Последний парад - Владимир Карпович Железников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нам осталось дойти до его дома совсем немного, домов десять по этой улице, потом направо — и еще несколько минут ходу.
Именно на улице, где живет Лайнис, Пятрас видел тогда, как немцы убили русского пленного. Я подумал, что в этом городе нельзя жить, что тут можно сойти с ума. Сбежать бы куда-нибудь и забыть все. И к Лайнису не надо будет ходить и присматриваться, и не надо будет его подозревать.
А Телешов, что бы он сделал на моем месте? Конечно, остался бы он похож на Пятраса не только профилем, но и сохранил его характер.
«Там наших пленных гнали, — сказал Пятрас. — Много. Потом один упал. Солдат подбежал к нему и стал бить ногами и кричать. А тот хотел подняться и не мог. Его пристрелили. На виду у всех. Никто за него не заступился. Ненавижу себя за то, что не помог ему!»
«Тише, дядя дома».
«Ты думаешь, я трус? Думаешь, испугался, как все вы тут? Так вот знай, я ухожу! С меня хватит. А то я здесь сорвусь: подожгу что-нибудь или взорву… Пойдешь со мной? Проберемся к нашим, разыщем моего отца, вступим в армию».
«Я не могу».
«Не можешь. Ну и отсиживайся, пока другие там погибают. Учи свои стишки, несчастный Ромео…»
«Они и тебя бы убили».
«Ну и пусть! Это лучше, чем так жить».
«А что бы сделал Юстик на моем месте? — вдруг подумал я. — Поступил бы как я или как Телешов? Способен ли он на то, чтобы отстоять свое, не поддаться чужой воле, сделать в жизни решающий, правильный выбор?» Пятрас тогда сдернул распятие со стены, чтобы разбить. Он утверждал себя, он преодолевал собственный страх, он ни за что не хотел сдаваться. И если бы я не отнял у него распятие, а дядя на шум нашей драки не вошел в комнату, он бы разбил его.
«Почему ты снял его?» — спросил дядя.
«Гвоздь немного расшатался», — соврал я.
«Ну, прибей же… А что случилось с тобой? — спросил он у Пятраса. — В последнее время ты изменился. Не здороваешься с Грёлихом. Смотри, это мальчишество до добра не доведет. Я понимаю, тебе тяжело. Ты один среди чужих. Вот и обратись с молитвой к господу, попроси его поддержки… Если бы ты был взрослым и воспитывался как твой отец, я бы не говорил этого. Но у тебя все впереди, и ты еще не знаешь, как правильно жить. Может быть, прав твой отец… А может быть, я?»
Я увидел глаза Пятраса и испугался, что он сейчас сделает что-нибудь непоправимое, и стал сильно бить молотком, вбивая гвоздь. Думал помешать их разговору, но разве можно было Пятраса остановить.
«А как же учитель Слуцкис? — спросил Пятрас. — Работает у фашистов, расстреливает людей да еще забирает их вещи и каждый день ходит в костел. Это его что, тоже бог учит?»
«Не кощунствуй!»
«А потом он приходит к вам причащаться, и вы отпускаете ему грехи! А я не буду предателем».
«Я тоже никого не предал… Миколас, перестань стучать, повесь его. Идемте, нам пора в костел».
«Никуда я не пойду».
«Дядя, он видел, как на улице расстреляли пленного».
«Пока он живет в нашем доме, он будет ходить в костел».
«Не буду», — ответил Пятрас.
«А если я тебе скажу: „Оставь мой дом“?»
«Я сам уйду! — крикнул Пятрас. — Мне противна вся эта ложь!»
…Я не заметил, как мы дошли до дома Лайниса, и он взял меня за локоть, чтобы остановить.
— Вам не страшно жить в этом городе? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Лайнис. — Я не думал об этом.
— По вашей улице всегда проводили пленных, — сказал я. — И отца Телешова тоже, когда его опознали. — Лицо у Лайниса по-прежнему ничего не выражало, незаметно было, чтобы он волновался. И вдруг у меня вырвалось: — А из вашего окна все это было видно.
— Было, — ответил Лайнис и пошел к своему дому.
Дома у Лайниса было необжито и воняло псиной. Седой, облезлый пес вильнул нам хвостом и ткнулся мордой в подставленную руку Лайниса. Я склонился к нему и начал осмотр, но сам все время думал о Лайнисе. Видел его дряблую шею, небритый подбородок. Он что-то сказал о собаке, но я не слышал его слов и снова подумал, что из его окна было видно, как гнали пленных красноармейцев.
А в нашем окне он мог увидеть и еще кое-что…
«Кто здесь?» — спросил дядя.
«Добрый вечер, господин священник», — ответил Лайнис.
«В чем дело?»
«Извините, у вас свет в окне. Могут быть неприятности… Учителя Гольдберга затравили собаками, а девчонку кто-то спрятал…»
— Не жрет ничего, — сказал Лайнис. — Даже от колбасы нос воротит.
— Ей лет пятнадцать, — сказал я. — Все равно что человеку девяносто.
— Значит, — Лайнис тяжело вздохнул, — отжила свой век.
Уже на пороге я остановился и спросил Лайниса, помнит ли он, как в то утро, когда к нам принесли Леню Телешова, он предупредил нас о том, что в нашем окне свет.
— Вроде помню, — Лайнис задумался. — А может, и нет. Перемешалось у меня в голове все.
Я вышел от Лайниса. Домой идти не хотелось. Медленно побрел по улице, спешить было некуда. На противоположной стороне улицы, вдалеке, я увидел мужчину, который шел в мою сторону. Это был Телешов. Я спрятался в подъезд первого дома; он прошел мимо, я видел его лицо, и свернул к дому Лайниса. Неужели он тоже подозревал Лайниса? Пожалуй, нет. Просто искал собеседников.
Дома была одна Даля, она собиралась в магазин.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ничего, — ответил я. — А где Юстик?
— Ушел с ними, — сказала Даля.
У меня чуть не вырвалось, что я видел Телешова одного и что он пошел к Лайнису. Но потом я сдержался: незачем было ее лишний раз беспокоить.
— У тебя усталый вид, — сказала Даля. — Думал об этом.
— Немножко, — признался я. — Самую малость.
— Если бы немножко, — сказала Даля. Жена меня хорошо знала. — Целый день твоя голова была там. — Она показала на потолок, имея в виду, что я думал об Эмильке.
«Хорошо бы так, — подумал я, — это было бы еще ничего».
Она была в прихожей, когда хлопнула дверь и в комнате появился Лайнис. Он неловко поздоровался с нами, словно мы сегодня не виделись, и спросил:
— Где… этот… ваш гость?
— Не знаю, —
