Джек Бестелесный - Джулиан Мэй

Хижина была закончена 23 октября. Лыжи, топоры, пилу и ружье я повесил на стене снаружи, что придало ей просто щегольской вид, а на колышек над дверью повесил в качестве тотема медвежий череп, на который наткнулся в лесу. Мы предвкушали, как покажем хижину Марку, когда он прилетит с дополнительными припасами. Обезьянье озеро уже затягивалось льдом, но я объяснил Терезе, что старенький «Бобр» просто сменит поплавки на лыжи.

В эту последнюю неделю октября мы в первый раз могли позволить себе отдохнуть как следует. Теперь, когда стук молотка и другие рабочие шумы смолкли, хижину вновь окутала благостная тишина. Нам выпало коротенькое индейское лето – стояла такая теплынь, что можно было не надевать верхней одежды, наслаждаясь полным отсутствием жалящих насекомых, которые все погибли от первых заморозков – увы, как и древорез.

А двадцать девятого мы отправились на прогулку по местам, которые особенно нравились Терезе, – на запад вдоль южного берега озера до поперечной морены Обезьяньего ледника, где шумный поток клубился на крутом склоне горы Джекобсен. Ручей, стекавший с морены, заметно иссяк по сравнению с тем, каким он был полмесяца назад, когда мы видели его в последний раз. Питающий его ледник замерзал, и скоро зимние морозы прихватят наш маленький ручей Мегапод и все остальные ручьи, сбегающие по склонам к озеру, из которого нам предстоит брать воду.

Во время этой прогулки мы видели только веселых соек, несколько воротничковых рябчиков и следы крупного волка на нерастаявшем снегу под купой корявых деревьев. Мы все высматривали неуловимых большеногов, но не увидели ни одного следа, кроме того, на который я наткнулся еще в сентябре. Единственным напоминанием об этих приматах был легкий неприятный запах, который иногда доносился до нас с нижнего берега озера. Мне вспомнилось благоухание сасквочей, с которыми я познакомился, когда наблюдал их в тот раз, и я объяснил Терезе, что означает этот запах, однако ни один большеног так и не показался.

Когда я проснулся утром 30 октября, в хижине было очень холодно. Ведро с водой на нетопленой печке покрылось ледяной корочкой, и я тихонько поругивался, разводя огонь негнущимися пальцами. Снаружи низко нависали свинцовые тучи, из них в неподвижном воздухе падал густой снег – но не пушистые медлительные, хлопья, как в тот день, а мелкие снежинки, внушавшие мысль, что они будут сыпаться и сыпаться очень долго. На земле уже лежал слой сантиметров в пятнадцать толщиной, и я увидел, что озеро наконец замерзло от берега до берега – широкое ровное поле ослепительной белизны.

Я не стал будить Терезу. Когда огонь разгорелся, я оделся потеплее и выскользнул за дверь. Лопаты стояли на крыльце, и разгрести дорожки к беседке и нужничку не составило труда. Я натаскал на крыльцо сухих и сырых поленьев (первые для готовки, вторые – для долгого горения), потом взял топор поменьше, пустое ведро с привязанной к нему веревкой и спустился по тропке на берег. Лед у маленького мола, который я сложил из камней, был только сантиметра два толщиной. Я легко разбил его и зачерпнул ведро белесой воды. Ну да теперь, когда ручьи замерзли до дна, вода в озере скоро станет прозрачной. Некоторое время я стоял, глядя на озеро.

Полное безмолвие нарушалось лишь легким шорохом падающего снега. Я улавливал в морозном воздухе запах древесного дыма. Для зимы я был экипирован недурно: парка на пуху, толстые полипропановые штаны и фетровые сапоги. Приятно было думать, что хижинка потихоньку нагревается и что через несколько минут я поднимусь туда, приготовлю завтрак – омлет из яичного порошка с поджаренной грудинкой, кофе – и разделю его с Терезой. Ее странные настроения и наивная беззаботность больше меня не раздражали. Оберегая ее, наставляя ее, я словно возвращался на восемьдесят лет назад, когда был метапсихическим ментором и лучшим другом малыша Дени. Он смог выжить только благодаря мне, вот как теперь Тереза. После долгих лет одиночества я и забил, какая это радость, когда ты кому-то нужен.

И даже не одному, а двоим.

После завтрака Тереза вымоет посуду и замесит тесто. А может, поставит фасоль томиться на весь день в голландской духовке позади печки. Если захочется, посмотрю по тридивизору какой-нибудь старый фильм, или почитаю, или выстираю носки. Тереза, наверное, наденет наушники и беззвучно поупражняется на клавиатуре или же станет шить распашонки. А потом, возможно, мы сыграем в покер, пользуясь вместо фишек фасолью – в правом нижнем кармане моего рюкзака я всегда хранил засаленную колоду карт. Или она сядет работать над какой-нибудь своей музыкальной композицией, а я займусь приведением в порядок моего дневника. Трудясь по десять – двенадцать часов в день, я почти не делал записей.

Время летело незаметно. Следующая неделя завершит половину нашей жизни у Обезьяньего озера. Тереза была здорова, счастлива и тешила себя надеждой, что рождение Джека вновь пробудит в Поле любовь к ней. Замечательному эмбриону исполнилось семь месяцев; он, по-видимому, чувствовал себя отлично и набирался сведений о внешнем мире с помощью собственных ультрачувств, а также используя метаспособности матери тем таинственным методом, к которому прибегают до своего рождения оперантные младенцы.

И я с удивлением осознал, что получаю огромное удовольствие от жизни. Ко мне вернулась физическая форма сорокалетнего здоровяка, а из шести бутылок отличного рома, купленного в Вильямс-Лейк, была выпита только одна, и то до половины.

Когда Марк прилетит с новыми припасами, у него будут причины гордиться своим старым дядюшкой Роги.

ГЛАВА XVIII

Хановер, Нью-Гемпшир, Земля 31 октября 2051

Великий Враг нежданно согласился выступить на симпозиуме, посвященном политике Галактического Содружества. А вечером он сам и еще двое именитых участников симпозиума были приглашены на дружеский обед в дом ректора. Вечером… в канун Дня Всех Святых.

Такого удобного случая Фурия упустить не могла.

Кто обратит внимание на Гидру, если в этот праздник из праздников заметит ее в парке, окружающем особняк ректора? Повсюду, как заведено в Новой Англии, устраивались веселые импровизированные вечеринки. По академическому городку бродили, требуя «выкупа», оравы ряженых студентов и окрестных мальчишек – в основном операнты – и бесцеремонно звонили в двери ректора и студенческих общежитий. Конечно, выход Гидры в открытую был сопряжен с некоторым риском, однако слишком велик был соблазн – вывести Дэвида Макгрегора из игры теперь же, прямо здесь, на Земле, не дожидаясь, пока кандидаты в Магнаты соберутся в Консилиум Орбе.