Спитамен - Максуд Кариев

Как житель пустыни во время засухи боится, что высохнет его колодец, так жителей всей земли во время затмений сковывал страх, что они могут лишиться Солнца, остаться без света, тепла, и хранили как источник жизни в Священных Храмах огонь… Что произошло бы, если бы Митра прогневался на них и погасил Солнце? Земля превратилась бы в глыбу льда, не стало бы на ней ни травы, ни деревьев. Исчезла бы жизнь.

Не смея после молитвы повернуться к Священному Храму спиной, Шердор попятился к краю площади. «О Ахура — Мазда всемогущий, умоляю тебя, сделай меня счастливым!.. Смилуйся, на тебя уповаю». Он провел правой рукой по глазам, потом коснулся губ…

Шердор медленно побрел в сторону Восточных ворот, откуда брала начало дорога в сторону Пенджикента. Задумчиво глядел себе под ноги, и оттого, что долго стоял, обратив лицо к Солнцу, земля теперь казалась темной, подернутой потемками. «Блаженный старец сказал, что Спитамен набирает войско. А я человек вольный, как ветер, куда хочу, туда лечу. Попрошусь с ним в поход. Если стану воином, то, может быть, прославлюсь. И тогда Намич соизволит принять меня в своих апартаментах…» Думая так, он вышел на площадь с прудом, обсаженным плакучими ивами, по ту сторону которого возвышалась цитадель. На высоких стенах с бойницами прохаживались стражники, то появляясь, то исчезая в промежутках между зубцами. Стены, казалось, обтянуты ажурной накидкой: так густо они покрыты узорами. Шердор обогнул пруд, в котором, как в зеркале, отражались деревья, и, подойдя ближе, разглядел выпуклые изображения причудливо переплетающихся растений, животных, птиц, конных и пеших воинов и охотников. Он направился, стараясь держаться тени, к воротам, время от времени прикасаясь ладонью, где мог дотянуться, округлой и гладкой поверхности барельефов, все еще источавших тепло, впитанное в первой половине дня. Ворота были открыты настежь. Два бородатых великана с длинными копьями замерли у них. Но художнику Шердору прежде всего бросились в глаза невиданной красоты створы ворот, сплошь покрытые кружевной резьбой и инкрустированные цветным деревом и слоновой костью, а по углам скрепленные блестящими, как золото, медными бляхами. Такую красоту вряд ли мог создать простой смертный, даже если бы рукой его водил сам Ахура — Мазда. «Оказывается, вон какие мастера есть на свете!.. А я, — прав старый Дариёд, — на то лишь и гожусь, чтобы бродить и лазать по горам и оставлять свои следы на утесах над глухими ущельями, на скалах! Чей взор они могут привлечь, кого восхитить?.. Какого-нибудь отшельника или случайно забредшего туда охотника», — подумал Шердор и хотел было заглянуть во двор, надеясь увидеть дворец, о сказочной красоте которого был наслышан, но перед ним, клацнув, скрестились копья, и он отпрянул, успев только заметить мощенный квадратными плитами двор, по которому разгуливали павлины, за ним заросли пышно цветущих роз и сад, где промелькнула среди деревьев пара газелей. Шердор хотел объяснить, что хочет всего-навсего посмотреть на дворец, но стражники окинули его таким взглядом, что он сразу понял: быть ему брошенным в зиндан, если он попытается занести ногу над сим порогом. И побрел дальше, сопровождаемый насмешливыми взглядами стоящих поодаль людей, думая о Торане, скрывающейся по ту сторону этих неприступных стен. Вдруг ему в голову пришла замечательная мысль, и лицо его засветилось улыбкой. Он выберет в горах большую гладкую скалу. Где-нибудь вблизи дороги, связующей Бихру с Маракандой, по которой постоянно движется поток людей и караванов. И чтобы скала эта была открыта взору Митры. И он изобразит на ней прекрасную принцессу в полный рост. По ночам долину будет заполнять молочно-белый туман, похожий на занавеску ее паланкина. А по утрам роса будет умывать ее светлый лик. А Митра, едва открыв глаза и осветив ее золотистым взором, станет любоваться ее красотой…

Уйдя в грезы, Шердор не заметил, как очутился у Восточных ворот, которые назывались еще Змеиными. К ним вела извилистая узкая улочка, по которой могла легко проползти разве что змея. Потому, наверное, и прозвали так эти ворота. Над ними возвышалась квадратная башня, слегка сужающаяся кверху, отчего она выглядела еще более высокой, ворота в ней, в которые проезжали, не пригибая головы, наездники на слонах, казались небольшим лазом в основании горы. Шердор хотел посмотреть на зубчатый верх башни, с его головы чуть не слетел колпак. Говорят, эти укрепления здесь возвел Кайковус, отец легендарного Сиявуша. Наверное, и он был могучим силачом, если сумел построить такие стены и башни вокруг Мараканды. Сиявуш продолжил дело отца… Жаль, если правы те, кто утверждает, что нет нынче таких могучих батыров, какими в прежние времена славилась земля Согдианы…

