Фантом улитки - Юлия Лоншакова

Ничего не оставалось – его придется принять. Не успела она ответить, как Реми стремительно ворвался в комнату, кинул на оттоманку плащ и закричал: «Как Вы посмели уйти? Разве мы не условились? Дорогая, Вы принимаете лекарства и соблюдаете прописанный Пьером режим! Боже, как я устал от Ваших выходок! И вот казалось – Вы угомонились! Ан нет! С утра мне сообщают, что видели Вас у Мадлен! Это неслыханное дело! То есть все договоренности к черту?!»

Реми, то срывал голос, то почти шептал, нервно размахивая руками и напоминая ни то хищника, запертого в клетке, ни то зайца, спасающегося от наводнения. Обычно степенный, уравновешенный, казалось, сейчас он, то ли лопнет от яростного бессилия и неспособности воздействовать на эту женщину, то ли расплавится, как снежинка, на ее горячей ладони. Он осознавал, что абсолютно не властен над ее разумом и от того страдал еще больше. Писатель, заставляющий тысячи окрепших умов поверить ему, внимать простым словам, возведенным им в абсолют, видеть истину там, где была лишь его провокация, не мог повлиять лишь на нее одну.

Во время этого пылкого монолога она лежала с полуприкрытыми глазами, замерев, даже веки ее были неподвижны. Потом резко встала: надо прогнать его немедленно. Но в следующую секунду она вспомнила о назначенном свидании и испугалась, что столь дерзкое поведение повлечет домашний арест. Безусловно, никто не имеет прав брать над ней шефство, но Реми желает ей только добра, заботится о ней же самой. Она вредит, он лечит. Она тонет, он спасает. Она осеклась и села обратно. От простыней пахло лавандовым мылом и полынью.

– Дорогой, мне хотелось помолиться, – оправдывалась она.

– Но ты не заходила в церковь.– парировал Реми. – Жак заметил тебя случайно, но не решился следовать дальше без моих указаний. Помолиться!? Ты не находишь, что Нотр-Дам немного ближе? – саркастически прищурился он.

…Не люблю воскресенья. Именно поэтому каждое воскресенье стараюсь скрасить. Рано утром Олег ушел в ресторан, а я решила посвятить первую половину дня искусству и отправилась в гости к импрессионистам. Думается, что я до конца жизни буду предана именно этому направлению: яркому, счастливому, сиюминутному, энергичному, пульсирующему дыханием жизни. День намеревался быть солнечным. Счастливый апрельский. На Кропоткинской было многолюдно. Кто-то стремился в Храм Христа Спасителя, кто-то в Пушкинский музей, кто-то намеревался перейти на другой берег по Патриаршему мосту. Именно с этого моста открывается чудесная панорама Москвы, это мое самое любимое место в городе. Вид завораживает: безграничный простор, но в тоже время из-за смешения стилей вокруг ощущаешь себя внутри сказочной шкатулки. И слышишь музыку внутри себя. И слышишь музыку вокруг. Слева от Пушкинского музея находится чудесный флигель разбеленного цвета Тиффани – музей искусств стран Европы и Америки. Мой любимый цвет и моя любимая галерея. Часами могу ходить по ее залам, питаясь энергией мастеров.

Но сегодня все получилось иначе. Не случилось часов, не случилось мастеров. Где-то между Гогеном и Сислеем (горячо мною любимым) появился он. Я заворожено смотрела на стога сена, и вдруг кто-то дотронулся до моей руки. Нет, не до плеча, не до локтя. До моей ладони. Теплой рукой. Я не одернула свою. Какая-то невероятная энергия внутри притупила все рефлексы, все инстинкты. Напоминало пароксизм паралича. В следующую секунду, хотя мне казалось, что я стояла, как истукан, очень долго, я увидела перед собой лицо. Сказать, что меня столкнули в бездну? Этого мало! Сказать, что меня толкнули в пещеру с тигром? Недостаточно! Я пропала! Увидела голубые напряженные глаза, обрамленные пушистыми, исключительно несбалансированными ресницами, как сотни щеточек майского жука, и поняла, что мы знакомы тысячу лет, что мы ходили рука об руку, преодолевая километры расстояний, разговаривая на всех языках мира одновременно, что мы были на всех континентах, танцевали все известные человечеству танцы, и наш слух лелеяли миллионы звуков. Я послушалась его и вошла в отворенную дверцу в лабиринте тысяч дверей, скрывающих миллионы атриумов, наполненных ароматом пионом, извилистый маршрут которых таит чащи эдемского сада. И меня угораздило шагнуть.

