1 АВГУСТА 1914 - НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВ

Прохожий заверял газетчиков, что убивать он не намерен, ибо «это дело нужно только одному г. Дубровину. Союзу выступать с таким делом было бы нельзя по чисто тактическим соображениям. Да и существование самого Союза — это, пожалуй, голая ложь г. Дубровина, ибо он не может даже сотню собрать вокруг себя русского народа» («Речь» 1916, 4 декабря ). В редакции «Журнала журналов» несостоявшийся убийца добавил: «Ведь не время теперь. И мы, союзники, стали понимать. Вот посмотрите — Пуришкевич. Ведь какой карьерист, а все же понял, где теперь сила». Проворные журналисты бросились к Милюкову выяснить, как он относится к планам злоумышлявших на его жизнь. Он заявил, что все это его не удивляет, ибо в последнее время, «где я ни появлюсь, меня сопровождают какие-то подозрительные личности». Но, стоически напомнил Милюков, «в этом отношении у меня выработался даже известный опыт. Когда в третьей Думе я произнес речь, в которой разоблачил Союз русского народа, на улице меня обступило несколько подозрительных личностей, набросились на меня, сломали пенсне и выбили зуб».

Милюков приобрел славу мученика, и Союз русского народа не мог сдержаться. В передовице органа Союза «Русское знамя» 8 декабря 1916 года сообщили: цель всей кампании «поднять упавший престиж» сего «видного» пораженца. «Кому и для чего, собственно, понадобилось организовывать на Милюкова какое-то «покушение»? — Вопрошала достойная газета. — Бить его, как известно, действительно многие били: били по физиономии рукой, облаченной в плотную перчатку, били хлыстом– но другому месту, без перчаток, били, кажется, палкой по спине били… Да мало ли чем и по чему его били? Все это лишь доказывает, что если так доступны для битья физиономия и «другие места», принадлежащие Милюкову, то и весь он был столь же доступен битью… Отхлестали — и ступай с богом, да не греши больше, а будешь грешить – опять вздуют».

Все это носило анекдотический характер – потуги правых не только на страницах газет, но и на общественном «форуме» в Думе. Страсти накалились до предела.

Недавние соратники Дубровина В.М. Пуришкевич и Н.Е. Марков 2-й, уже рассорившиеся с ним, чуть не передрались в Думе друг с другом. Пуришкевич в декабрьскую сессию Думы выступил с обличительными речами против Распутина. «Ночи последние не могу спать, даю вам честное слово, — клялся он с трибуны, — лежу с открытыми глазами, и мне представляется целый ряд телеграмм, сведений, записок, которые пишет этот безграмотный мужик то одному, то другому министру, чаще всех, говорят, Александру Дмитриевичу Протопопову, и просит исполнить. И были примеры, мы знаем, что исполнение этих требований влекло к тому, что эти господа, сильные и властные, слетели…

Председатель: Член Государственной Думы Пуришкевич, прошу вас не идти слишком далеко в этой области.

Пуришкевич: Да не будут вершителями исторических судеб России люди, выпестованные на немецкие деньги, предающие Россию…

Председатель: Прошу вас, член Государственной Думы Пуриш-

кевич, помнить о предмете, о котором вы говорите…

Пуришкевич: В былые годы, в былые столетия Гришка Отрепьев колебал основы русской державы. Гришка Отрепьев воскрес в Гришке Распутине, но этот Гришка, живущий при других условиях, опаснее Гришки Отрепьева… Да не будет Гришка Распутин руководителем русской внутренней, общественной жизни!»

Марков 2-й наливался яростью, слушая вчерашнего единомышленника. Он ринулся на трибуну защищать трон, крича, что Пуришкевич «очень пристрастно» нападает на правительство. Марков 2-й понес несуразицу, прерываемый с мест: «А Распутин?» Но этого сюжета он боялся как огня, в нараставшей сумятице оратор утратил самообладание и окрысился на председательствовавшего Родзянко, заорав:

— А вы не кричите! Родзянко пробасил:

— Потрудитесь сойти!

Марков подскочил к кафедре Родзянко, замахнулся на него кулаком и взвизгнул:

— Болван! Мерзавец!

Родзянко впоследствии так описал свои переживания: «Очевидно, ему был дан известный план. Он рассчитывал, что я не сумею сдержаться, пущу в него графином и по поводу этого скандала можно будет сказать, что Государственную Думу держать нельзя и надо ее распустить… У меня было побуждение — графин такой славный был, полный воды, но я сдержался». В обстановке неописуемого хаоса Дума постановила исключить на пятнадцать заседаний хулигана, лидера правой фракции Н.Е. Маркова.

Пока шла перепалка, председательствовал невозмутимый, розовощекий Н.В. Некрасов, бросавший брезгливые взгляды на бесновавшихся депутатов. Выходка Маркова 2-го практически привела к распаду правой фракции в Думе. Защитники престола поредели и здесь.

