Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

9. И вы позавидуете мертвым

– Почему ты не весел, милый брат мой, милый мой воевода?..

Хрустит тихонько изморозь под копытами коней, вздымается холодными серебряными облачками. Удивительная вещь – снег, так она и не привыкла, пусть давно живет в Остраре. А вот он привык, может, потому что дом его не в нежной Инаде, а здесь, в суровой столице, среди ее самоцветных куполов, где Белая Вдовушка – частая хозяйка.

– Я весел, сестрица. Весел, как и обычно, не придумывай.

Ох, не любит она недомолвки, но с ним иначе нельзя. Всегда так было: со дня, как стала невестой, со дня, как почувствовала: ничего не будет прежним и прильнуть бы к кому своему в новых краях. Своим показался он – из-за серебряных глаз в такой же, как у нее, красной подводке, из-за веских речей и смутной власти, какую имел над обоими друзьями: и над буйным Карсо, и над громогласным царем. Так и зажили, и прижились. Потому и не унимается теперь, не год и не два спустя, сердце, ведь к другому ему она привыкла, к другому ехала в гости. Сейчас соколиная охота не несет ему, кажется, радости; даже несколько зайцев и черно-бурая лисица, перекинутые через седло, его не осчастливили. Понурилась голова. Тянется за вороным конем кровавый след, витая цепочка капелек-бусинок.

– Не случилось ли чего, свет мой? – пробует снова, что в стену стучит.

– Нет, мой свет, – говорит как рубит, глаз не поднимает. – Тяжко просто.

И мыслится вдруг немыслимое.

– Не разлюбил ли тебя царь? Не утомил ли он тебя своими буйствами или ты – его?

Ей ли не знать: сложно с Вайго. Еще при сватовстве показалось: он что неусмиренный лев, звериный повелитель, пробравшийся хитростью к людям. Не говорит – рычит, даже ластясь. Не смеется – ревет, даже веселясь. Немногие с ним счастливы: краса-жена – дерзкая боярыня, белая как лебедь; желтоглазый советник, которого рыком не сбить с пути; львы поменьше – те, что ходят в военные походы, да он – ведущий их. Славный витязь, но в иной шкуре. Единственный, кому не страшен удар львиной лапы. Кто сам ударит – и лев присмиреет.

Сверкают серые глаза. Не обидой-злосчастием, а нежностью.

– Что ты… мы, как и прежде, глядим в одно небо. Не всем это нравится, но да.

Другая догадка не лучше, вспыхивают в памяти желтые глаза под черными бровями.

– Стало быть, бояре душу тебе мотают. – Она оглядывается. – Взять хоть этого, Сыча, что ненавидит убивать зверей, зато с людьми неласков… С тобой тоже?

Он молчит, хмурясь. А ей как никогда хочется шепнуть: «Уезжай со мной, поживи у нас, поиграй с моими детьми, и пусть они все по тебе тут тоскуют». Будут ведь тосковать, пожалеют, что все чаще одергивают и просят: «Тише. Скромнее. Сиди, и пора бы тебе отступиться от царя». Отступиться. Понимали бы они, о чем говорят.

– Такие, как он, уже ненавидят тебя. Ты ведь знаешь? Шепчутся, что ты царевой любовью злоупотребляешь, казну спускаешь на ратников, да еще с царицей теперь что-то крутишь… – решается спросить: – Правда это? Последнее? Она ведь…

Прекраснее русалки, светлее снега, статнее иных принцесс, несмотря на боярскую кровь. Помнит Имшин, как, еще невестой Карсо, впервые увидела ее на пиру, как замерла, точно крошечная девочка перед великолепной скульптурой, как назвалась с гадким акцентом и зарделась, но Рисса, тихо смеясь, ухватила ее за руки, тряхнула так, что зазвенели браслеты, и сказала: «Ты очень красивая и звонкая. Хорошо, что ты теперь с нами». Не случилось меж ними дружбы, далеко жили, да и не до дружбы было царице, воспитывавшей двух царевен и царевича. Но пир запомнился. Как Рисса хлопала, когда Имшин танцевала для гостей. Как на следующий день блистала на охоте с мужем – меткая, беспощадная. Как подарила Имшин кокошник и расшитое алмазами платье, в которое, располнев после родов, уже не влезала. Все любили Риссу. И названый брат тоже.

Но ответ – лишь смех. Взял уже он себя в руки, звенят бубенцы в его волосах.

– Что они скажут, если некому будет спускать на ратников казну, а враг появится у ворот? Дураки, но мне не до них. Не до них, не до себя и не до нее, но… – будто срывается вдруг, шепчет: – Уехать я хочу, сестрица. Туда, где никто не найдет. И… и Вайго ненадолго увезти, устал он. – Вздыхает. – Но так не будет, знаю. Помаюсь – да все и пройдет, и с боярами я замирюсь. Никуда мы без друг друга, никуда, все это знаем.

Сама просила отповеди, а теперь жалеет. Тревожно становится, когда оглядывается она на алую цепочку, тянущуюся по снегу за чужим конем. Склоняет голову – смотрит в мертвые, точно слюдяные глаза зверей. Особенно страшна лисица с рассеченной палашом мордой, это от нее натекает кровь. Все больше, больше, хотя должна была уже застыть.

– Худой мир не всегда лучше добрых ссор. Поберегись, брат. Поберегись. А коли что знай: мы с Карсо всегда укроем.

Ей не успевают ответить: кричит в воздухе быстрый белоперый сокол, подлетая; садится на вскинутую руку; бьет крыльями. Острый у сокола клюв, желтые глазищи, знакомые – мерзкие, но что взять с птицы? Теплеет при виде сокола братов взгляд.

– Птицу эту подарил мне Вайго, знаешь? И краше ее – только его собственная. Вон…

Поднимает руку, направляя взгляд Имшин. И правда: кружит, кружит в ненастном небе двухглавое существо из красно-рыжего огня. Кружит все шире, кричит гортанно, будто ищет кого или что-то накликает. Глаз не отвести, но голову хочется прикрыть.

– Он теперь берет ее на охоту? Она ведь священна, не дай бог кто убьет, – шепчет Имшин.

Ответ неколебим:

– А воля, свет мой? Ей нужно иногда летать. Иначе захиреет. Как все мы. Как…

Странная мелькает мысль, странный образ, и она говорит вслух:

– Птица птицей. Золото золотом. Но только ты – его сокол. Серебряный.

И летать вам вместе, и глядеть в одно небо, даже если станет оно темным и грозным.

Он улыбается. А ей мучительно печально, ведь смертью веет от этой любви.

* * *

Хельмо не обманул: город продержался только до заката. Покорился, едва пал порт, а большинство союзников-иноземцев – те, чьи корабли уцелели, – обратились в бегство. Оставшиеся стрелецкие части, боярские дружины и горожане постепенно сдавались; упрямых окружали и разоружали. Оборона шла разрозненно; похоже, не все даже понимали, что, как и от кого защищать, чьи слушать приказы. Солдаты справлялись довольно быстро, пусть и получали то обстрел из окон, то пару зажигательных бомб. Чтобы вразумить некоторых, хватало и доброго слова. Люди