Лягушки - Владимир Орлов

— Отчего же она стоит задом к нам?

— Она же — Каллипига! То есть — Прекраснозадая. Как же ей ещё стоять? — воскликнул Ковригин.

— Но раньше она стояла к публике лицом! — разволновался Острецов. — И есть тут несуразность…

— Возможно, лицом к публике она стояла в дневные часы, — принялся размышлять Ковригин, — а ночью, при отсутствии интереса к ней, она ради удобства могла менять позы. В чём же тут несуразность?

— Позы — её дело! Несуразность в другом! Наша Каллипига обязана стоять сейчас на привокзальной площади имени Каменной Бабы. Я же говорил… Она сдана в аренду, и мне за неё заплачено. А она здесь. Дело тут уже в моей репутации. Не козни ли это градоначальника Михеева?..

— У вас ещё и медь пропала, — вспомнил Ковригин. И тут же отругал себя: "Что я вредничаю-то! Что я задираю сильного мира сего?"

— Медь пропала не у меня, а у театра, — Острецов сердито взглянул на Ковригина. — И она нашлась. У вас ещё есть вопросы ко мне?

Вопрос возник сейчас же. В нише слева от Каллипига стоял голый мужик (впрочем, кто в нишах графа Ведищева был не голый?) со свирелью в руке. Ковригину показалось, что мужик подмигнул ему: мол, привет, и не выдавай наших.

— А этот кем у вас числится? — обратился Ковригин к Острецову.

— Этот-то? — Острецов оглядел мужика, сердитость ушла из его глаз, и можно было подумать, что заинтересовавшая гостя личность хозяину приятна, они будто бы друзья, во всяком случае, видимо, отношения у них сложились беззаботно-весёлые. — Этот-то? Это наш шутник и забавник. Пан. А может, Сатир. А может, Силен. Он и сам себя то и дело путает.

Высказав одобрение шутнику и забавнику, Острецов взял и погладил тому мохнатую голову, может, даже позволил себе почесать шерсть возле рожков, вдруг там завелись насекомые. Ковригина не удивили бы ответные проявления чувств существа из кущ и полей под Афинами или Римом (не исключались и Зыкеевы грибные заросли), копытом козлиным, скажем, тот мог затопать и тем самым выразить удовольствие. Но мастер подсветки речного двора был чуток и луч прожектора направил в ниши с Каллипигой и Паном, дав возможность Ковригину понять, что перед ним не замерший мужик и не чучело, а именно мраморное изваяние, разные оттенки камня были, видимо, использованы скульптором для передачи особенностей персонажа.

— Он никуда не пропадал в последние дни? — спросил Ковригин.

— А куда ему пропадать и зачем? — удивился Острецов. — Ему и здесь снятся мозаичные сны. Нет, как стоял здесь, так и стоит.

— Странно, — пробормотал Ковригин. — Странно… Впрочем, что в нашем мире можно было бы посчитать не странным?..

— Чтоб и вам хотелось! — сейчас же услышал Ковригин. И прозвучало это будто бы с греческим акцентом. Или с древне-римским. Хотя различать особенности античных акцентов Ковригин не взялся бы.

— Что вы сказали, Александр Андреевич? — обеспокоился Острецов.

— Ничего. Я молчал. Возможно, кто-то произнес тост в Рыцарском зале, и сюда донеслось.

Тут же мраморный, с бурыми и черными вкраплениями камня, мужик подмигнул Ковригину: мол, всё путём. И заржал.

— Александр Андреевич, извините провинциала, — смиренно произнёс владелец (если он и впрямь владелец) Журина, домов в Шотландии, под Малагой и ещё неизвестно где. — Ваши интересы сейчас исключительно в Рыцарском зале, а я вас надолго отвлёк своим эгоистическим любопытством. Сейчас я препровожу вас к развлечениям, а сам займусь случаем с Каллипигой и площадью имени Каменной бабы. А потом мы как-нибудь вернёмся к разговору о Журине… Надеюсь, отыщутся записи и чертежи вашего батюшки. И ещё. Это мелочь. Но… Сейчас, я знаю, вы будете изучать подробности судеб не только Марины Мнишек, но и, скажем, царевны Софьи Алексеевны, Петровой сестры, может, и пьесу напишете… Личный мой интерес к Власьеву и стрелецкому полковнику Сухареву, если что обнаружится в архивах о них неожиданное, нижайше прошу сообщить мне об этом. Естественно, труд ваш и любезность сотрудничества со мной будут оплачены согласно моим финансовым возможностям… Конечно, неловко говорить об этом творческому человеку, но времена такие…

Ковригин выговорил в ответ нечто вежливо-обещающее.

Острецовым был подан ведомый ему сигнал, и под балкон южного фасада явились дворцовые служители промежуточной породы, явно без добродетельной выучки, если им и доверяли подавать завтраки хозяевам и гостям, то изящного произнесения слов "Овсянка, сэр!" от них ожидать пока не следовало. Один из них стал проводником Ковригина, другой открыл перед Острецовым экран ноутбука, и на нём высветилась площадь имени Каменной Бабы.

