Последний парад - Владимир Карпович Железников

продолжал Бачулис, — что ты будешь делать, если красные не вернутся. Он сначала положил тебя на диван, потом только ответил дяде, что они вернутся. «А если, — настаивал дядя. — Вы ведь разбиты…» Когда он тебя поцеловал, ты понял, что он уходит, и испугался, вцепился ему в рукав. Не хотел его отпускать, просил, чтобы они взяли тебя с собой. Он сказал, чтобы ты перестал дрожать. Резко так, возмущенно. Дядя заступился за тебя. А он ответил, что ты не знаешь сам себя и потому боишься. Повернулся к тебе и добавил: «Помни о главном — для чего ты живешь на земле — и тогда не будешь бояться. А мы вернемся». И ушел.

Бачулис замолчал. В комнате наступила тишина. Было слышно, как Даля тяжело вздохнула, потом папа закашлялся. Часы проворчали и ударили два раза.

— Как поздно, — сказала Даля. — Стоит ли дальше рассказывать? Мы устали, а ночью все кажется еще страшнее.

— Страшнее, чем было, уже не будет, — ответил папа.

— Тем более, — сказала Даля. — Только мучаем себя. Миколас, пойдем.

— Да, да, — из темноты отозвался Бачулис. — Спокойной ночи.

И тут я не выдержала и выдала себя, даже не поняла, как это у меня выскочило, но, прежде чем Бачулис и Даля подошли к двери, я успела крикнуть:

— А как же его поймали?

— Ну вот! — сказала Даля. — Я так и знала, что вы ее разбудите!

— Ничего, — сказал папа. — Она приехала сюда не спать.

— Вам виднее, она ваша дочь, — сказала Даля. — Но Юстику надо спать. Мы так шумим, что и его разбудим.

— Когда нам было по стольку лет, — ответил папа, — нам пришлось потруднее.

— Ну, знаете!.. — возмутилась Даля.

— Утром его взяли немцы, — проговорил Бачулис нехотя. — Кто-то его опознал.

— Опознали? — переспросила я. — Вот вам и детская игра в предателя. А может быть, его опознал тот самый человек, который потом опознал Эмильку?

— Говори, говори, Танюша, — попросил папа.

— И теперь он живет где-нибудь среди нас, — сказала я.

— Таня, — сказала Даля, обращаясь ко мне, — я хочу, чтобы ты меня правильно поняла. Ты хочешь найти того, кого нет. — Она говорила как учительница, четко выговаривая слова. — Ты произносишь слово «предатель», не понимая, что вызываешь этим у своего отца и у нас воспоминания, которые ничего, кроме страданий, нам принести не могут.

— Нет, — сказала я, — я понимаю.

Бачулис вышел из комнаты.

— Все равно для тебя это игра, — сказала Даля. — Чтобы представить это, надо пережить.

— Нет, не игра, — сказал папа. — Это долг памяти. Возвращение наших… И отца, и Марты, и Эмильки… Если мы не хотим этого делать, то пусть сделает она. — Он сделал ударение на слове «мы». Конечно, намекал на Бачулиса и на Далю, на то, что они избегают разговора о прошлом.

— Ну хорошо, — согласилась Даля. — Вас не переспоришь. Мы идем спать. — Потом повернулась ко мне и сказала: — Скорее всего их предали Хельмут и Грёлих.

— А дедушку? — спросила я.

Даля ничего не ответила и ушла.

А мы с папой еще долго сидели, иногда перекидываясь словами. И вспоминали почему-то бабушку и маму и как мы в прошлом году ездили к Черному морю, хотя думали все время совсем о другом.

Часть вторая

Первый рассказ Бачулиса

Из-за двери по-прежнему доносились шаги Телешова. Когда же он угомонится и ляжет спать?

Телешов. Сам Телешов. Я никак не мог привыкнуть к тому, что он находится в соседней комнате. Это вызывало во мне какое-то странное чувство. До сих пор, все эти годы, он был для меня просто Пятрасом, почти братом, мальчишкой, который знал про меня все, был моим надежным другом. Он был худенький, высокий, не такой, как Юстик, но выше меня. У него были смешные губы, их уголки загнуты кверху, как щегольские усы у мушкетеров. Но главное, за что я его любил, — он был отчаянно смелым.

А теперь приехал Телешов, сухой, злой какой-то, нетерпеливый, и настоящий Пятрас стал исчезать из моей памяти. Пожалуй, я понял, почему в эти годы я не хотел, чтобы он приезжал. Он навсегда должен был остаться только Пятрасом, который был рядом с Эмилькой. Ведь это из другой жизни и не имело к настоящему никакого отношения.

Вот почему Телешов меня отпугивал: он хотел, чтобы все это имело отношение к настоящему, а я не хотел.

— Когда мы вернемся домой, — донесся до меня голос Телешова, — ты не сразу все выкладывай бабушке. — И снова его шаги, шаги.

«Ловко он придумал с вином, — подумал я. — Совсем как в театре». Ему во что бы то ни стало надо было разговорить меня, но я вовремя раскусил его игру. Он из тех людей, которые не могут без этого. Подавай ему воспоминания, выкладывай свои страдания. Но ничего, бывший Пятрас, у тебя не выйдет. Раньше бы ты нашел во мне союзника, а теперь нет. Я уже давно привык разговаривать сам с собой, мне не нужны свидетели и не нужны собеседники. Так гораздо проще. Я все это пережил раз, и мне ни к чему твое участие. Когда-то я тебя любил, но это прошло. Вот Юстика ты поразил, что верно, то верно.

— Ты опять стоишь у окна? — спросила Таня.

Я прислушался, чтобы не пропустить его ответ.

— Он не был удачливым, — услышал я голос Телешова и догадался, что это про отца. — Вообще ему не везло, но он никогда не терял надежды. И даже со смертью ему не повезло. Его могли убить в бою, он этого не боялся, приучил себя, а его повесили.

Я подождал еще немного, прислушиваясь к их голосам, и неожиданно поймал себя на том, что вспоминаю день казни его отца.

Это было уже в то время, когда Пятрас стал поправляться. Я вышел в прихожую, чтобы подняться к Эмильке, Марты не было дома, и вдруг неожиданно вернулся дядя. Он был очень взволнован: «Его казнят». Я хотел подойти к окну, но он не разрешил.

Оказывается, дядя знал о том, что Телешова казнят, уже несколько дней и даже ходил по этом поводу к Грёлиху с просьбой не устраивать казни на городской площади. Но тот и слышать не хотел об этом, ибо комендант города решил, что полковой комиссар Телешов должен умереть на виду у народа.

Дядя подвел меня к распятию, и мы опустились на колени. «Пресвятая матерь, источник милостей, утеха жизни нашей, упование наше… — Я слышал голос дяди, произносивший слова молитвы. — Тебе шлем мы воздыхание, скорбь и горести из этой юдоли слез…»