Джек Бестелесный - Джулиан Мэй

Вскоре после всеземных празднеств в честь освобождения человечества Малама Джонсон дальнировала Марку. Мы втроем (я, Марк и Джек) слетали на Кауаи, забрали прах Терезы из кахунской пещеры и развеяли его над зеленым островом в день, когда солнце улыбалось сквозь ливневые струи и в небе играли мириады радуг.

Мы позвали и Поля, но он отказался. После окончания испытательного срока у него прибавилось забот, и большую часть времени он проводил в Конкорде и в Консилиум Орбе. Время от времени Лора Трамбле и другие привлекательные оперантные женщины дарили ему романтичные минуты.

Маленький Джек Бестелесный выглядел и вел себя – почти всегда – как нормальный ребенок дошкольного возраста, чуть более развитый физически по сравнению со сверстниками и куда более далеко продвинутый интеллектуально. Он возобновил свои ежедневные прогулки по Дартмуту – в обществе Марка и его приятелей-аспирантов, а иногда и в одиночестве по специальному разрешению ректора Тома Пятнистой Совы, который стал одним из самых близких друзей малыша. Необычайные метаспособности Джека были широко известны в академических кругах, но скрывались от широкой публики. Магистерское принуждение, которым обладал Джек, обеспечивало ему достаточную защиту от репортеров или просто любопытных, и детство его, казалось, проходило спокойно, не привлекая ничьего внимания.

Он сохранял детское обличье дома или гостя у друзей и своих многочисленных родственников. Но порой он облекался в другие тела – как человеческие, так и экзотические, но всегда проделывал это с величайшей осторожностью. До тех пор пока в шестнадцать лет он не стал членом Консилиума, его истинное физическое состояние было известно лишь нескольким членам семьи.

Он часто навещал меня в магазине, интересовался моим мнением черт знает о чем, так что я почти забывал, чем Джек был на самом деле. Только в самые холодные зимние вечера, когда я сидел один в задней комнате магазина, пил, погружался в тоску и жалел себя, вспоминая Санни, и Элен, и Уми, и даже Терезу – женщин, которых я любил и потерял, – только тогда я напоминал себе, что есть кто-то несчастнее меня. Я-то хотя бы знавал тепло любви. Три женщины находили меня желанным, а одна любила меня как отца. Дени, Джек и даже Марк со всей его странной замкнутостью стали как бы моими приемными сыновьями.

Но какая женщина сможет полюбить бедного Джека Бестелесного? И каких жутких нечеловеческих детей может надеяться когда-либо зачать этот смеющийся блистательный маленький мальчик-мозг?

На это у меня не хватало воображения. Пока что Джек был счастлив. Он рос, обретая мудрость и благородство, а его физические оболочки воспроизводили жизненные процессы человека почти с полной безупречностью. Но его «тела» не были настоящими и не могли ими стать никогда. Фантастически сложные биологические комплексы, в которых обитают души каждого из нас, не воссоздаются никакими метасозидательными способностями никакого, даже наиболее изобретательного Великого Магистра. Не мог Джек облечься в плоть и с помощью технического чуда – регенванны. Его гены запрограммировали его быть таким, каким он стал: обнаженным самодостаточным мозгом. Если хотите, он был средним звеном на лестнице эволюции между гомо сапиенс и эфирными лилмиками.

Он был по-настоящему уникален.

Погрузившись в свою пьяненькую сентиментальную меланхолию, я пил за бедного Джека Бестелесного, которому не суждено познать человеческую любовь, а за окнами магазина стонал северный ветер, и Великий Белый Холод нью-гемпширской зимы вступал в свои права, и высоко в небе крохотным алмазиком сверкала далекая звезда – солнце планеты Каледония.

Как, наверное, хохотал Фамильный Призрак!