Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде

в том, чтобы никто даже и не думал высовываться на улицу. Однако моё любопытство всё же взяло вверх, почему я и отправилась на крышу, чтобы посмотреть на шествие.

Аресты, грабежи, пытки и реквизиции – вот каково было настоящее орудие оппозиционеров; уже не было по-настоящему сплочённых семей, и в душах людей царил один лишь страх. Войска то и дело совершали облавы, вербуя таким способом молодёжь, неожиданно заглядывали на похороны, свадьбы, в деревни и фабрики, где с особым тщанием выискивали мужчин призывного возраста, а затем уводили их силой. Сельское хозяйство и промышленность остановили своё производство ввиду недостатка рабочих рук. Всесилие военных становилось невыносимым, и только тогда президент понял, что пора бы ему и парировать. Когда же, наконец, захотел поступить подобным образом, оказалось уже поздно – в сложившейся ситуации солдаты-таки успели возгордиться, и правитель побоялся, что его попросту отстранят, давая дорогу военной диктатуре, являвшейся на самом деле гораздо ужаснее, нежели репрессии, наложенные на население политической полицией Годоя.

«Ничто так не опасно, как безнаказанная власть», - предупредила нас Нивея. Я спросила сеньориту Матильду Пинеда о том, какова разница между властью, которой обладает правительство, и той, что находится в руках у революционеров, и ответ был следующим – и те, и другие борются за законное право. Но когда я задала тот же вопрос своей бабушке, она мне сообщила, что никакой – все они подлецы, вот что она мне ответила.

Настоящий ужас постучал в нашу дверь, когда нагрянули сыщики и задержали дона Педро Тея, а затем ещё и сопроводили человека в наводящие на любого ужас тюрьмы Годоя. Подозревали, и не без основания, что мужчина был ответственен за политические пасквили против правительства, распространявшиеся буквально везде. Некой июньской ночью, точнее одной из этих обычных ночей, когда, как правило, зарядит нудный дождь либо сыпет предательская метель, мы, как обычно, ужинали в столовой, предназначенной для ежедневного использования. Вдруг резко открылась дверь и без всякого предупреждения ворвалась сеньорита Матильда Пинеда, которая пришла к нам ошеломлённая, мертвенно-бледная и в промокшем плаще.

- Что случилось? – спросила моя бабушка, обеспокоенная невоспитанностью учительницы.

Сеньорита Пинеда сходу выпалила, что, мол, работавшим на Годоя негодяям удалось ворваться в библиотеку Золотой век, побивая на своём пути попадавших под руку, а затем они ещё куда-то отвезли и дона Педро Тея в закрытом экипаже. Моя бабушка так и замерла с вилкой в воздухе, невольно ожидая чего-то большего, нежели сухого подтверждения скандального появления женщины, едва знавшей сеньора Тея, и никак не могла понять, почему новость была столь срочной. Ведь женщина даже не осознавала, что библиотекарь чуть ли не ежедневно бывал в доме, причём неизменно входил с чёрного хода, чтобы печатать революционные памфлеты на типографии, заблаговременно спрятанной под её собственной крышей. Нивея, Вильямс и сеньорита Пинеда, напротив, вполне могли догадаться о последствиях, заключавшихся в том, что несчастного Тея просто вынудят во всём сознаться, и точно знали, что человек рано или поздно так и поступит, ведь методы Годоя ещё никого не вводили в заблуждение. Я видела, как все трое обменялись взглядами отчаяния, и, несмотря на то, что я не понимала саму суть происходящего, его причину я, тем не менее, себе чётко вообразила.

- Неужели подобное случилось лишь из-за прибора, что у нас находится в заброшенной комнате? – спросила я.

- Какого такого аппарата? – воскликнула моя бабушка.

- Нет, нет, никакого аппарата, - незамедлительно возразила я, сразу же вспомнив о тайном договоре, однако Паулина дель Валье не позволила мне продолжить, тут же схватила за ухо и как следует встряхнула с неприсущим ей ожесточением.

- Какого аппарата, я тебя спрашиваю, чёртова ты соплячка! – кричала она на меня.

- Оставьте в покое девочку, Паулина. К этому она не имеет совершенно никакого отношения. На самом деле, речь идёт о некой типографии… - сказал Фредерик Вильямс.

- Типографии? Здесь, в моём собственном доме? – рычала моя бабушка.

- Боюсь, что да, тётя, - прошептала Нивея.

- Проклятие! Что же нам теперь делать! – и эта матриархальная сеньора плюхнулась на стул, зажав голову руками и шепча, что, мол, собственная семья её же и предала и что мы, глупцы, каких поискать, ещё заплатим за подобную неосторожность. Ведь когда-то она встретила Нивею с распростёртыми объятиями и приютила её, а теперь только посмотрите, как женщина отплатила за проявленное гостеприимство. И если Фредерик об этом бы не узнал, все могли бы прочувствовать последствия сложившейся ситуации на собственной шкуре; тогда не оказались бы мы ни в Англии, ни в Калифорнии. А там, собственно, мы и должны были быть, когда стало понятно, как обстоит дело в Чили. И ещё бабушка добавила, что больше никогда в своей жизни не хотела видеть сеньориту Пинеда и запретила той когда-либо впредь переступать порог её дома или даже пытаться заговаривать с её внучкой.

Фредерик Вильямс получил в своё распоряжение экипаж и объявил, что отправляется «решать проблему». Однако это вовсе не успокоило мою бабушку, но лишь ещё больше испугало. Сеньорита Матильда Пинеда попрощалась со мной, вышла, и более свою учительницу я не видела даже многие годы спустя. Вильямс отправился прямиком в североамериканское дипломатическое представительство и там попросил разрешение поговорить с мистером Патриком Эгоном, своим другом и товарищем по бриджу, кто в данный момент возглавлял официальный банкет, на котором присутствовали и другие члены дипломатического корпуса. Эгон обожал правительство. Хотя, с другой стороны, этот человек одновременно был очень уж демократичным, как и практически все янки, а, значит, презирал методы Годоя. Он выслушал наедине всё, что сказал Фредерик Вильямс, и немедленно отправился поговорить с министром внутренних дел, кто принял человека этим же вечером, хотя и объяснил, что, мол, не в его власти ходатайствовать за заключённого. И всё же, ему удалось добиться встречи с президентом, которая имела место уже на следующие сутки в час ночи. Это, пожалуй, была самая длинная ночь, которую пережили все обитатели дома моей бабушки. Никто тогда не ложился спать. Я же провела памятную ночь, скорчившись в обнимку с Карамело в кресле холла, пока тут же суетилась вся прислуга, занимаясь чемоданами и баулами. Одновременно сновали туда-сюда няни и кормилицы со спящими на руках малышами Нивеи, а также поварихи с объёмными корзинами продовольствия. В экипажи поместили буквально всё, включая даже пару клеток с любимыми птицами моей бабушки. Вильямс вместе с садовником, этим надёжным человеком, разобрали типографию, а её части