Шердор обернулся, отыскивая глазами возвышающийся вдали над крышами домов Храм Огня, еще раз напоследок обратился мыслями к Ахура — Мазде и Митре, перевел взгляд на расплывающиеся в горячем мареве башни цитадели, на которые, наверное, любит взбираться Торана, чтобы обозреть с высоты птичьего полета город, и, смешавшись с потоком арб, всадников и пеших путников, направился под темные своды ворот, по ту сторону которых брала начало дорога на Пенджикент…

Снежный барс

Горы, когда на них смотришь с высоты, взобравшись на одну из вершин, кажутся мгновенно застывшими во время шторма и окаменевшими волнами. Те, что ближе, зеленеют, освещенные солнцем, как изумруд, на их склонах розовеют, чернеют, белеют вкрапления скал. А те, что подальше, подернуты дымкой, просматриваются, как сквозь кисею. Вознесшиеся ввысь вершины покрыты снегом и мнится, что на них держится небо. Глядеть на них в яркий солнечный день — больно глазам. В зависимости от воли Ахура — Мазды, который то заволакивает небо темными тучами, то прикрывает его тонким слоем белых облаков, то, промыв дождем, протирает до ослепительной голубизны, вершины гор по нескольку раз на день меняют цвета и оттенки: то сияют, как алмаз, то багровеют, как жар гаснущего костра, то словно покрываются серым пеплом, но стоит Солнцу устремить на них взор, они загораются вновь, будто драгоценный кристалл. С них вечно струится в долину прохладный ветер, дарует обитателям замков, жителям кишлаков отдохновение и усладу.

Многочисленные горные саи, пробивая себе путь, протискиваются с ревом сквозь тесные ущелья, низвергаются с отвесных скал, рассыпаясь в пыль, и над ними расцветают нежные цветы радуг, а достигнув долины, умеряют бег и разливаются вширь, маня в кущи своих берегов всех жаждущих и ищущих прохлады. Они бережно несут из тех мест, где не ступала нога человека и куда, быть может, редко долетают орлы, вкус и холод тающих снегов и ласкающие слух хлебопашцев песни. В долине саи сливаются в одну большую реку, именуемую Политимет, и она несет дальше свои воды, щедро оделяет благодатью землю — кормилицу. Горы — это колыбель Согдианы…

Особенно красиво в горах весной. С каждым днем снег отступает все выше, к вершинам, где зима соорудила себе оплот из ледяных крепостей, и по пятам за ее белой армией следует зеленое войско весны, щедро рассыпая по склонам всевозможные цветы, что растут огромными колониями и расцвечивают пестрыми пятнами долину, позаимствовав краски у радуги. Деревья окутаны белой и розовой дымкой, будто облако опустилось на их голые кроны, и пройдет немало дней, пока ветер развеет его и деревья оденутся в зеленые платья. Жужжат пчелы, а воздух напоен таким ароматом, что дышишь и не надышишься. За каждым уступом горы, за каждым изгибом сая открываются новые дали. Пусть ты в этих местах уже не единожды бывал, всякий раз все новые картины открываются твоим глазам, и ты не перестаешь восхищаться ими, и душа твоя полнится трепетным волнением. Птицы, громко поющие в кущах, прославляют весну и красоту этой земли. Там, где река промыла себе русло сквозь теснины, прямо из бурлящей воды высоко вздымаются скалы, полные величия. О, им известно много такого, чего никто не знает; они были свидетелями многих событий со дня сотворения мира, но они умеют хранить тайны. Видели они извержения вулканов и разливы рек, страшные оползни и землетрясения, но выстояли…

Там, где река, стремительно выбежав из темного ущелья, вдруг замедляет бег, словно ослепленная солнцем, и разливается вширь, стоит, войдя в нее по пояс, громадная скала, вся в трещинах и складках, из которых растут, причудливо сгибаясь и словно карабкаясь вверх по уступам, можжевельник и сосны. Каменный утес этот гораздо выше остальных, во множестве толпящихся вокруг, и называется он «Скалою Согды». Кем и когда он был так назван, никто не помнит. И широкая, открытая солнцу лощина, разделенная надвое рекой, образующей в этом месте тихую заводь, скрытую от глаз постороннего густой чащей, в которой перемешались ивы, джида, тополя, карагачи, шелковицы, одичавшие фруктовые деревья, столь привлекательна, что тот, кто побывал здесь хоть раз, запомнит ее и непременно захочет побывать здесь еще и еще.