Фантом улитки - Юлия Лоншакова

Я обняла его и заплакала. Слёзы бесконечными струйками покатились из глаз. Мысли-кораблики потонули в моей голове.

– Я люблю тебя.

Кто это сказал?

Когда встретились наши зрачки, то взорвались тысячи звезд, и, наверняка, в каком-то далеком городе отключилось электричество. Стая птиц сбилась с пути. Индус на секунду забыл в какой пропорции смешивать краски.

Кто-то не поверит тому, как я любила его. Его ироничную полуулыбку, которая возбуждала меня и делала самой счастливой. И его глаза, обладающие магической способностью передавать информацию, вести со мной немой диалог. Не поверит. Но это было.

Ловко маневрируя между машинами, он вел мотоцикл. Я обняла его, прижавшись всем телом, и смотрела в даль. Мимо колючих огней частокола фонарей, мимо черных зданий с окнами-ртами. Я забыла обо всем и просто дышала, смотрела, жила.

Мы свернули с главной дороги в переулок и остановились.

– Марьяша, приглашаю тебя в гости, – он повернулся ко мне.

Когда открылась дверь квартиры, то на нас хлынул неоновый свет.

– Что это? – удивилась я, переступая порог.

В холле располагался гигантский аквариум. Это был океан: ажурные коралловые рифы тянулись ветвями из его недр, оплетаемые изумрудной зеленью, белый песок, устилающий дно, россыпи безупречных морских ракушек и настоящая рождественская ярмарка морских обитателей. Зрелище завораживало. И я видела звезды над этим океаном.

– У меня немного фетишей, но океан и скорость – одни из них.

Мы прошли в комнату. Ее пространство заполняли сотни фотографий на стенах.

– Я, действительно, люблю воду, – он виновато улыбался.

Картинки рассказывали о его увлечениях: дайвинг, серфинг, парусный спорт.

Он, видя мое замешательство, начал рассказывать.

– Но самое серьезное и самое любимое – это свободное погружение.

Я посмотрела вопросительно.

– Погружение на глубину с задержкой дыхания, – пояснил он.

На несколько секунд стало невыносимо одиноко. Душно, больно. Я боюсь глубины. Он, видя мою растерянность, подошел и поцеловал.

…Через несколько часов экипаж въехал в Аржантёй. Себастиан велел кучеру подождать и отправился искать подходящее жилье. Женевьева всё еще спала под воздействием лекарств.

Себастиан зашел в таверню и попросил чашку кофе, ликер и галеты. Затем справился у хозяина «не сдается ли поблизости небольшой дом».

– Да, месье, считайте, что вы счастливчик, – Себастиан в ответ нервно сглотнул, – проедите вдоль по нашей улице, в конце свернете налево, и через милю увидите отличное жилье.

Себастиан поблагодарил его и расплатился. Выпил ликер и съел галету. Чашка кофе так и осталась на столешнице нетронутой, испуская пар как выдохшийся вулкан.

Когда Себастиан вернулся, то застал Женевьеву сидящей на подножке кареты. От чистого весеннего воздуха ее лицо порозовело. Себастиан, который спешил к ней спящей, вдруг почувствовал едва преодолимую слабость в ногах. Он боялся подойти к ней, ожившей и ждущей его объяснений.

– Месье Себастиан, где мы? Почему мы здесь? – она смотрела на него глазами-бабочками с трепещущими ресницами. Вопрос прозвучал тревожно, голос был слабый, но серые глаза смотрели спокойно.

– Женевьева, какой-то сумасшедший набросился на тебя около церкви Мадлен и ранил ножом. Сейчас мы приехали в Аржантёй.

– Месье, но зачем мы здесь? Почему Вы не отвезли меня домой? Сегодня у меня много работы, и мать просила помочь.

– Я не хотел беспокоить ее. Мы отправим ей письмо. Ты поправишься и скоро вернешься в Париж. Не волнуйся: я навещу твою маму и помогу всем необходимым. Ты голодна?

Женевьева доверчиво смотрела на него.

Ее лицо вдруг исказилось от боли: наркоз окончательно утратил свою силу, и она без слов опустилась на пол кареты.

Себастиан неловко протиснулся в экипаж и бережно уложил девушку на сиденье, одновременно сообщая извозчику маршрут.

Сверившись с рецептом, он дал ей лекарство.

Поездка по брусчатой дороге причиняла Женевьеве невероятную боль: она молчала, лишь слёзы медленно стекали по щекам. Вскоре возница остановил лошадей, и Себастиан вышел на улицу. Снаружи дом выглядел прелестно. Окруженный садом он вдруг показался Себастиану островом спасения.

Хозяин дома назначил довольно высокую арендную плату, но Себастиан, не медля, согласился.

