Страшная сказка - Елена Арсеньева

Казалось, это длится вечность – этот стук, эти крики. Она подавилась, закашлялась, начала хрипеть – как те собаки, сорвала голос:

– Откройте! Равиль, помоги! Мужу плохо! Позвонить надо!

– Кто там?! Кто кричит?! – Исполненный злобы тонкий юношеский голос врезался Ольге в ухо как электродрель. – Замолчи! А вы все тихо! Тихо! Лежать!

Услышав эту команду, Ольга согнулась в припадке неконтролируемого, истерического хохота. Зажала рот руками, от всей души надеясь, что рвущиеся оттуда звуки Равиль примет за рыдания.

– Кто это? – На уровне ее лица приоткрылось маленькое, величиной с ладонь, отверстие в воротах, в котором темно, сердито заблестели глаза Равиля. – Не вижу, кто?

На мгновение у нее отнялся язык, но тотчас Ольге удалось с собой справиться.

– Мы с вами незнакомы, – выдавила она, водя ладонями перед лицом, будто вытирая несуществующие слезы (когда не надо, они лились рекой, а когда смертельно понадобились для правдоподобности образа, высохли, предатели!). – Мы приехали в гости к Шпаликовым (эту фамилию называл в разговоре Василий), мужу стало плохо, а телефон сломался.

– К Шпаликовым? Которые около школы живут? Ничего себе, это ж от меня километр! Ближе никого не нашли позвонить?

– Везде темно, все спят, а у вас свет горит, – пробормотала Ольга, заходясь ознобной дрожью при мысли, что Равиль сейчас спросит, как она умудрилась увидеть свет через непроглядный забор, скрывающий дом почти до самой крыши.

Не прицепился. Помолчал, разглядывая ее еще пристальнее. Опять время замедлилось, сделалось тягучим, как патока. Потом Равиль неохотно выдавил:

– А куда звонить хотите, в районку или в городскую «Скорую»?

– Куда получится, – пробормотала Ольга, зажимая ладонью заколотившееся от радостной надежды сердце.

– Ну да, понятно, – буркнул Равиль. – Ладно, подождите, я собак привяжу, а то порвут вас на части. Это такие зверюги… Только договоримся – один звонок, один, а то знаю я вас, женщин, начнете подружек обзванивать, то да се, маму с папой…

– Только в «Скорую», – молитвенно прижала руки к груди Ольга. – Только в «Скорую», ей-богу!

Глазок закрылся. Ольга бессильно припала к воротам – ноги подкашивались, – вслушиваясь, как Равиль матом успокаивает собак, которые разошлись-разгулялись и нипочем не желали садиться на цепь. Было странно и даже страшновато слышать эти грубые, грязные выражения, произносимые удивительно молодым, чистым голосом. Ольга даже не удивилась, а как-то растерялась. Так, сама не своя, не отдавая себе отчета в том, что делает, она на подгибающихся ногах ступила на асфальтовую дорожку, которая вела к высокому крыльцу дачи.

Вдоль дорожки темнели еще не вскопанные клумбы – все-таки в апреле рановато заниматься цветоводством, – но легко было представить, как красиво тут летом. Ольге всегда нравились обильно засаженные, чтоб яблоку негде было упасть, клумбы, и совсем не ко времени она на миг представила себе, как насадила бы тут в живописном беспорядке гортензию и водосбор, золотой шар и циннии, астры и флоксы, георгины и гладиолусы, все подряд, а больше всего было бы космеи, белой и розовой космеи, пышные высокие кусты которой нравились Ольге до какого-то сладкого звона в сердце, трогали ее, как трогают самые лучшие, самые светлые детские воспоминания.

Она споткнулась и обнаружила, что стоит на ступеньке. Равиль уже поднялся на крыльцо и нетерпеливо торопил ее:

– Что ж вы встали, пошли!

Ольга нетвердо взбежала наверх, вошла в коридорчик, потом в просторный холл с непременным камином. Около дивана на низком столике – телефон с определителем номера. Эх ты, на табло будут высвечиваться набираемые ею цифры. Значит, не удастся набирать что попало, убеждая Равиля, будто номер занят! А ведь ей надо подольше потянуть время.

Это при условии, что Сергей в доме. Господи, если бы знать, что ее «армия» уже находится в расположении врага, насколько ей было бы легче!

Она прошла к телефону, пытаясь натянуть юбку на колени. С таким же успехом можно было бы пытаться накормить тысячу человек пятью хлебами, не называясь при этом сыном божиим. Оставалось надеяться, что Равиль не заметит дырок на коленях, а если заметит, то решит, что Ольга продрала колготки, пока бегала по деревне в поисках телефона.

– А куртец у вас и правда клевый, не наврала Розка, – послышался насмешливый голос за спиной. – Дадите поносить?

