Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл

– Да, ваше величество. – Глубоко посаженные глаза Гардинера на миг сверкнули злорадством.

– Мы обсуждали положение о спасении; вопрос о том, в самом ли деле «только верой можно получить прощение». Что ты об этом думаешь, моя дорогая? – Он хлопнул жену по колену, ощупал ее небесно-голубое платье и вцепился в бедро.

Катерина знала: сейчас все смотрят на нее. Она напрягла все силы. Ей казалось, что ее кожу стянуло. В голове звучали слова Хьюика: «Податливая, покорная, уступчивая». Теперь ей совсем не смешно.

– Ваше величество, – ответила она. – Мне известно одно: Господь создал меня глупой женщиной, которая знает не больше, чем другие. Мой долг… – Она ненадолго умолкла. – Мой долг – во всем полагаться на мудрость вашего величества как моего единственного прибежища на земле, следующего после Бога.

Король крепче вцепился в ее бедро.

– Но по богословским вопросам вы редко советуетесь с нами; у вас имеется свое мнение!

Миллион мыслей крутились в голове Катерины; комната уменьшилась, все присутствующие исказились; их черты стали гротескными. Все напряженно ждали ее ответа. Ей предстоит справиться с собой, хотя очень хочется спрыгнуть с коленей мужа и сказать правду: она и дальше намерена давать ему советы, потому что он невежествен и ограничен, а она разбирается во многом куда лучше его.

Из очага выпал раскаленный уголек; к камину подскочил паж, схватил уголек щипцами и поспешно растер ступней след, который уголек оставил на половице. Сестрица Анна крепко сжала в руке кубок с элем. Гардинер поморщился. Райзли ухмылялся. Все напряженно ждали.

– Я считаю недостойным и несообразным для женщины поучать мужа, – наконец произнесла Катерина тихим, дрожащим голосом, не поднимая головы. – Если же я когда-либо создавала такое впечатление, то не для того, чтобы настоять на своем, а скорее в надежде отвлечь ваше величество от ужасной боли. Я надеялась, что во время разговора ваше величество испытает некоторое облегчение, но еще, – она погладила его по руке и вскинула на него взгляд, широко раскрывая глаза, как домашний котенок, – еще я надеялась извлечь пользу из ваших обширных познаний в данных вопросах.

Король прижал ее к себе и растроганно прошептал:

– Так-то лучше, любимая; мы с тобой снова друзья.

Катерина вздохнула с облегчением. Ей дали передышку… временную передышку.

Райзли нахмурился, Гардинер разочарованно поморщился.

Катерина с улыбкой обратилась к нему:

– Епископ, ваш кубок пуст. Хотите еще эля?

Гардинер протянул кубок, чтобы его наполнили, но не нашел в себе сил улыбнуться ей в ответ. Она победила, но победа кажется хрупкой, как паутина.

Они отплыли с началом прилива, поэтому дорога в Хэмптон-Корт не заняла много времени. Катерина старалась отложить отъезд, ей была невыносима мысль о том, что она поедет без Дот. Но Дот по-прежнему нигде нет, и Катерина больше не знала, где ее искать и кого спрашивать. Последние ее надежды связаны с Уильямом Сэвиджем. Королевская барка мирно плыла рядом с ее баркой в центре небольшой флотилии.

Генрих помахал ей со знакомым выражением лица. Катерина вспомнила картину, висевшую в Кройленде, на которой волхвы собрались вокруг яслей. На лице короля доброжелательность и нежность. Интересно, где та картина сейчас? Скорее всего, висит в замке какого-нибудь графа. Так Генрих смотрел на нее до того, как они поженились. Но ей не стоит ослаблять бдительность. Хотя от нее почти ничего не потребовалось, чтобы он сменил гнев на милость, потребуется еще меньше, чтобы снова настроить его против нее. Серрей путешествует вместе с королем; поймав ее взгляд, он подмигнул ей в знак солидарности. Серрей тоже знает, что значит висеть на волоске; он то входит в милость к королю, то попадает в опалу.

Внезапно впереди показались красные лепные трубы и зубчатые башни Хэмптон-Корт. Когда они огибали излучину, флаги трепетали на ветру. Вот и весь дворец за пышным зеленым лугом. Зрелище, захватывающее дух. Катерина не перестает восхищаться. Как здесь просторно, как все ново, как смело! Когда они высаживались на берег, король взял ее за руку и повел в парк. За ними, как назойливая муха, семенил Пейджет; он размахивал бумагами, которые ждут подписи короля.

– Не время, Пейджет, не время! – отмахнулся король и повернулся к Катерине со словами: – Пойдем, Кит, посмотрим, чем нас порадовали наши садовники.

Рука об руку король и королева шагали по дорожке; Генрих весело беседовал о том о сем. Нагнувшись, Катерина подняла с земли почти идеальный полукруг – упавшее гнездо зяблика. В нем, между комьями пуха и перьев, лежат три пятнистых яичка. При виде их она почувствовала горечь потери и прошептала:

– Как грустно!

Король взял у нее находку со словами:

– Не волнуйся, Кит, эти малыши выживут!

Он осторожно устроил гнездо на ветке ближайшего дерева. Но чувство пустоты и разбитости не покидало Катерину. Интересно, когда она перестанет хотеть ребенка из чистого желания родить и начнет хотеть ребенка ради собственной безопасности? Она уже оставила всякую надежду. И что же Дот? Она не смеет говорить о Дот королю, боясь возбудить новые подозрения. Они прошли еще немного и наконец уселись на скамье в тенистом садике, огороженном высокой живой изгородью из бирючины. Король притянул ее к себе, и она положила голову ему на плечо. Генрих что-то помурлыкал себе под нос; звуки эхом отдавались у нее в груди. Он погладил ее по виску, по тому месту, которое, как когда-то говорил ей брат, такое нежное, что можно убить человека, если надавить посильнее.

