Падение царского режима. Том 2 - Павел Щёголев

Ко второму тому.

Во втором томе читатель найдет допросы знакомых ему по первому тому Протопопова, Андроникова, Васильева, но второй том пополняет галлерею деятелей царского режима целой группой сановников и проходимцев, матерых представителей правившей группы.

Тут столпы режима — Иван Григорьевич Щегловитов, последний председатель Государственного совета, долголетний министр юстиции, создатель «щегловитовской» юстиции, самодержавный глава ведомства со всеми замашками самодержца, в просторечии, втихомолку между подчиненными, «Ванька-Каин». Русское самодержавие нашло в нем своего сторожевого пса, лижущего руки хозяевам, бросающегося на всех непринадлежащих к семье. Призванный охранять незыблемость судебных уставов 1864 года, он расшатывал их от случая к случаю — по всяким поводам, крупным и мелким, — и расшатал совершенно. На знамени этого законника и юриста следовало бы написать лозунг: «Закон — что дышло; куда повернешь, туда и вышло». Этот министр юстиции входит в историю как творец и участник неправосудных процессов, как один из создателей (в 20 веке!) знаменитого ритуального процесса. Он подчинил свое ведомство, свои суды политике. Политикой пропитан каждый его шаг. Он защищал самодержавие и монархию до последнего издыхания. Его ответы на допросы в следственной комиссии, где он, юрист, стоял перед юристами же, серьезные, солидные, неуклончивые ответы точно бенгальским огнем освещают ту бездну, в которую погружались начала законности и правосудия накануне революции.

Его достойный соратник, Александр Александрович Макаров, министр внутренних дел, министр юстиции, государственный секретарь. Человек сухой, жесткий; формалист до мозга костей, за формализмом не видевший ни людей, ни жизни. Он не был так умен и так эластичен, как Щегловитов, но мертвую схему «конституционного самодержавия» он защищал с яростным напряжением и с закрытыми глазами. Русский рабочий класс будет долго помнить А. А. Макарова и его исторически бессовестные слова: «Так было и так будет». Полицией и войсками были расстреляны на ленских приисках рабочие, а вот на запрос в думе Макаров не только оправдал преступные даже с точки зрения щегловитовских законов действия властей, не только оправдал, но и благословил, и утвердил. «Так было и так будет» — сказал этот жесткий и сухой человек, просмотревший в своей схеме жизни одно начало — революцию.

Помельче, не такого крепкого устоя, не такая ядреная, но довольно пахучая фигура последнего министра юстиции царского режима Н. А. Добровольского. Он, правда, недолго был министром, месяца два с лишним, не успел развернуться, но его сенаторское прошлое, самый процесс получения им министерского портфеля говорят за то, что дай ему время, он раскрылся бы во всей неприглядной красоте своих корыстных и честолюбивых вожделений. Он был выдвинут на пост министра… ни много, ни мало… секретарем Распутина, пресловутым Симановичем и выдвинут исключительно по тому соображению, что человек, запутавшийся в долгах, в учетах и переучетах векселей (в том числе выданных и Симановичу), будет действительно преданным слугой всей распутинской шайки, а кроме того поправит и свои материальные обстоятельства. Чрезвычайная комиссия нашла материал для предъявления Добровольскому обвинения во взяточничестве, но направить это дело в суд не успела.

Князь Н. Д. Голицын — последний председатель совета министров — личность совершенно скромная и совсем не государственная. Он был выбран и намечен царицей как человек исполнительный и верный: способности его к государственной деятельности царица, должно быть, оценила во время совместной работы по комитету о военнопленных. Умилительное впечатление производит рассказ Голицына в следственной комиссии о том, как он отказывался от предлагаемого ему царем звания.

Генерал М. А. Беляев — последний военный министр, бесцветный чиновник, сухой и жесткий формалист — добился своего поста тоже через темные круги. Царица нашла в нем тоже преданного и готового на все слугу.

