Фантом улитки - Юлия Лоншакова

– Дорогой друг, как и Вы мне, – ответила она.

– Итак, рецептура, как и сам обряд, очень древние, я несколько сомневаюсь в точности перевода, но будем рассчитывать на правильность. Есть один нюанс: Вам понадобится кровь девственницы, – предупредил он.

– И как Вы себе это представляете? Где я возьму такую кровь? Где я вообще возьму кровь? – ее глаза округлились.

– Наверно там же где я взял это! – он достал из кармана крошечную бутылочку и пояснил, – кровь мужчины, вот сок африканского растения Betrayloneta Purpurra, – он указал на пузырек на столе, – и третьим ингредиентом будет кровь негрешившей женщины.

– Готова поспорить, что Вы не сумели найти безгрешного мужчину! – она вдруг захохотала.

– С трудом! Поэтому ее так мало! – он рассмеялся в ответ.

– И тем не менее вопрос остается открытым, – задумалась она, – Может быть Женевьева.. Вы помните ее?

Он вздрогнул, тело похолодело, и на лбу выступила испарина. Дрожавшей рукой он приложил платок к лицу. Но она ничего не заметила: так была погружена в размышления.

– Нет, не помню, – он совладал с собой.

– Странно, я часто вижу ее в Мадлен, она подолгу разговаривает с Вашим братом, и, кажется, влюблена в него, – пояснила она. От ее голоса воздух наполнился звоном холодного металла.

Только одна мысль теперь стучала в его голове: как спасти Женевьеву? Бескорыстную трепетную. Чистое юное создание. Такого исхода ситуации он не ожидал. Не подозревал, что ее выбор падет на нее. Невинная девушка не должна пострадать из-за страстей и похотей другой. Он желал быстрей закончить разговор и подумать:

– Позвольте, я продолжу. Итак, вы смешаете все три составляющих и добавите семена вот этого растения. Сделать это следует в полнолуние, именно в полночь. Затем подогреете до пятидесяти градусов и перельете в пузырек. Пойдете и закопаете его на площади Вогезов, в середине. Остальные ингредиенты необходимо прямо сегодня положить под подушку, а в ту же ночь залить стаканом кипятка до утра и затем процедить. Бутылочку с этой жидкостью до семи утра первого мая передадите мне. Вы запомнили?

– Да-да, – растерянно ответила она, поглощенная своими мыслями.

Выйдя из «Красной мельницы», они молча разошлись в разные стороны. Себастиан после расставания с ней жаждал чистого воздуха. Торопливо, тяжело дыша, зашагал к Сене, жадно вдыхая порывы ветра. На улице было свежо. Была та самая временная граница, когда ты еще в плену у ночи, с ее волшебным ощущением всевластия, покорности всего мира тебе и только тебе, его готовности потакать всем твоим прихотям, но рассвет уже стоит около запертой двери и начинает звенеть ключами, отбирая эту силу, бесцеремонно демонстрируя, что ты песчинка в космосе, безропотная и безвольная, гонимая отовсюду всяким дуновением. И все едва заметно просыпается, небо чуть светлеет, и звуки становятся звонче, наглее. И магия растворяется, перед тобой возникает реальность нового дня.

Он остановился на мосту Каррузель и уставился в темные воды Сены. Переводил взгляд на небо, потом на громадину на площади Этуаль, опять на воду. И думал: «Необходимо или предупредить Женевьеву, или спрятать ее где-то, или сразу достать другую кровь».

….С первой же секунды он понимал меня с полуслова, будто был моей душой и разумом в прошлой жизни, а в этой – станет смыслом и вдохновением. Пытаюсь, но не могу уравнять на внутренних весах мои чувства к нему и к мужу. Силюсь найти баланс, но понимаю насколько безумна и бессмысленна эта затея. Теперь я люблю его, теперь я не люблю мужа. И я обманываю Олега. Но я настолько счастлива сейчас, сегодня, в эту секунду, что эта проснувшаяся энергия усыпляет совесть. Пока.

Олег пришел вечером и усадил меня за стол:

– Дорогая, я знаю, что ты сейчас пьешь лекарства, и я помню про даты, которые рассчитаны для благоприятного зачатия, но, к сожалению, – я напряглась, а он продолжал, глубоко вдохнув, – я должен уехать в Барселону на месяц, партнеры организуют для нас командировку по обмену опытом, и…

Я не дала ему закончить и закричала:

– Рожать – это тебе не фрикасе жрать!!!

Он смотрел на меня растерянным взглядом, дыхание его остановилась.

– Что ты молчишь? – я не унималась, – для тебя важнее ресторан, обмен опытом! Мы шесть лет пытаемся, и я, а не ты, потребляю горы гормонов, заполняя ими каждую клетку!

