Последний бросок на запад - Егор Овчаренков

— Слушай, может, ты выпить хочешь? — интернациональный жест, щелчок указательного пальца по горлу, не оставлял никаких сомнений в серьезности предложения.

— А у тебя есть? — настороженно спросил Чернышев, и в глазах у него появились радостные искорки. — А то во всей Милевине лавочники как сговорились. Будто всем скопом ислам приняли, козлы.

— И не говори, браток. Начальство за дисциплину взялось. А сами квасят — будь здоров.

— Так у тебя есть, что ли? — повторил свой вопрос Вадим.

Он был уверен, что его новый знакомый скорее всего обыкновенное трепло.

— Это у меня-то?.. — с явной гордостью произнес Чебо. Но тут же осекся и поник. — Нет… Но вечером будет! — пообещал он.

Вадим недоверчиво посмотрел на собеседника — откуда у него может быть спиртное? Может быть, врет? Но зачем ему врать-то, ведь сам предложил.

— Точно будет?

— Будет-будет, не сомневайся… Давай встретимся в шесть. На этом месте. Договорились?

— Договорились!

Целый день Чернышев ходил, вдохновленный предстоящей вечером пьянкой. Электронные часы у него на руке словно застыли, не желая продвигать время вперед. Но тем не менее долгожданные шесть часов наступили…

Чебо пришел без опоздания.

— Ну что, есть? — с трудом сдерживая нетерпение, спросил у него Вадим.

— А как же! — самодовольно ответил Чебо. — Где проведем дегустацию?

— Можно у меня, это ближе…

— Тогда давай к тебе.

И собутыльники быстрым шагом направились в комнату Чернышева.

Чернышев докурил сигарету почти до фильтра, затушил ее о влажную стену, тяжело вздохнул.

И зачем он только согласился принять предложение этого идиота? Впрочем, сам виноват…

Достав из пачки еще одну сигарету, Вадим закурил вновь и тут же закашлялся.

Чебо принес только одну бутылку местной виноградной водки, по цвету напоминавшей разбавленную мочу, то же самое можно было бы сказать и о вкусе.

Как бы то ни было, но одна бутылка на двоих — это очень мало.

— Слушай, как там тебя…

— Чебо.

— Да, Чебо… Слушай, а ты еще достать можешь?

— Что достать?

— Как что? Водку, конечно.

Хорват задумался. Его мозг лихорадочно заработал. Заначка, припрятанная позавчера, еще вчера выпита. Попросить в долг — никто не даст… Да и у кого может быть водка? Такие вещи едва только появляются, как тут же оприходуются.

В глазах хорвата, однако, промелькнула мысль.

— Слушай…

— Что?

Чебо воровато оглянулся, убедился, что они действительно одни, и быстро зашептал:

— Тут намедни пришла телеграмма, в которой говорится, что недалеко от нашего города будет проходить конвой с французской гуманитарной помощью для этих обезьян — сербских беженцев. Сейчас который час?

Чернышев посмотрел на часы.

— Восемь тридцать. А что?

— Так вот, караван появится часика через… — Чебо задумался, — часика через три…

— Так что с того?

— Сейчас поймешь… Половину груза составляет чистый спирт! Без всяких примесей. А спирт — это лучше, чем водка, а тем более, — он брезгливо посмотрел на бутылку, — тем более эта.

Чернышев стал считать: пол-литра спирта — это литр водки, а литр спирта — это два литра водки. Отсюда следует, что литр спирта — это больше, чем литр водки…

— Да, — согласился он, — спирт лучше.

Чебо обрадованно расправил плечи.

— Так вот, пять фур гуманитарной помощи сопровождает конвой на грузовике. Это человек десять — пятнадцать, не больше. Если ты возьмешь своих ребят, да я еще с нашими поговорю… Короче, в части четыреста человек, — он принялся деловито загибать пальцы. — Два — три взвода мы наберем в любом случае. Спрячемся возле дороги, подождем, пока они поближе подъедут, и…

— И что?

Хорват вопрошающе посмотрел на Чернышева.

— Неужели тебе непонятно? Ну как, нравится мой план?

Вадим задумался.

Получить, как говорили на его исторической родине, «на халяву» немереное количество чистого медицинского спирта — дело, конечно, хорошее, но совершить налет на груз гуманитарной помощи? Такая мысль не укладывалась в голове даже бывшего омоновца.

«А может быть, меня просто проверяют?» — подумал он и с подозрением посмотрел на Чебо. Тот безуспешно пытался выжать из бутылки еще хоть каплю напитка.

