. Далеко впереди вилась дорога, и в бинокль были видны белые дымы разрывов. Он повернулся было в другую сторону, чтобы осмотреть тыл русской позиции, как вдруг увидел, что Рогожин отчаянно машет рукой, что-то кричит. Прыжками Карцев спустился к своим. Ему сказали, что он назначен в команду разведчиков.

Тридцать человек, под командованием Петрова, двинулись в лес. Карцев шел в передовом дозоре. Идти было легко, разведчики оставили себе только винтовки, саперные лопатки и подсумки с патронами. Рядом, спокойно посапывая, ловко переступал Голицын. Шагах в двухстах позади Петров вел главные силы команды. Холмы хорошо прикрывали их, они старались двигаться ложбинками. Иногда, забываясь, Карцев думал, что вот он гуляет за городом, а где-то издали надвигается гроза и раздаются раскаты грома. Низкое жужжание аэроплана он услышал лишь тогда, когда тот прошел над разведкой. Машина снижалась все больше, описывая круги. Видимо, летчик заметил подозрительное движение и хотел выяснить, в чем тут дело. Карцев, пригибаясь, побежал к Петрову.

— Германец! — прошептал он. — Кресты у него на крыльях! Надо снять… Прикажете открыть огонь?

Петров колебался, но солдат нельзя было уже удержать, цель была слишком близка и заманчива.

Карцев соображал: аэроплан шел к группе деревьев, стрелять надо, целясь поверх деревьев, когда машина будет недалеко от них. Он торопливо передавал товарищам свои соображения, подал команду, и сухой треск залпа, почти незаметный в гуле орудий, показался ему ударом грома. Аэроплан летел совсем низко. Он пронесся над деревьями и вдруг, качнувшись, развернулся вправо и, вильнув хвостом, резко пошел вниз. У самой земли он рванулся кверху, как рвется подбитая птица, клюнул носом, опять выпрямился, подпрыгнул и, неуклюже пробежав саженей пять, свалился набок. Едкий, черноватый дым повалил из машины. И как раз в тот момент, когда человек, одетый в коричневую кожу, вывалился на землю и пополз в сторону, послышался взрыв. Сквозь дым блеснуло темно-красное пламя. Карцев подбежал первым. Летчик сидел, опираясь на руки, и судорожно кашлял. По его лицу, из-под кожаного шлема, текла кровь. Увидев Карцева, он полез было за револьвером, но подбежали еще русские солдаты, и летчик, оставив револьвер, пытался встать. Карцев хотел ему помочь, протянул руку, но тот посмотрел на него с таким презрением, что Карцев сжал кулаки. Летчика окружили.

— Барин, — глухо сказал Голицын, — поглядите, как зубы ощерил. Прикончить бы его…

Петров вышел вперед. Заметив его погоны, немец произнес короткую фразу и подал ему револьвер.

— Помогите, — приказал Петров. — Видите, ранен.

Двое солдат подошли к немцу, но он отстранился от них и, пошатываясь, пошел сам.

Летчика отправили в штаб полка. Потом двинулись дальше. В лесу пахло сыростью, сосновой хвоей. Осторожно осматриваясь, подобрались к опушке. За опушкой лежал луг, ближе к лесу часто росли кусты. Кто-то из разведчиков выдвинулся из-под деревьев, и сейчас же затрещал пулемет, пули звонко щелкнули, ударяясь в стволы сосен. С первыми выстрелами волновавшийся до сих пор Петров почувствовал, как спокойствие возвратилось к нему. Он расположил людей за кустами, выслал дозоры. Карцев и Голицын ползли по земле, прячась в зарослях, зорко всматриваясь в даль. Пули свистели над их головами, но летели так высоко, что Карцев знал — стреляют не по ним. Они подползли шагов на двести к неприятельскому расположению. Ближе ползти опасно — простым глазом они видели полевой бивак германцев, обветренные лица солдат, сидящих и лежащих на земле. Очевидно, немцы устроили короткий отдых перед наступлением. Никто не снимал снаряжения, ранцы висели за спинами, винтовки были в руках. Карцев нацелился биноклем в маленькую группу, сидевшую ближе других. Увидел немолодое, усталое лицо. Оно было так близко в сильном цейсе, что он ясно различил кучку синих точечек на переносице и под глазами германца, его дряблые щеки, плохо выбритый подбородок и двигающиеся от жевания щеки и губы. Эти точечки вызвали в нем воспоминание. Сморщив от усилия брови, он улыбнулся: такие же были на лице солдата их роты, донецкого шахтера. Темные широкие руки немца бережно подносили ко рту хлеб. «Видно, знает цену хлебу — как заботливо подбирает крошки с колен», — подумал Карцев и поймал себя на том, что занимается не тем делом, за которым его послали. Сердито тряхнув головой, он стал внимательно всматриваться и подсчитывать, сколько людей могло быть перед ним.

Голицын легко толкнул его.

— Вон, погляди, — он показал вправо. — Там их много. Разведаем, что ли?

У Голицына возбужденно поблескивали глаза, острая военная игра захватила и его.

Они поползли в лес. Сеть кривых, запутанных тропинок бороздила его. Иногда тропинки упирались в маленькие просеки, кругловатые тихие полянки, на которых лежали аккуратные кубы спиленных дров. Они наткнулись на лачугу, покрытую сосновыми ветвями. В дверях этого первобытного жилища стоял маленький косоплечий человек. Он был весь черен. Выделялись только зубы и белки глаз. Сразу нельзя было определить ни возраста, ни одежды этого человека. Все на нем засмолено — борода, лицо, войлочная шляпа, руки. С полным спокойствием он смотрел на русских солдат. Голицын на всякий случай наклонил штык и сурово сказал:

— Ну, ты, австрияк, много тут ваших?

Тот махнул рукой:

— Я не вем, пан, — я смолокур. Много тут всякого лиха шляется… Вот и вы пришли.

— Легче, — свирепо оборвал его Голицын. — Не знаешь, что ли, как на войне с вашим братом поступают.