Егор Царев

Май 2001 года, Марракеш

Нет, это глюки, глюконат кальция, как принято выражаться, крыша в пути, крышняк прохудился, ну и все такое. Ненавистная парочка находилась сейчас от Егора метрах в двухстах, вдобавок скрыта толщей земли. Вокруг желто-серые каменные стены, испещренные длинными змеистыми трещинами, в которых – эй, надо на всякий случай держаться от этих стен подальше! – могут даже водиться змеи.

И Егор как ужаленный шарахнулся от стены, потому что из трещины снова выполз, подобно змее, шелестящий шепоток:

– Как что такое? А вдруг этот недоумок подслушивает?

Опять чудится голос «Надюшки». Надо же, какие устойчивые возникают здесь слуховые галлюцинации! Неужели ей снова ответит галлюцинированный Родион?

– Ну, привет. Я сам видел, что он отстал. С его ногой и правда безумие тащиться по этим ступенькам и переходам. И вторую запросто повредит… Осторожно, стой на месте! Здесь нас никто не слышит, богом клянусь.

«Нет, Шуйский, не клянись…» Егор не сказать чтобы плохо учился в школе, хорошистом был, но давно это было, ох давно, так что из всего «Бориса Годунова» он запомнил только эти слова. Почему-то запала в память отточенная фразочка: «Нет, Шуйский, не клянись!» Что-то еще там было про мальчиков кровавых в глазах, и сейчас эти самые мальчики натурально мельтешили в глазах Егора, потому что, во-первых, слуховые глюки не прекращались, а во-вторых, он внезапно понял, что никакие это не глюки.

Те двое в самом деле разговаривают – находясь при этом изрядно глубоко. В зиндане. Совершенно верно, в тюрьме подземной. А в этой башне, очень может быть, находилась какая-то караульная, кордегардия – не побоюсь этого слова, – и сидели тут нарочно назначенные слухачи и прислушивались, не проговорится ли какой-нибудь крутой авторитет, который прочно ушел в несознанку, своим сообщникам, где заховал краденое золотишко, к примеру; а может, террорист, посаженный в колодки, ненароком выдаст планы своих сотоварищей по свержению кровавого антинародного султанского режима… Точно – здесь еще сохранились старинные голосники, какие бывают в старообрядческих скитах и готических романах, и вот рядом с одним отверстием такого голосника стоит, навострив уши, Егор, а рядом с другим, ничего не опасаясь, шепчутся те двое, причем их голоса звучат настолько отчетливо, словно они находятся не в двухстах метрах, а в двух шагах.

– Ты думаешь, он и правда что-то знает? Или просто на пушку нас берет?

– Не бери на понт, мусор… Извини, это я так. Знает, не знает… Мы столько раз обо всем этом говорили, что вряд ли стоит снова начинать. Ну не заводись ты напрасно и меня не заводи. Даже если он знал Надежду, то не может, ну просто не может не принять тебя за нее. В тебе нет ни одной черточки, которой бы ты от нее так уж разительно отличалась. Я имею в виду внешность, конечно.

«Вы глубоко ошибаетесь, ребята! Такие черточки есть, есть, их великое множество, то есть они не черточки, а точки, вернее будет сказать. Потому что татуировка – это пуантилизм – не побоюсь опять же этого слова!»

– Я все думаю… Они, наверное, были очень близко знакомы. Может быть, даже любовниками были с Надеждой. Не могу забыть, как он меня тогда на корабле начал тискать!

«Не можешь забыть? Это хорошо…»

– Не можешь забыть? Это плохо! Я-то думал, ты на меня поглядываешь благосклонно, а у тебя другой на уме!

– Родион, перестань, ну что за глупости!

– Нет, это ты перестань. Это ты говоришь глупости, причем глупости совершенно ненужные. У нас осталось времени чуть, всего ничего, мы на сегодня наметили все действия, все распланировали так, чтобы покончить наконец с этой Надюшкой, которая мне осточертела, надо признаться, до полусмерти. Все, все, хватит с меня и с тебя хватит, ночью наконец она перестанет существовать. Сосредоточься на этом, отвлекись от бредней нашего покалеченного придурка. Уверяю тебя, если бы у него были серьезные опасения, он и действовал бы всерьез или властям бы на нас заявил, хоть бы Константину Васильевичу донес, или начал бы откровенный шантаж, а не делал бы эти «намеки тонкие на то, чего не ведает никто». Во всяком случае, сегодня ты его видишь последний раз, так что успокойся. Поговорим о деталях.

«Покончить с Надюшкой… Ночью она перестанет существовать… Сегодня ты видишь его в последний раз…»

Егор не верил своим ушам. Что это значит? Ночью они убьют настоящую Надюшку… и его, так, что ли?! Да они с ума сошли?! Вот так спокойно обсуждать смерть человеческую?! Господи… Куда он попал, во что вляпался? Зачем?