16 декабря 1916 года Дума собралась на заключительное заседание сессии. Милюков снова на трибуне: «Господа, в этой картине закулисных влияний, которую я рисовал здесь 1 ноября, ничего не изменилось ни на йоту. Мало того, от оборонительного положения, в которое темные силы стали было после 1 ноября, они снова перешли в наступление.

Синдикат Распутин и Ко ныне восстановил свои пострадавшие части и выступает с такой откровенностью и наглостью, как никогда не выступал прежде».

Когда произносились эти слова, Распутин доживал последние часы своей бесславной жизни.

Участь его, по всеобщему мнению, была предрешена, об этом говорили не стесняясь. В самом конце ноября 1916 года профессор-протоиерей Т.И.Буткевич выступил в Государственном совете, где он был членом, с филиппикой против Распутина, перед которой бледнели обличительные речи в Думе. Представитель православной церкви в подобающих терминах выразил надежду: «Бог спасет Россию, хотя бы то и таким средством, каким Георгий Победоносец спас свою страну от сатаны, действовавшего в виде страшного чудовища».

А к древку копья – прославленному оружию того христианнейшего Георгия – уже прилаживали руки тридцатилетний князь Ф. Юсупов, Пуришкевич и Великий князь Дмитрий Павлович, составившие заговор убить Распутина. Они обсуждали детали и не делали больше секрета из своих намерений.

Пуришкевич, ходивший гоголем после своих речей в Думе, поймал за пуговицу Шульгина и попросил запомнить 16 декабря.

«— Зачем? – пожал плечами Шульгин.

— Я вам скажу, вам можно, мы его убьем.

— Кого?

— Гришку.

— Не делайте.

— Вы белоручка, Шульгин.

— Может быть, но может быть и другое. Я не верю во влияние Распутина.

— Как?

— Да так. Все это вздор. Он просто молится за наследника. На назначение министров не влияет. Он хитрый мужик. Убив его,вы ничему не поможете. Будет все по-старому. Та же «чехарда министров». А другая сторона – это то, чем Распутин убивает: этого вы не можете убить, убив его. Поздно!

— Подождите. Я знаю, что вы скажете, что это все неправда, про царицу и Распутина. Знаю, знаю, знаю. Неправда, неправда? Но не все ли равно? Все равно. Мы идем к концу. Хуже не будет. Убью его как собаку. Прощайте».

«Что толку убивать змею, когда она уже ужалила», – размышлял Шульгин, глядя вслед Пуришкевичу.

Эта точка зрения была не личным достоянием Шульгина, а отражала установившийся взгляд на роль Распутина даже в тех кругах, которые традиционно считались опорой трона. Спустя каких-нибудь полгода то, о чем говорилось вполголоса, выплеснулось на страницы печати. В передовой статье «Церковного Becтника» в апрельско-майском номере 1917 года, первом после свержения самодержавия, подчеркивалось: «Теперь режим самодержавия пал и пал, конечно, навсегда и безвозвратно. Сожалеть о нем православная церковь не имеет оснований». Журнал задним числом предъявлял царю претензии, которые шли, разумеется, по линии Распутина.

В декабре 1916 года Юсупов с единомышленниками мог быть заранее уверен, что уж церковь, во всяком случае, отпустит им грех.

Несметно богатый князь Юсупов страстно ненавидел Распутина по причинам, которые тогда не могли знать. Развращенный до мозга костей, Юсупов накопил определенную скандальную известность, появляясь на людях в женском платье, и соответственно вел себя. Великий князь Дмитрий Павлович, года на три моложе его, обожал приятеля. Они нередко устраивали невероятные оргии. Прослышав от петербургских великосветских сплетниц о том, что Распутин де не имеет равных как любовник, голый Юсупов как-то раскинулся в кабинете «божьего человека» на диване. Вошедший хозяин – Распутин – однако, не уважил князя, а задал ему трепку. Торопливо одевшись, князь удалился в холодном гневе на бесчувственного «мужика», не оценившего милость аристократа.

Но их знакомство не прервалось. Распутин знал, что мать Феликса, княгиня 3.Н. Юсупова, была близка с сестрой царицы великой княгиней Елизаветой Федоровной. Они возглавляли один из влиятельнейших кружков ненавистников царской семьи. «Старец» уверовал, что, поддерживая отношения с Феликсом, наставляя его в нравах, подобающих мужчине, он заслужит понятную благодарность матери, а, следственно, сможет по вернуть сердца кружка и сделать его по крайней мере нейтральным к царской чете. Лукавый шалопай Феликс пошел навстречу, обсуждая со «старцем» самые интимные стороны отношений с женой, красавицей Ириной, проса наставить в подобающих добродетелях и т д.