Начиналась жизнь - Файвл Соломонович Сито

у себя красноармейца значило рисковать собственной жизнью.

— Это дело мы обмозгуем, — сказала она, — а пока — гайда на чердак.

В ту ночь ни Ваня, ни Зяма так и не заснули. В темноте они приглушенными голосами тихонько препирались: кому остаться здесь, а кому уйти, чтобы пробраться к партизанам.

— Ты остаешься тут, — твердо заявил Ваня после долгого спора.

— Мы оба одинаково ранены, — возражал Зяма.

— Вдвоем нам легче будет добраться до леса.

Ваня настаивал на своем.

Ночь минула, а к согласию они так и не пришли.

Было еще темно, когда они спустились с чердака. В хате на столе уже стоял самовар. Вдова молча налила им по стакану чаю и подала по краюхе хлеба.

— Ну, Евдокия Семеновна? — спросил Ваня, попивая чай.

— А вы между собой уже договорились?

— Мы будем бросать жребий, — ответил Зяма.

Это слово «жребий» было для Вани полной неожиданностью. Ему было совершенно ясно, что остаться здесь должен не он, а Зяма. Он встал и твердо заявил:

— Будьте здоровы, до скорого свидания… — и, вынув из-за пазухи смятую бумажку, протянул ее Зяме. — Спрячь. Мало ли что может случиться! Так знай, что зовут тебя Иван Кучер. — При этом он подмигнул вдове, как бы говоря: «Все в порядке», и ушел.

Зяма, растерянный, остался сидеть на скамье. Бинт на его ране начал сильно промокать, и он собрал все силы, чтоб не свалиться.

— Ну, Иван, — по-свойски вдова хлопнула Зяму по плечу, — полезай как-нибудь обратно на чердак. Еду я тебе буду приносить туда.

За те полтора месяца, что Зяма прожил на чердаке, у него выросла порядочная бородка. Увидев в зеркале русый пушок на своих щеках, Зяма вспомнил свое мальчишеское прозвище «рыжий кот» и усмехнулся.

Но вдову борода эта обрадовала.

— Такой ты мне больше нравишься. Такой ты вызовешь меньше подозрений…

В воскресенье, поздно вечером, когда Зяма сидел с вдовой за столом и пил чай из самовара, неожиданно, не постучавшись, вошел староста села.

Вдова налила старосте чаю, но он отодвинул от себя стакан и сердито пробурчал:

— Я уже закупленный! — и при этом крутнул концы своих длинных усов вверх. Жителям давно было известно, что достаточно взглянуть на усы старосты, чтобы узнать, в каком он настроении. В своей семье и в компании своих приятелей и знакомых он обычно крутил усы вниз. Но когда собирался показать свою власть, он подкручивал концы усов вверх, на немецкий манер.

— Твой жених? — с ехидцей спросил он, кивнув на Зяму.

— Мой муж.

— Кому ты зубы заговариваешь?

— Его не смей трогать! Слышишь?

Староста встал, надвинул фуражку на лоб и поспешно вышел.

— Да провались ты в преисподнюю! Не больно-то боюсь я тебя… — крикнула ему вслед вдова. — Попробуй только!.. — и заперла дверь на засов.

Она спокойно хлопотала у печи, но Зяма заметил, что руки у нее чуть-чуть дрожали.

— Придется нам, Евдокия Семеновна, разлучиться. Ничего не поделаешь.

— Кукиш ему, собаке, под нос! — ответила вдова, все еще хлопоча около печи. — Никуда ты не уйдешь… Разве, может быть… наняться тебе на мельницу, а, Ваня? Я сейчас же там договорюсь.

В ту ночь Зяма ночевал на мельнице.

Мельница находилась верстах в тридцати от станции, посреди поля. Кроме местных крестьян, работавших здесь, у мельницы постоянно вертелся немецкий часовой. Казалось, что здесь живут как на пустынном острове, но каждое утро кто-нибудь из крестьян являлся с новостью:

— Слыхали, наши освободили еще один город.

Откуда доходят эти вести, никто не спрашивал: понимали, что не с неба падают они сюда…

Частенько ночью ветер «заносил» сюда отрывок газеты, листовку, и никого это не удивляло.

Иногда Евдокия Птуха побродит вокруг мельницы и украдкой передаст Зяме хлебец. А затем из такого хлебца вдруг вырастет бумажный шарик и начнет ходить по рукам.

Однажды ночью Зяма, стоявший около мельницы, как раз недалеко от немецкого часового, услышал, что кто-то крадется сюда.

— Кто идет? — крикнул немец.

— Громче кричать ты не умеешь? — как из-под земли вырос пред ним старик Сергеев.

Старый казак всем телом навалился на немца и тяжелой гирей со всего размаха несколько раз ударил его по голове.

И тут Зяма увидел отряд вооруженных крестьян и крестьянок, а среди них Ваню Кучера, который кинулся к нему с распростертыми объятиями.

— Здоров, Ваня! — стукнул его в бок Ваня Кучер.

Зяма бросился к нему на шею.

Вдали разносился конский топот. Лай собак разбудил все село. Распахнулись ворота и двери изб, из них стали выглядывать заспанные крестьянки, дети и старики. Через село пронеслись конники казачьего корпуса Кириченко.

Утром, когда народ толпился у советских танков, Зяма, уже побритый и переодетый в красноармейскую форму, заметил среди других в толпе и вдову Евдокию Семеновну Птуху.

Увидев его, вдова заплакала.

— Что ты плачешь, матушка? — обнял ее Зяма.

— Кто плачет, дурачок? — гордо оттолкнула она его. — Материнское сердце радуется иногда сквозь слезы.

1943

Перевод С. Родова.

СВЕКРОВЬ

Рассказ

— Человек, знаете, слабее мухи и крепче железа, — так начала свой рассказ Хава Белоцерковская.

Хава стара и седа как лунь. Между ее черными выцветшими глазами и миром уже висит туман. Она худа и мала. И все же в этой бледной седой женщине чувствуется какая-то сила. Бомбы ее не свалили, стужа и вьюги ее не одолели…

Муж ее умер перед самой войной, на Украине. Сын ее — один бог на небе знает, где он. А самое ее со снохой Малкой и двумя внуками занесло вон куда — в Башкирию.

— Это, знаете, еще не такая беда, — замечает Хава. — При советской власти, где бы вы ни жили, все равно как у себя дома. Хуже, знаете, что силы иссякают… так… сами по себе. Не подумайте, сохрани бог, что от тяжелого труда. Я не рублю на старости лес и не таскаю бревна. А просто — несчастье… трудно перенести. Я, однако, иначе не могла и не должна была поступить. Из жалости к моей снохе и к двум птенчикам, бедняжкам, я сама надела себе камень на шею…

Каждый вечер, когда дети засыпают, сноха садится у окна, молчит. Вдруг вздыхает: «Шлема!..» У старухи обрывается сердце. Шлема ведь ее плоть и кровь…

Не раз старуха пробовала подбодрить сноху, облегчить ей сердце. Но хуже всего было то, что сноха как будто со всем соглашалась:

— Да, свекровь дорогая! Он действительно ваш сын, ваша плоть и кровь, но он ведь все-таки мой муж и их отец!

При этом она указывала рукой на