В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно

ведь и вправду не сделала ничего плохого. «Не делай зла и ничего не бойся», – говорила бабушка. Так что я молча открыла дверь и вышла.

В прихожей меня встретила Ринучча: похоже, она подслушивала.

– Не сговорились? – поинтересовалась она. – Ну и зря. Теперь как пить дать поплатишься.

– Ты-то куда лезешь?

– Я, может, тебе добра желаю.

– Идите вы обе к чёрту, и ты, и твоя хозяйка! – выкрикнула я и, пробежав по коридору, выскочила через чёрный ход, захлопнув за собой дверь.

Оказавшись на улице, я поняла, что совсем раскисла. Не будь так поздно, непременно бросилась бы к синьорине Эстер выплакаться. Ладно, это подождёт до завтра. Шагая в сторону дома, я снова перебирала, одну за другой, все услышанные мною угрозы, как высказанные впрямую, так и только намёки, успокаивая себя, что они совершенно абсурдны, что в них попросту никто не поверит. Подумать только: Ассунтина – моя внебрачная дочь! Да ведь все знают, что её мать – моя соседка! Вот и учительница из школы засвидетельствует. А соседи вполне могут подтвердить, что вся лучшая моя одежда сделана из ношенных синьориной Эстер платьев и пальто, которые я распарывала и перешивала в более скромные, как это делала много лет назад ещё моя бабушка. Да и им, соседям, тоже кое-что доставалось за пару монет, если мне не было нужно.

Но всё-таки что-то внутри меня зудело, назойливое, как комариный писк, вызывавший в памяти другой случай, другое имя... Я только никак не могла вспомнить, какое именно, – слишком уж неясным, слишком смутным было воспоминание. Или это я после столь насыщенного событиями дня, слишком устала и запуталась, чтобы проследить эту связь.

Ассунтина уже накрыла на стол и теперь разогревала ужин. Она дулась на меня, словно понимала, что я собираюсь от неё избавиться и даже предприняла для этого кое-какие шаги. Увидев её тонкие, будто крысиные хвостики, косички, которые она лишь недавно научилась заплетать по утрам и которыми так гордилась, я вдруг подумала, что в приюте их непременно отрежут. Мы молча поели и сразу улеглись спать. Она, как обычно, уснула мгновенно, а вот я ещё полночи беспокойно ворочалась под простынёй. Слишком уж многое случилось со мной за этот день, и всё одно к одному, как на подбор: горькие открытия, душевные муки, необходимость сделать выбор – как тут успокоишься? Мне даже стало казаться, что Гвидо уехал давным-давно, а вовсе не сегодня утром. Что он исчез из моей жизни навсегда, оставив меня лицом к лицу с болью, с угрызениями совести, с бесконечными трудностями и бессильным гневом. Должно быть, сейчас он уже в Турине. Наверное, отужинал в хорошем ресторане в компании друзей-студентов или в гостях у какого-нибудь синьора, восседая за столом рядом с его хрупкой, благовоспитанной дочерью, чьи руки гладки и нежны, а приданое так велико, что способно смягчить даже его бабушку. Может, ему успели наскучить и я, и проблемы, которые я могла ему создать, которые уже создала. Не исключено, что он уже жалел о своих обещаниях. И больше не вернётся. Никогда. Я рыдала, пока подушка не промокла насквозь, а после, окончательно выбившись из сил, погрузилась в полудрёму. Мне снилась бабушка. Она снова пыталась мне что-то сказать, совсем как в ночь смерти американки, Мисс, но не успела я разобрать слов, как проснулась. Последнее, что я видела: как бабушка сняла с шеи цепочку и несколько раз обернула её вокруг пальца. Это стало для меня огромным облегчением: значит, она пришла напомнить, что Гвидо подарил мне мамино кольцо и что его намерения чисты, благородны, что он меня любит и защитит от любой опасности. Утешившись этой мыслью, мне удалось поспать ещё несколько часов глубоким сном без сновидений. Но незадолго до рассвета бабушка вернулась. Она протянула мне предмет из чистого золота, портсигар, и исчезла, произнеся всего одно слово, «Офелия».

Я тут же проснулась. Так вот к чему был тот комариный писк, то смутное воспоминание! Офелия, бабушкина двоюродная сестра, которую хозяин обвинил в воровстве! Намёк донны Лючинии на драгоценности её дочери! Кольцо! Если за мной и в самом деле придут, то непременно его обнаружат и, конечно, не поверят, что я получила его в подарок. А Гвидо рядом не будет, и он не сможет ничего подтвердить. Меня посадят в тюрьму! От кольца нужно было избавиться. Немедленно! Я вскочила с кровати, схватила стул, забралась на него и, ни на миг не задумавшись, что могу разбудить Ассунтину и открыть ей свой тайник, сунула руку в нишу. Но что это? Моей жестянки, шкатулки желаний, на месте не оказалось. Сердце заходи́ло так, будто решило выпрыгнуть через рот.

Шум разбудил девочку. Она села в кровати и с любопытством уставилась на меня.

– Скажи, вчера, пока меня не было, в дом кто-нибудь заходил? – прошептала я пересохшими от волнения губами.

– Нет. А что?

– И ты, когда ходила гулять, дверь запирала? На ключ?

– Я всегда запираю...

– А потом, когда вернулась, никто с тобой не заходил?

– Нет, никто...

Чтобы успокоиться, я сделала глубокий вдох, привстала на цыпочки, вытянула руки... Да вот же она! Шкатулка, как всегда, стояла за статуэткой Богородицы – разве что чуть глубже, чем обычно. Кто же её сдвинул? Наверное, я сама, позавчера ночью, когда убирала кольцо. Облегчённо выдохнув, я достала шкатулку, сняла крышку, принялась перебирать банкноты и монеты... Я искала, искала долго, пока наконец не сдалась. Кольца не было.

Ассунтина, зябко кутаясь в ночную рубашку, глядела на меня из дверного проёма. Она не казалась ни встревоженной, ни удивлённой, что раскрыла наконец мой секрет.