При возвращении в Рыцарский зал Ковригин вспоминал. Ацтеки. Лягушка по имени Тлальтекутли. С клыками и когтями на лапах. Не зверь это никакой! Не зверь! И не лягушка! Земля! Именно такой представляли ацтеки Землю!

Впрочем он, Ковригин, мог и напутать…

25

В Рыцарском зале ацтеки с лягушками и даже прекраснозадая Каллипига с нагловатым, но упорным голым мужиком были мгновенно забыты.

Над Большой Рекой было тихо и грустно, а здесь всё будто бы звенело, звякало и куралесило. Но вскоре Ковригину стало понятно, что не всё куралесило. И не все. Иные и грустили. Или даже дремали. Отсутствие Ковригина мало кого озаботило. Ну, если двух-трёх человек. Натали Свиридова, хотя и изобразила недовольство возмутительным поведением кавалера, ей обязанного столь шумным успехом и признанием, без него явно не скучала.

— Садись, садись, озорник! — распорядилась Свиридова. — И сдвинем бокалы! За нашу с тобой молодость!

— А-а! — поднял голову звезда театра и кино Пантюхов. — Караваев явился. Васенька, сейчас примется читать сонеты. Это уместно под готическими сводами.

— Пантюхов! — рассмеялась Свиридова. — Тебя сбросят с башни в ров на съедение львам! Хотя львы, возможно, тобой и побрезгуют. Здесь нет Караваевых. Это Сашенька Ковригин, автор пьесы "Маринкина башня"!

— Не всё ли равно! — определил Пантюхов. — Ковригин. Караваев. "Польское мясо". А вот львов во рву нет. Ров залит шампанским. А у меня с него икота и изжога. Хозяин, видно, у нас непьющий, не знает, что употребляют русские мужики. Как только такие извращенцы зарабатывают миллионы? Его же и в сауны не пригласят для доверительных контактов, и не позовут играть в бильярд при открытом буфете. Хорошо ещё хоть сидр не выставил!

— Ты, Пантюхов, несправедлив. Или невнимателен. Вон там коньяки с арманьками, ликёры из монастырских погребов. А справа от камина стойка именно с русскими напитками. Там принимают заказы от самого Головачёва.

— Ещё бы! Это же генерал Люфтваффе! — обрадовался Пантюхов. — Его вкусы известны всем!

— А пока ты дрых, приносили подносы с раками местного проживания и синежтурское пиво.

— И долго я дрых? — спросил Пантюхов.

— Уже и шелуху от раков убрали…

— Человек! — воскликнул Пантюхов, — и пальцы поднятой им руки защелкали удивительно громко. Будто кастаньеты.

— Есть пожелания? — сейчас же возник вблизи Пантюхова ловкий человек, вовсе не похожий на вчерашнего гарсона-консультанта из "Лягушек" Дантона-Га-рика. Но, возможно, тоже Гарик.

— Чтобы было всё, как у нашего генерала Люфтваффе! — трубным голосом пожелал Пантюхов. — Кстати, этот генерал у меня в подчинении. Военная тайна. Но я вам её открываю.

— Слушаюсь! — и каблуки ловкого человека произвели звуки служебного понимания.

Очень быстро Ковригину стали прозрачны характер и сюжеты дружеской беседы. Видимо, в словах хозяина, предварявших застолье и брожение званных по просторам зала, было высказано пожелание спектакль не обсуждать и не оценивать тостами. То есть посчитать сегодняшний спектакль как бы рутинным и проходным. Или промежуточным. И всё. И хватит. Комплиментами же, особенно в стилистике кавказских восхвалений, не заниматься. Это и не корректно в присутствии московских профессионалов. Да и сглазить можно обещанные гастроли, и остудить горячее будто бы пока одобрение работы синежтурских служителей Мельпомены. Предположения Ковригина были подтверждены Свиридовой.

Да, так и было. И было сказано: веселитесь, развлекайтесь, общайтесь по интересам. И хорошо бы без сценического драматизма и швыряния трагиками любовников в оркестровую яму. Забудьте про театр, вы здесь — в буфете. Со скатертью-самобранкой и возможностью любую жажду утолить и ублажить любое чрево. Заказывайте, не стесняйтесь. Все пожелания будут исполнены.

А Пантюхов утонул в шампанском и продрых до тех пор, пока не вернулся с прогулки Ковригин.

— Ну уж и не совсем продрых, — сказал Пантюхов, отламывая клешню рака. — А кое-что и видел. Вот, скажем, Караваев, тебя то и дело пытались обнаружить две девицы, барышни-крестьянки из крепостного театра, глазищами зыркали, вызывая недовольство милейшей по сути своей Натальи Борисовны, а тут будто бы стервы ревнивой…