Последний парад - Владимир Карпович Железников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Юстик, — сказал он неожиданно басом и покраснел.
Потом мы все сели, и Даля спросила у него, как его дела, а он ответил, что нормально. Я посмотрела на его ноги, они занимали полкомнаты, и снова хихикнула.
— Юстик, — сказала Даля и укоризненно посмотрела на него.
Юстик снова покраснел и подтянул ноги, но под стул они не влезли.
— Ему только что удалили зуб, — сказала Даля.
— Мама… — недовольно пробасил Юстик.
— Подумаешь, — сказала я. — Это совсем не больно. Под анестезией.
— Какие образованные дети, — сказала Даля и улыбнулась.
После ее улыбки со значением я тут же дала себе слово больше ничего не говорить.
Папа стоял в сторонке и не участвовал в нашем разговоре. А как только мы замолчали, он тут же спросил то, что его давно беспокоило:
— Даля, а почему Миколас не отвечал на мои письма все эти годы?.. Сразу после войны, вот когда мне это было необходимо. Я уже решил, что и его нет в живых, как дяди, Эмильки, Марты…
Я посмотрела на папу, и мне стало стыдно, — что мы разговариваем про пустяки. Он стоял какой-то непривычно растерянный. И я подумала, что даже о нем я знаю далеко не все.
— Вы всегда здесь жили?
— Да… но… — Даля посмотрела на Юстика: — Сынок, взгляни, не вскипел ли чайник.
Она обращалась с ним как с маленьким мальчиком. Всякому было понятно, что она не хочет чего-то при нем говорить и поэтому отправила на кухню. А он встал на свои длинные ноги и ушел.
— Миколас собирался, — сказала Даля. — Много раз… Я могу с вами быть откровенной, Пятрас?
Папа кивнул.
— Это я не хотела, чтобы вы приезжали… Прошлое не давало ему покоя. Он без конца все вспоминал и вспоминал. Особенно сразу после войны. — Даля говорила быстро, словно боялась не успеть. — Мы тогда только познакомились, и я понимала, что ему надо отвлечься. Забыть все эти страхи и ужасы, лагеря смерти. Вот я и попросила его не отвечать вам.
— Зачем же вы тогда это сохранили? — спросил папа.
— Это не я, — сказала Даля.
— Но теперь-то все прошло?
— Время сделало свое дело. Он об этом почти не вспоминает. Или очень неохотно. И все же лучше поберечься. Обещайте не расспрашивать его.
Надо сказать, что мне это совсем не понравилось и папе тоже. Он почему-то подошел ко мне и погладил меня по голове, и я почувствовала тепло его руки, и пальцы у него чуть-чуть дрожали.
— И ты тоже, Танюша, — попросила Даля. — Если тебе что-нибудь будет интересно, спроси меня.
Я ничего не успела ответить, потому что в комнату, тяжело ступая, вошел толстый, седой, сильно сутулый человек. Внешне он был немного старше папы, но по тому, как папа посмотрел на него, я поняла, что это и есть сам Миколас Бачулис.
Он скользнул по нашим лицам безразличным взором и почти готов был пройти мимо нас, но потом, видно, узнал папу и что-то пробурчал. А папа бросился к нему навстречу, обнял его и, по-моему, даже заплакал, потому что когда он от него отошел, то все прятал глаза.
— Эх, ты, — сказал папа, — промолчал столько лет.
Бачулис пошевелил губами, точно хотел что-то сказать, но потом передумал. Еще пожевал и наконец выдавил:
— Похож… на него…
— Бабушкины слова, — сказала я.
Действительно, бабушка всегда говорила, что папа похож на дедушку. Иногда у нее это получалось радостно, а иногда скажет — и заплачет.
Бачулис развернулся в мою сторону, у него были маленькие глазки, из-за очков их почти не было видно. Казалось, что он спит на ходу.
— А ты, — сказал он, — похожа…
«Интересно, — подумала я, — на кого же я похожа?»
— …на утенка, — досказал Бачулис.
— Не обижайся, Танюша, — сказала Даля. — У него все люди похожи на птиц и зверей.
Вернулся Юстик с чайником, и Даля пригласила нас к столу, и я хотела уже идти, но папа взял меня за руку и крепко сжал ее. Я посмотрела на него и поняла, что он сжал руку не нарочно, а от волнения.
— Постойте, — сказал папа каким-то странным голосом.
И все, конечно остановились, потому что он попросил об этом так, словно заметил что-то необыкновенное. А папа подошел к первому стулу, осторожно дотронулся до него, словно боялся ему сделать больно, и почти прошептал:
— Здесь сидела Эмилька, — дотронулся до следующего стула, — здесь дядя… Марта… ты, Миколас… я…
Таким я папу еще никогда не видела, хотя он часто поступал неожиданно. По-моему, Бачулис от папиных слов смутился, снял очки и стал протирать стекла, как будто пришел с мороза в теплую комнату и они запотели. Затем он снова надел очки и спросил совсем другим голосом:
— Да, Юстик, как твой зуб?
Юстик перехватил мой взгляд и молча пожал плечами. Кажется, из их семьи он один был еще на что-то способен.
Зато Даля сразу схватилась за этот несчастный зуб, как за спасательный круг.
— Представляешь, — сказала она, — он сделал все по-своему.
Но папа не слышал их слов.
— Нас осталось двое, Миколас, — сказал он. — Займем свои места. — Осторожно отодвинул стул и сел на свое место.
— Ну что ж, поиграем, — сказала Даля и подошла к столу.
Она не успела еще сесть, как папа быстро сказал:
— Пусть их стулья никто не занимает. — Он посмотрел на нас: — Вы сядете там.
— Садитесь, дети. — Даля передвинула три чашки, которые стояли у тех стульев.
Бачулис сел рядом с папой, как-то неловко, боком, и сразу стал пить чай. После папиных слов трудно было разговаривать об обыкновенном, и все долго молчали.
Даля сидела прямо, точно проглотила аршин, — учительницы умеют так сидеть, когда чем-нибудь недовольны. Конечно, она ведь предупредила папу, чтобы он помалкивал. Зато Юстик во все глаза смотрел на папу. По-моему, он ему понравился. А я не могла оторвать глаз от пустых стульев, на которых когда-то сидели люди, бесследно исчезнувшие из жизни.
— Юстик, — сказала Даля, — и ты, Танечка, пейте чай, а то он остынет.
Юстик тут же послушно стал пить чай. А мне почему-то захотелось стукнуть его ногой под столом, но я сдержалась: боялась, что испорчу папе настроение. Еще я подумала, что неплохо было бы опрокинуть чашку на стол, чтобы поднять панику в этом чинно-благородном семействе.
— Даля, у вас не найдется вина? — вдруг спросил папа.