— План хороший, нечего сказать, — осторожно начал Емельянов. — Только ты представь себе, какие будут последствия…

— А какие могут быть последствия? Ну, выпьем… Остальное спрячем и потом выпьем.

— Ты сказал, что груз сопровождает конвой из десяти — пятнадцати человек?

Чебо кивнул.

— Да. Не больше. Мы с ними быстро справимся. Раз, два — и готово!

— Что ты имеешь в виду, говоря «раз, два — и готово»? — спросил Вадим с невинным видом, на самом деле отлично понимая, что подразумевает хорват. Но осторожность не повредит.

— Как что? — Чебо с сокрушенным видом поставил на стол пустую бутылку. — Отправим их туда, откуда еще никто не возвращался… А тебе что, жалко их будет? — хорват удивленно посмотрел на рижанина. — А мне говорили, что ты крутой парень…

— Дело не в жалости! Ты представь, какой будет резонанс, когда об этом узнают в ООН! Да сербы, которые не получат для своих гуманитарной помощи, такой скандал устроят! Не говоря уже о командовании «голубых касок»… Те вообще всех нас с землей сравняют!

— Ну, — недовольно скривился Чебо, — во-первых, мы поделимся со своим начальством. Кто же от водки откажется? Во-вторых, «голубые каски» — они разве что-нибудь могут? Думаешь, будут искать, расследовать? Они нос боятся высунуть из своих гарнизонов. В-третьих, — он загнул очередной палец, — начальство замнет это дело, подмажет французов. Кому охота портить отношения? В-четвертых, напьются все четыреста человек — вся часть. Хрен там виноватых найдешь. В-пятых, все, как обычно, можно свалить на сербских разбойников. Мало ли их тут по горам шляется? — Чебо аж привстал, вдохновленный своей речью, и вытер пот со лба. Потом осмотрел свой кулак, на котором все пальцы были загнуты — не осталось ли какого еще незагнутого, — и с гордостью протянул этот аргумент Чернышеву. — Ну что, согласен?

Вадим скривился.

— Все равно надо подумать…

— Да что там думать? Ты представь себе: пять фур чистого спирта. Это не говоря о том, что там еще будет. А если ты против, то я, пожалуй, пойду, желающие наверняка найдутся…

Чернышев боролся с собой. Нет, Чебо наверняка не послан его проверять… Тогда что же его так настораживает?

Что ему грозит за грабеж? Поставят к стенке? Посадят в каталажку?

Но не всю же часть; тем более, что теперь, ввиду предстоящего наступления, каждый человек, способный носить автомат, на счету!

Инициаторов? А кто узнает, кто инициатор? Очень мало шансов, что свалят на него.

— Слушай, — спросил Чернышев. — А сколько спирта находится в одной фуре?

Чебо лукаво улыбнулся.

— Много, очень много…

— Это сколько?

— Всему городу Милевина за раз столько не выпить. Сам увидишь.

Спирта в фуре было действительно много. Так много, что сорок человек, принимавших участие в нападении, не в состоянии были унести с собой и третью часть…

С радостными криками от привалившего богатства хорваты бегали взад-вперед, разгружая машину.

Кто-то раздавил упавшую на землю пластмассовую бутылку, но не обратил на это внимания — спирта действительно было много — даже больше, чем ожидал Чебо.

Отовсюду слышались взволнованные реплики усташей:

— Спирт, чистый спирт!..

— Шмотки, шмотки тоже берите…

— Сахар…

— К черту сахар! Ты посмотри на эти бутылки… Чем не сахар?

— Да не дави ты их…

— В сторону, в сторону ставьте…

— Вторым заходом заберем…

Чернышев, подоспевший одним из последних, сначала также поддался охватившему всех возбуждению, но вовремя сообразив, что все равно спирта хватит на всех, начал заниматься тем, что во все времена считалось самым подлым занятием, — чистить карманы убитых французов…

Французы, сопровождавшие колонну, видимо, получали неплохую зарплату: через несколько минут его карманы были битком набиты незнакомыми денежными знаками, которые Чернышев небезосновательно посчитал за франки, обручальными кольцами, золотыми цепочками.

Вадим лихорадочно перебирал багаж, найденный в кабине одного из грузовых «вольво»: чемоданы, пакеты, рюкзаки… Открывал и, заглянув внутрь, вываливал содержимое на пол.

В основном попадались шмотки: джинсы, свитера, обувь… В одном пакете он обнаружил отличную электробритву.

Французы, как люди, склонные к сентиментальности, возили с собой фотографии близких — матерей, жен, детей. Теперь Чернышев топтал своими ботинками на рифленой подошве этот хлам, рассыпанный по кабине.