Так тихо, что слышно, как плещет рыба в пруду. Неожиданно до них донеслись новые звуки: топот сапог и металлический лязг. Топот приближался. Король умолк, когда в проеме живой изгороди появился Райзли во главе отряда из двадцати королевских телохранителей, вооруженных и облаченных в ливреи тюдоровских цветов.

– Господи спаси, – прошептала Катерина. – Я думала, с этим покончено.

Она больше не в силах была сопротивляться. Пусть ее поскорее арестуют и уведут! Пусть с ней делают что хотят. Она предвидела всякое, но не это. Так жестоко Генрих еще не поступал: дал ей поверить, что она прощена, и вдруг… Но король встал на ноги с потемневшим лицом и закричал на лорда-канцлера:

– Плут! Истинный мошенник! Выродок! Дурак! Прочь отсюда!

Райзли дрожащей рукой отослал стражу и растерянно уставился на короля. Генриха трясло от ярости. Он был не в силах сдержать крик.

– Прочь с глаз моих, слуга! – заревел он, задыхаясь.

Ошеломленный, испуганный Райзли, поджав хвост и сгорбившись, побрел прочь на глазах у телохранителей. Он знал так же хорошо, как и Катерина, что к вечеру о происшествии будет знать весь дворец. Райзли явился арестовать королеву, а король прогнал его, назвал дураком и слугой при целом отряде алебардщиков. Райзли промахнулся.

– Он мочится против ветра! – ворчал король.

– Ваше величество, по-моему, он всего лишь ошибается. Уверена, он не хотел сделать ничего дурного. Хотите, я позову его и помирюсь с ним?

– Ах, любимая, как мало тебе известно! – сказал он, гладя ее по щеке и проводя пальцами по горлу. – Этот человек вел себя с тобой как истинный мошенник. Он с легкостью отправил бы тебя на плаху, дорогая моя. Пусть помучается, он заслужил!

Ньюгейтская тюрьма, Лондон, сентябрь 1546 г.

Время для Дот утратило всякий смысл; один день незаметно перетекает в другой. Ей кажется, что все забыли о ее существовании, и сама она все равно что умерла. Она перестала отсчитывать удары колокола и наблюдать за полоской света в окне; ей все равно, день сейчас или ночь. Она спит, когда устает, просыпается, не отдохнув, не жалуясь, ест тухлятину, которую ей приносят. Каждый понедельник, после того как колокол отбивает девять раз, приговоренных ведут на казнь. Дот знает об этом, потому что плаха за стенами ее камеры и она слышит их последние слова, признание вины. Одни просят Господа о прощении, другие до самого конца твердят, что они невиновны. Обычно приговоренные молятся или говорят о любви к своим близким, чьи придушенные рыдания она слышит тоже. Потом слышится глухой удар топора, и Дот вздрагивает. Страх леденит душу. В голове невольно зарождаются мысли о том, что ее ждет.

Она никогда еще не присутствовала при казни; в Стэнстед-Эбботс ничего подобного не происходило. Лишь иногда вора сажали в колодки за кражу хлеба или куска мяса.

Дот всегда жалела преступников, что бы они ни сделали. Она считала, что вор крадет еду, только если он сам или его близкие умирают с голоду. Она никогда не присоединялась к тем, кто швырял в несчастных гнилой капустой или чем похуже. Видя чужую жестокость, она всегда сжималась от страха, но при мысли о том, что она взойдет на плаху или, хуже, на костер, ей становилось плохо до тошноты. Она невольно представляла, как будет лежать в холодной земле. Думать о смерти было невыносимо, но иначе она не могла. Мысли о смерти опустошали ее. В двадцать лет умирать слишком рано. Мег было всего семнадцать. Но Мег могла умереть и тогда, когда Мергитройд вырвал из нее всю радость. Дот помнила, как жалобно Мег говорила: «Мне страшно, Дот! Я боюсь умирать». Если Мег, которая так верила, молилась и читала Евангелие, боялась умирать, что же можно сказать о Дот, которая больше думала о короле Артуре и Камелоте, чем о Боге? Она пыталась думать о Боге, но ей было слишком страшно, и она не могла собраться с мыслями. Она совсем лишилась бы рассудка, если бы не Элвин. Элвином зовут стражника, который почти всегда ее охраняет. Именно он отвел ее в другую комнату на допрос к Райзли. Элвин не скрывал своей неприязни к Райзли. Когда в тот день он вел ее назад в камеру, он так и сказал, назвав Райзли «проклятым зверем-католиком». За ужином он принес ей двойную порцию. На следующий день Элвин дал ей одеяло, правда старое и изъеденное молью, но все равно теплое. Еще через пару дней он украдкой передал ей книгу. Дот видела такую раньше в библиотеке королевы, только книга королевы была переплетена в тончайшую телячью кожу с позолотой. Книга Элвина в грубом переплете, на простой бумаге, но слова в ней те же самые. Дот читала ее каждый день. Она читала все лучше, теперь даже лучше, чем некоторые девицы из дворца, которых обучают наставники. Книга была написана Мартином Лютером; в ней гово рилось обо всем, о чем перешептывались королева и ее фрейлины. Но тогда Дот всегда была слишком занята, чтобы понять это до конца. Но теперь у нее уйма свободного времени, и она может читать и думать.