Там, где кончается река - Чарлз Мартин

Поскольку выбор стоял между возможностью выжить и медленной мучительной смертью, мы предпочли лекарства. Вечером после третьей операции — по извлечению костного мозга — мы смотрели в больнице фильм «Стильная штучка» с Риз Уизерспун.

Врачи намеревались опередить рак и планомерно повели атаку. Химиотерапия измучила Эбби, сведя количество белых кровяных телец к минимуму. Врачи немедленно порекомендовали имплантацию костного мозга. После четвертой операции — пересадки костного мозга — Эбби пролежала месяц. Мы жили в клинике Мэйо, в Джексонвилле, Эбби — в послеоперационной палате, а я — в маленькой комнате в так называемом семейном корпусе. Это был флигель, построенный для родственников пациентов. Мы представляли собой довольно темное сообщество и называли друг друга просто по именам. Мы вместе обедали, общались, сравнивали диагнозы и назначенный курс лечения. Эбби была истощена и обычно засыпала в шесть вечера, так что по большей части я ужинал в одиночестве. Я сидел с женой, пока у нее не закрывались глаза, а потом спускался в столовую или ехал куда-нибудь перекусить.

Мне было одиноко.

Я уже успел перепробовать все, что было в местной столовой, поэтому вышел на парковку и собрался сесть в машину.

Еще одной семейной парой в Мэйо были Хизер и Джон Манчини. Он — темпераментный итальянец, она — рыжеволосая красавица. Мы с Хизер познакомились в столовой однажды в субботу за ленчем три месяца назад. Я читал роман Клайва Касслера, когда она подсела за мой стол.

— Ты любишь Касслера?

— Да.

Хизер полезла в сумочку и вытащила книгу.

— А я обожаю Паттерсона.

Я пожал плечами.

— Он меня пугает. Читать его можно, только заперев предварительно все двери и окна и убедившись, что под рукой лежит заряженный пистолет.

Хизер засмеялась, мы разговорились, и я так и застрял на первой странице.

Она работала стюардессой в крупной авиакомпании и подобно мне томилась в одиночестве. Когда Джон заболел и был вынужден переселиться в Мэйо, Хизер попросила перевести ее на одну из местных линий, чтобы свободное от работы время проводить с мужем. Джон плохо поддавался лечению, поэтому я делал все возможное, чтобы подбодрить Хизер. В подобных условиях не много нужно, чтобы поднять человеку настроение. Иногда достаточно просто выслушать, как все плохо, и кивнуть в знак понимания. Все мы знаем, что волшебной палочки не существует. Иначе бы мы передавали ее по кругу, как школьники передают друг другу краденую банку пива.

Итак, я садился в джип, когда услышал, как меня окликают. Я понял, кто это, даже не успев обернуться. Хизер помахала мне и сказала:

— Хватит с меня синих стен и металлических ограждений.

— Да, — отозвался я. — С меня тоже.

Сегодня Хизер надела красную юбку в тон волосам, зачесанным назад в стиле «я уже взрослая, но в душе ребенок». Она кивнула в сторону клиники.

— Джон спит. Можно, я угощу тебя ужином?

— Ради Бога.

Итак, пока моя жена боролась за жизнь, я сидел в машине с посторонней женщиной, у которой блузка была расстегнута на три пуговицы. Мы поездили в поисках места, где можно перекусить, и остановили свой выбор на закусочной «У Пита». Радуясь, что выбрались из клиники, мы посмотрели бейсбольный матч и один хоккейный период. Во время ужина на блузке у Хизер расстегнулась еще одна пуговица, а юбка задралась до середины бедра — и с каждым глотком восхождение продолжалось. Только на третьей пинте пива до меня дошло, что в таком виде не навещают больных родственников. Сами видите, иногда я медленно соображаю.

Мы ели горячие крылышки, пока не взмокли, и выпили столько пива, что уже не чувствовали остроты соуса. Чтобы протрезветь, мы гуляли по набережной вдоль пляжа и рассказывали, как познакомились со своими половинами. Лишь когда мы направились обратно, я осознал, что Хизер несет туфли в одной руке, а второй держится за меня. Я сказал себе, что виноват песок. Он слишком зыбкий. Ведь так?

Мы дошли до кондитерской и выпили кофе. Когда мы вернулись в клинику, была ночь.

Мы вошли в лифт, дверь закрылась, и Хизер без предупреждения зажала меня в углу. Я уже долгое время не целовался ни с кем, кроме жены. Бесенок на моем правом плече вопил, как спортивный комментатор: «Давай, парень, давай!» А парнишка на левом молчал как памятник. В руках он держал фотографию Эбби, которая хранилась у меня в бумажнике.

Я постарался высвободиться и вздохнуть, но в планы Хизер это не входило. Когда лифт остановился на пятом этаже и двери открылись, она вышла и принялась неосознанно покручивать прядку волос на шее. А потом обернулась, и на ее лице возникла призывная улыбка.

Я смотрел, как она накручивает на палец короткую прядь над ухом, натягивает ее и отпускает. Хизер не следовало этого делать.

Виноват был не поцелуй, не нога, которой она обвила меня в лифте, не прикосновение ее груди, мускулистого живота и узких бедер. Нет-нет. Это был палец, покручивающий прядку волос на шее. И чары немедленно развеялись. Как будто хрусталь уронили на мраморный пол. Эбби, которая научила меня любить, обычно покручивала волосы, когда мыла посуду, стояла в душе или рассматривала мои картины. Этот жест означал, что она задумалась.

По правде говоря, я плохо разбираюсь в женщинах, но я понял, что выходить из лифта не стоит. Я решил так отчасти из здравомыслия, отчасти от обыкновенной трусости. Я положил руку на кнопку, которая не позволяла дверям закрыться, и принялся наблюдать за тем, как Хизер идет к своей двери. Она уже успела расстегнуть блузку и теперь позвякивала ключами.

Рак лишил меня и Эбби какой бы то ни было настоящей физической близости. Трудно сказать, что Эбби стала нелюбезной. Нет. Она делала все, что могла, но настало время, когда мои физические потребности вынуждены были отступить на второй план перед потребностью Эбби — остаться одной и отдохнуть от боли. Я стоял в лифте и смотрел, как Хизер раздевается у меня на глазах. К тому моменту, когда она сунула ключ в замок, юбка упала на пол. В течение последних месяцев Эбби носила просторные трусы, под которыми скрывался подгузник — она перестала контролировать мочеиспускание. У Хизер такой проблемы не было. Доказательством тому были белые кружевные стринги.

Чертенок на моем правом плече сменил тактику. Он уже не вопил, а шептал: «Вперед. Никто не узнает». Тихоня на левом плече гнул свое. Он стоял и держал выцветшую, помятую фотографию.

Любовь может пройти, но память о ней и надежда на возвращение — никогда. Это как улица в Голливуде, на которой знаменитости оставляют отпечаток ладони. Эбби давным-давно оставила свой след в моем сердце. Сейчас Хизер пыталась втиснуть свою руку в застывшую форму, которая явно не подходила.