Теперь я спрашиваю себя: неужели во мне всегда жил этот грех? Или это проявление материнского инстинкта? Могу ли оправдывать себя неведомой силой, которая управляет мной? Едва ли. Любому отвратительному поступку можно найти оправдание именно внутри самого себя. Но легко ли пойти на сделку со своей совестью, получится ли у меня долго гулять по Уолл-стрит? Я не знаю!

…Как только влажная апрельская ночь накрыла Париж, она стала собираться. Костюм был удобный, не подчеркивающий ее благосостояния, но и не выделяющий ее из клики обывателей «Красной мельницы». Нетипичная товарка обычной кокотки из парижского кабака. До холма Монмартр ее довез заранее нанятый экипаж. Дальше шла пешком.

Она любила этот район: взбалмошный, задурманенный, опасный, таинственный, свободный. Наполненный запахом масляных красок и абсента, дешевых духов и кружев, пудры и париков, запахом свободы и дозволенности, порока и самопожертвования, нищеты и бесчестья, дурмана и греха, славы и забвения. Здесь рождались гении. Гениями тут умирали. Отовсюду слышались крики, смех, звон стекла, плач, хохот, брань, пылкие признания. Здесь в течение ночи возможно веселиться на свадьбе и горевать на похоронах. Где-то фонари горели ярким светом, где-то было болезненно темно. Несколько пьяных скабрезно окликнули ее, она обернулась, и от ее огненно-ледяного взгляда сердце замерло у всех троих. Она беспокоилась, что из-за всей суматохи с Реми не имела возможности раскрыть сверток. Оказавшись у «Красной мельницы», обернулась и степенно спустилась внутрь. Сразу заметив будущего собеседника, прошла к столу.

– Доброй ночи, мой друг, – дотронулась до плеча сидевшего спиной мужчина.

Он обернулся. Это был молодой человек, курчавые светлые локоны обрамляли мужественный абрис лица, ему было около тридцати лет, он был наделен той нетривиальной красотой, которая пленит неизвестно чем.

Он поднялся, поцеловал ее руку и ответил:

– Я опасался, что Вы не сможете прийти, мадам! Но все в порядке!

Они сели за стол, где уже стояла бутылка красного вина, стаканы и деревянная дощечка с сыром. Он продолжил:

– Я в смятении. От Вашей просьбы. От моего содействия. От моего участия в этом. Вы открыли сверток?

Она отрицательно покачала головой.

– Так даже лучше. Я смогу объяснить все по порядку. Вы же не забыли его? – он посмотрел на нее.

Кивнув, она достала сверток и наконец освободила содержимое от бумаги. И он и она одновременно почувствовали жар, волнение и странное ощущение неотвратимости рока. Сухая индийская трава, испускающая отвратительный запах болота, куски вулканического камня, порошок морфия, непонятные петушиные кости, красная жидкость в крошечном стеклянном пузырьке, какой-то пепел, розовые лепестки и прочие трудно опознаваемые вещи.

– Обряд необходимо совершить в Вальпургиеву ночь. В полночь. Вам, дорогая, придется пойти сначала на площадь Вогезов, а затем на бывшую Гревскую. Магия вершится только там, где в схватке борются рок судьбы и воля человека. – он перевел дыхание и продолжил.– Вогезская площадь была местом, где по нелепой случайности во время рыцарского турнира погиб король Генрих II. И невольным виновником его смерти был граф Монтгомери. А казнили графа впоследствии по приказу Екатерины Медичи именно на Гревской площади. И Вы должны под каждым из четырех фонтанов на площади Вогезов закопать приготовленное снадобье. Затем на Гревской площади Вы прочтете молитву и выпьете тринадцать капель зелья. А первого мая утром мы увидимся, и Вы передадите мне ровно одну шестую часть приготовленного.

Она слушала его внимательно, еле дыша. Несколько минут молчала, затем тихо произнесла:

– Я думала смогу сделать это гораздо раньше. Если бы Вы знали, как тяжко для меня ожидание. Но, право, я благодарна Вам, Себастиан. Если бы не Ваша помощь, – в ее глазах стояли слезы, – спасибо, милый друг.

Он улыбнулся в ответ горькой улыбкой.

– А теперь не томите и поведайте наконец рецептуру, – секунда, и она уже заговорчески улыбалась.

– Вы мне нравитесь все больше, – его губы растянулись в улыбке, а в глазах появилось волшебное озорное свечение. Изумрудно-зеленый свет с янтарными одуванчиками.

– Дорогой друг, как и Вы мне, – ответила она.

– Итак, рецептура, как и сам обряд, очень древние, я несколько сомневаюсь в точности перевода, но будем рассчитывать на правильность. Есть один нюанс: Вам понадобится кровь девственницы, – предупредил он.

– И как Вы себе это представляете? Где я возьму такую кровь? Где я вообще возьму кровь? – ее глаза округлились.