Солдаты вышли из окопов… - Кирилл Левин

Фибровый чемодан вместил скромный багаж капитана. Он испытал глубокое облегчение, когда сел в поезд. Ровное покачивание вагона баюкало Бредова. Проносились мимо поля, станции, леса.

Он прибыл в Могилев. Щеголеватый поручик с аксельбантами, приехавший тем же поездом, узнав, что Бредову нужно в ставку, вызвался подвезти его на казенном автомобиле.

Бредов с удивлением отметил, что волнуется, подъезжая к ставке. Вспомнил, как ездил в Петербург, как вскоре после этого отправлялся вместе с полком на фронт, как праздничные толпы людей приветствовали солдат и офицеров на станциях. Давно, давно все это было!

Автомобиль остановился возле белого двухэтажного дома. Поручик любезно раскланялся. Бредов пошел к подъезду, нащупывая в кармане сопроводительные бумаги. Полевой жандарм почтительно осведомился, к кому капитан идет, почтительно принял фуражку, плащ и показал, как пройти к полковнику Носкову. По широкой каменной лестнице Бредов поднялся наверх. По коридору мягко скользили писаря, проходили офицеры, и Бредову даже стало обидно: до чего все это напоминало обычный корпусной штаб!

В канцелярского вида комнате за столом сидел офицер и со скучающим видом глядел в окно. Он протянул Бредову руку и обнял его. У Носкова было сухое бритое лицо, чуть плутоватые глаза. Бредов отдал ему письмо от его жены, рассказал, что делается в тылу. Носков, видно радуясь свежему человеку, долго не отпускал его и, только когда тот поднялся, бегло объяснил, в чем будет заключаться работа. Комендант главной квартиры отвел ему номер в гостинице. Приняв ванну и осмотрев маленькую, чистенькую комнату, окно которой выходило, в садик, Бредов почувствовал себя удивительно хорошо.

На следующий день он начал работать. В его распоряжение поступали важные военные документы. Иногда ему поручалось составлять бумаги, главным образом компиляции и выборки из донесений или ответы на многочисленные письма, приходившие в ставку со всех концов России. Просматривая эти письма, Бредов поражался, до чего они разнообразны по содержанию. Какие-то люди предлагали составлять планы уничтожения врага, отставные генералы просили назначения в действующую армию. Иван, сын Петров Клетчагин, всеподданнейше припадая к светлейшим стопам государя императора, обращал внимание, что в Саратове рабочие заводов ведут себя дерзко, и не худо бы их всех зачислить на военную службу, дабы там можно было поступать с ними со всей воинской строгостью. Священник из Богодухова скорбел об упадке благочестия среди воинов Христовых и рекомендовал отправить на фронт чудотворную икону смоленской божьей матери, которая поможет поразить антихриста Вильгельма. Бредов хотел было уничтожать все такие письма, но Носков, которому он сказал об этом, нахмурившись, попросил его не нарушать делопроизводства, установленного свыше.

— Да, но ведь это никому не нужная чепуха! — пытался возразить Бредов, и тогда полковник внушительно напомнил ему, что в казенных делах не может быть чепухи и что все они подлежат неуклонному выполнению, в данном случае — подшивке за надлежащими номерами в папки входящих бумаг.

Через два дня после прибытия Бредова в ставку Носков представил его генерал-квартирмейстеру, генерал-майору Михаилу Саввичу Пустовойтенко.

У Бредова осталось впечатление, что генерал-майор как-то неприязненно посмотрел на него, и он сказал об этом Носкову.

— Как вы еще молоды в наших делах! — засмеялся полковник и дружески положил руку на плечо Бредова. — Я не хочу вас обижать, но неужели вы думаете, что Пустовойтенко есть какое-то дело до того, что вы, обер-офицер, работаете в журнальной части? У него хватает своих дел.

Подмигивая Бредову плутоватым глазом, Носков, любивший посплетничать, сообщил, как Пустовойтенко сделался генерал-квартирмейстером ставки. Прежний начальник штаба при Николае Николаевиче генерал Янушкевич рекомендовал Пустовойтенко, с тестем которого он был хорош, генералу Алексееву, и тот, не зная лично Пустовойтенко, взял его к себе. Теперь Алексеев жалеет о своем выборе, но ему неловко отделаться от своего генерал-квартирмейстера.

В столовой Бредов познакомился с капитаном Нестроевым — веселым, добродушным человеком. Капитан работал в общем отделе, но его знал весь штаб. «Это дока», — сказал про него Носков. И Бредова поразило выражение некоторой зависти в голосе полковника. Позже он узнал, что Нестроев зарабатывал большие деньги патриотическими брошюрами о героях войны, которые он печатал в газетах под чужим именем.