С этими деятелями тесно связана и замечательная фигура русского Рокамболя — Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова. Сыщик, агент по политическим делам, исполнитель всяких темных поручений, похититель дипломатических шифров, Мануйлов сумел стать необходимым, а при Штюрмере он стал его наперсником и получил специальное задание следить за Распутиным, не столько следить, сколько во время слежки охранять от всяких покушений расположение Распутина к Штюрмеру. Показания Мануйлова перед комиссией полны выдающегося интереса: наперсник не пощадил никого из тех, на чьем лоне он возлежал, и дал верную и блестящую картину развала правительства и престола в 1915–1916 годах.

Допросы и показания

XII — XXVII

XII.

Допрос А. Д. Протопопова.

8 апреля 1917 г.

Содержание: О сношениях Протопопова с Карлом Периным — хиромантом Charles Perrin.

Председатель. — А. Д. Протопопов, скажите, пожалуйста, знаете ли вы некоего Карла Перина, и, если знаете, когда, где и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

Протопопов. — Карл Перин?… Не знаю.

Председатель. — Карл Перин.

Протопопов. — Совершенно не знаю… Карл Перин… Нет! совершенно не знаю.

Председатель. — Вы можете это утверждать?

Протопопов. — Утверждаю, что я совершенно не помню его, совершенно не помню…

Председатель. — Т.-е. не помните, или вы его не знали никогда?

Протонов. — Никогда! Я прямо не помню даже такой фамилии… Прямо не помню, чтобы когда-нибудь слышал даже…

Председатель. — Это один из ваших стокгольмских знакомых…

Протопопов. — У меня нет знакомых в Стокгольме, совершенно нет…

Председатель. — Может быть, это одно из тех лиц, с которыми вы встречались в Стокгольме?

Протопопов. — Такая масса лиц там была, а я ведь всего одни сутки был в Стокгольме…

Председатель. — Может быть, вы встречались в гостинице?

Протопопов. — Может быть, он подошел ко мне в гостинице… Прошлый раз вы мне сказали про Бебутова: мне вспомнилось, что я там его видел, но раньше я его никогда не видал и встретился с ним тут в первый раз.

Председатель — Нам хотелось бы, чтобы вы вспомнили про Перина…

Протопопов. — Прямо, не могу вспомнить… Прямо говорю вам, г. председатель: я его не знаю!… Вот Ашберга я помню.

Председатель. — Значит, позвольте считать, что вы его не знаете?

Протопопов. — Пожалуйста!

Председатель. — Не то, что не знаете, но что не помните?

Протопопов. — Не помню… совершенно…

Смиттен. — Может быть, под другой фамилией вы его знали?

Протопопов. — Я помню фамилии: Ашберг, Бебутов… А Перин — не помню… Маркова помню, хорошо помню: это один из русских, который там живет…

Протопопов. — Может быть, ошибка: Charles Perrin?

Председатель. — Да, да…

Протопопов. — Это не стокгольмский мой знакомый!… Он был здесь — в Петрограде, жил в Гранд-Отеле: Шарль Перрен!… Это гадатель, предсказыватель будущего, — это не то, что мой знакомый… Он читает мысли, повидимому, очень удачно! Я был у него, заплатил довольно дорого, и мы разошлись, так сказать, знакомыми… Но я только один раз и был у него в Петрограде. А затем, он часто про меня вспоминал…

Председатель. — Вы не встречались с ним заграницей?

Протопопов. — Ни разу. Я был с ним лишь в переписке. Он мне писал, когда я уже был министром, чрезвычайно любопытное письмо, — что он читает мысли и т. д.

Председатель. — А в Петрограде вы его видели, когда вы были уже министром?

Протопопов. — Нет, нет!… Года за два до того, а потом был в переписке…

Председатель. — А о чем была ваша переписка?

Протопопов. — Переписка — самая простая… (Его письма, вероятно, сохранились у меня на столе: они лежали с левой стороны…) Поразительные письма! Он меня всегда удивлял указанием дат, которые, действительно, совпадали с разными трудными для меня моментами!… Он мне предрекал великое будущее!… Он предлагал приехать сюда в Петроград. Мне и хотелось, чтобы он приехал… Я ему послал телеграмму, что буду ему очень рад, если он приедет… Тогда, через некоторое время, он, из Стокгольма уже, телеграфировал, что приехать не может. Директор департамента полиции сообщил мне, что генеральный штаб имел что-то против его приезда, что он на плохом счету… Я ответил Перрену, что, вследствие военных обстоятельств, он приехать не может.