Молодой человек разместил Женевьеву в спальне на первом этаже, сам же расположился в большой комнате под крышей. Себастиан нестерпимо хотел спать, но до закрытия базара оставалось мало времени и надо было успеть. Ближе к вечеру солнце скрылось за тучами, и становилось прохладно – Себастиан набросил на плечи накидку, висевшую около двери. Сперва он отправился на почту, а затем – на рынок недалеко от набережной.

Вернувшись домой, Себастиан обнаружил, что девушка всё еще погружена в сон. Он накрыл ее вторым одеялом и вернулся на кухню. Ужин был на столе через час, включая бульон для Женевьевы, закуски и сырный суп.

Наконец Реми прибыл в вечный город. Уже на перроне он ощутил свежий чистый воздух и алчно глотал его: как будто рельсы, унесшие его за тысячи миль, перерезали путы, медленно душившие его. По пути в гостиницу он размышлял, как проведет вечер этого дня: в дороге у него было достаточно времени подготовиться к выступлению, поэтому он мог позволить себе отдохнуть. Разместившись, он сел за стол и быстро написал несколько писем и открыток, а спустившись вниз, велел отнести их на почту. Писатель быстрым упругим шагом направился к Замку Святого Ангела. Когда-то белая, а теперь серая мраморная громадина была его любимым сооружением в Риме. Он мог часами стоять на мосту и размышлять. Любоваться и думать. Вечер был теплый. Та самая погода, когда природа заставляет забыть обо всем, создавая для человека совершенно комфортные условия.

Реми стоял уже больше часа на мосту, ангажированный своей памятью на танец с прошлым. Вдруг сквозь музыку он услышал чей-то голос:

– Месье, Вы же француз?

Реми растерянно обернулся. Глаза-миндалины, блестящие, цвета гречишного меда насмешливо изучали его. Глаза уверенной женщины. И она показалась Реми вихрем в этом безветрии.

– Вы совершенно правы, я француз, – он совладал с собой и ответил ей мягкой улыбкой. Тон его голоса вторил ей.

Правила игры были установлены. И приняты обеими сторонами.

– Это видно по костюму. И по отсутствию какого-либо загара.

– И еще Вы так точны в выводах потому, что прожили во Франции немало лет.

Пытливые глаза сверкнули любопытством.

– Об этом свидетельствует Ваш французский акцент, который будоражит певучий итальянский.

Она с еще большим интересом смотрела на него:

– Вы обладаете тонким для мужчины восприятием. Если Вы голодны, то приглашаю Вас на ужин.

– А если нет?

– А если нет, то буду не против, если Вы составите мне компанию.

– Вы крайне убедительны сегодня.

– Клаудия, – она рассмеялась.– Сегодня и всегда.

– Реми де Гурмон.

Она протянула ему руку:

– Клаудия Лаура Ангиссола. Вернемся на берег Тибра. Недалеко от площади Навона есть премилый ресторан.

Клаудия шла чуть впереди него – это давало возможность рассмотреть ее. Прямые черные волосы, концы которых заплетены в витиеватую прическу, были украшены алыми цветами. Высокая грудь, обтянутая черным корсетом. Изящные руки, скрывавшиеся под кружевным материалом. Плавные изгибы под шелковой струящейся юбкой. Оливковый оттенок кожи, ставший еще ярче под закатным солнцем. Она смотрела в сторону Ватикана и молчала, казалось, умышленно давая Реми время рассмотреть себя.

– Вы много путешествуете? – спросил он непринужденно.

– Путешествую? Я живу в дороге. – она улыбалась.– Другие страны дают мне вдохновение.

– Вы..? – Реми замешкался.

– Художница, – ответила она, – возможно для Вас будет открытием, но мы гораздо раньше вас стали рисовать на пленэре, и уже давно во власти впечатлений.

– Значит Вы импрессионист? Я очарован этим направлением.

– Воистину! – согласилась Клаудия.

– Но почему я никогда о Вас не слышал? – удивился он.

– У меня нет нужды зарабатывать деньги. Я дарю картины друзьям, – ответила она.

– А как же жажда признания?

– Я не тщеславна. Живопись для меня – не способ выразить талант. Холст с красками – отражение моего сердца.

Площадь Навона была переполнена людьми.

– Я счастлива, что уже почти двадцать лет на площади нет городского рынка. Теперь Пьяцца Навона всецело принадлежит искусству. Вы любите Бернини?

– Вы хотите узнать нравится ли мне фонтан Четырех рек? – со смехом спросил Реми. – Нравится, особенно, Дунай.

Она расхохоталась.

– Месье Реми, мы уже пришли. Надеюсь, Вы проголодались, – заметила Клаудия.

Они расположились на веранде, украшенной бесчисленным количеством кадок с гортензиями: лиловыми, розовыми, белыми, нежно-голубыми. Итальянка и француз были увлечены друг другом, не замечая, как менялись блюда за столом, наполнялись бокалы, убиралась посуда.