Нестроев весь искрился весельем и доброжелательством, никогда плохо ни о ком не говорил, и Бредов охотно с ним встречался, тем более что они были соседями по гостинице. Вечерами Нестроев запирался у себя и тихо играл на цимбалах.

— Неловко, знаете, — сказал он Бредову, который спросил его, почему он прячет от людей свое искусство. — Цимбалы — это такой инструмент, на котором играют уличные музыканты, а я офицер.

И, подсев к Бредову, рассказал, как много лет тому назад в Москве, на Никитском бульваре, он встретил музыканта, играющего на цимбалах, и его игра так ему понравилась, что он каждый день ходил слушать музыканта и потом сам купил цимбалы. Бредов с любопытством смотрел на старого стяжателя. А тот, положив цимбалы на широко расставленные колени, двумя молоточками извлекал из инструмента нежные, мелодичные звуки.

— Не офицерское занятие, — вздыхая, признавался Нестроев, — а отказаться не могу.

После игры он пил красное сухое вино и начинал рассказывать анекдоты, которых знал множество.

— Хотите, — предложил он однажды Бредову, — расскажу вам настоящий русский анекдот.

Он хитро улыбнулся и начал:

— Сел военный писарь с пишущей машинкой у Александровской колонны в Петербурге и настукал двадцать отношений в разные военные учреждения: «Сего числа я сел у Александровской колонны, о чем и уведомляю вверенное вам учреждение». Получив такую бумагу, все учреждения запрашивают, зачем такой-то сел у Александровской колонны и на какой предмет об этом сообщает. Тогда писарь отвечает, что все будет сообщено дополнительно, и требует себе помощника для подшивки бумаг и регистрации входящих и исходящих. Он опять получает запросы, предполагается ли дополнительное сообщение в скором времени. Он отвечает, что сообщение будет послано своевременно, и, так как переписка все увеличивается, просит уже второго помощника. Ему добавляют несколько писарей, дают помещение, а через год строят каменный дом для создавшегося таким образом департамента.

— Почему вы это рассказываете? — спросил Бредов.

— Да так… для подшивки!

«Подшивает он тонкой иглою!» — подумал о нем Бредов.

Вечером в садике, расположенном возле штаба, он увидел гуляющего генерала. По портретам узнал Алексеева — начальника штаба верховного главнокомандующего. Алексеев шел медленно, заложив за спину руки. Бредов почтительно отдал честь. Генерал ответил ему и, проходя мимо, внимательно посмотрел на него. У Алексеева были черные с мохнатыми бровями глаза, усы с проседью, среднего роста плотная фигура. Бредов разволновался. Вот он, человек, отвечающий за судьбу России! В одной этой маленькой человеческой голове сжаты просторы тысячеверстных фронтов. Человек этот должен взвешивать и видеть все то, что происходит от Черного до Балтийского моря, его приказу повинуются миллионы людей!..

Бредов с уважением глядел на плечи, выдерживающие такую тяжесть. Алексеев шел сгорбившись, устало подымая ноги. Бредов смотрел на него сзади, и внезапно страх охватил его. Верит ли генерал в победу? Ведь ему лучше, чем всем другим, ясны причины поражений русских. Отдана Галиция, добытая большой кровью. Только недавно потеряна Варшава, пали лучшие русские крепости — Новогеоргиевск, Брест-Литовск, Ковно, Осовец… «А если… если Алексееву ясно, что победы не будет?» — ужаснулся он своим мыслям.

По дороге, покрытой мягкой шелковой пылью, во главе остатков своей роты шел Петров. Ему нестерпимо хотелось пить. Он облизывал распухшим языком губы, песок хрустел на зубах. С трудом переставляя ноги, за ним брела кучка солдат. Тяжело вздохнув, Петров подумал, что сегодняшний день надолго запомнится ему. Только час тому назад рота вышла из боя. На лесистом холмике остались убитые, пустые гильзы патронов… Десятая рота прикрывала отход полка и отступала последней. Больше двух верст пробирались лесом и вышли наконец на дорогу. Воздух сотрясался от артиллерийской стрельбы. Бой, очевидно, шел с обеих сторон, и Петров с раздражением поглядывал влево, где совсем близко рвалась над деревьями германская шрапнель. Он увидел Карцева, у которого голова была перевязана розовым от крови бинтом, и окликнул его. Карцев шел шатаясь. Голицын нес его винтовку.

— Сейчас же на перевязочный пункт! — распорядился Петров.