Мне не хватало воздуха. Я была зла, растеряна, оглушена. Значит, все было насмарку, значит и сейчас мне не удастся даже попытаться стать мамой. Я выбежала из кухни, схватила платок и пальто. Надев первые попавшиеся сапоги, выскочила из квартиры и понеслась вниз. Слезы катились как будто из заранее наполненных резервуаров. Лицо обжег холодный ветер. От чего я обезумела: от того, что Олег пренебрег нашими планами или от этого сильного желания иметь ребенка? Но я больше неверна Олегу, я изменила ему, а сейчас я эгоистично кричала, забыв, что виновата перед ним гораздо больше. Я попирала мораль, совесть, но защищала свою правду.

Я брела, я бежала, я неслась, и я плелась, не замечая, как глотаю обжигающий холодный воздух. Мысли спутались в моток разноцветных ниток, разнофактурных и сумасшедших. Я понимала, как в один день изменилась моя жизнь: совершив поворот, она тут же пнула меня под гору или отбросила вверх, в свободный полет? Дойдя до первой открытой кофейни, зашла внутрь. Хотелось окунуться с головой в теплую-теплую воду, чтобы забыть обо всем, оказаться защищенной и свободной как в утробе матери. Олег не звонил. Не звонил, потому что обижен моим эгоизмом? Не звонил, потому что дает мне время остыть? Ощущения были противоречивые. Было противно и радостно одновременно. Сладко и горько. Я влюбилась. И я предала. Стало стыдно от ощущения счастья. Противно, нелепо, эгоистично. Я достала телефон и позвонила:

– Приезжай, скорее, пожалуйста, – и назвала адрес.

Часы прилежно отсчитывали секунды, слагающие мучительные минуты ожидания. Горячий кофе с молоком приятно согревал, хотя я продолжала дрожать. Звон чашек в кофейне, шипение машин для варки кофе, голоса посетителей, возгласы барменов, шум машин за стеклом слились воедино. Раз, два, три… Где же ты?

За стеклянными дверями я узнала знакомые очертания и занервничала.

– Марьяна, что случилось? – он вопросительно смотрел на меня.

– Извини, что выдернула тебя из дома. Разговор предстоит тяжелый и долгий: лучше сразу попроси кофе, – вымученно улыбнулась я.

– Конечно, – он улыбнулся в ответ и поцеловал меня в щеку.

Когда вернулся, я сглотнула и шепотом заговорила:

– Прошу выслушай и не перебивай меня, – я повернула голову в сторону улицы и уставилась на зеленый фонарь за окном. Это была исповедь счастливой и, одновременно, несчастной женщины.

Сделав необходимый вдох, я начала с главного:

– Я замужем. И мы с мужем вместе уже семь лет, шесть из которых мечтаем о ребенке. Я знаю, что не имею прав поступать так с ним, с тобой, но уже поздно. Я замужем, но это потеряло всякий смысл. И после нашей встречи совсем утратило его. Я запуталась: счастливая жизнь, омрачалась лишь тщетными попытками родить ребенка, но сейчас я понимаю, что это был туман, по которому я плыла, толкаемая вперед лишь мыслями о материнстве. Раньше я думала, что не способна на предательство. Но где находится та черта, когда заканчивается измена другому и начинается измена себе? Где расположена эта граница, перешагнув которую ты понимаешь, что разрушив брак, ты сумеешь сохранить себя? В какой момент возникает ощущение, что это не предательство, а инстинкт самосохранения? Что нет смысла лжи во спасение. Нет сил совершать обряд самопожертвования. Бессмысленно.

…Наступившим утром Себастиан собрался в церковь Мадлен. Его переполняли эмоции: злость на себя, на нее, неземная любовь к одной и приземленное влечение к другой. Бессонная ночь, как лихорадка, отразилась на его необычном лице. Глаза горели болезненным блеском, мужественные губы вздрагивали, а ангельские кудри были взъерошены как у ребенка. Он попросит Женевьеву поухаживать за их престарелой матерью, живущей в Понтуазе, тем самым убережет ее от беды.

Утро было чересчур прохладным и сулило пасмурный день. Он остановил экипаж и велел поторопиться к Мадлен. Расторопность извозчика ничуть не ободряла его, ветер из открытого окна трепал волосы, но он не мог вдохнуть полной грудью. Закрыв глаза, хриплым голосом шептал что-то бессвязное, перебирая деревянные бусы. Ни призывы продавцов сенсаций, ни возгласы торговок цветами, ни приветствия возниц не могли отвлечь его. Пахло свежей рыбой, свежим хлебом и свежими газетами. Благоухали бутоны и фрукты на прилавках. Его душа разлагалась, источая тлетворный запах. Нарочные, столпившиеся около здания почты перед утренней сменой, смеялись. Его глаза плакали. Сотрясаясь, он чувствовал, что небеса отторгают его мольбы. Никакие слова, никакие поступки не обелят его. Черное лишь станет серым, возможно будет бледнеть со временем, но белым – никогда.