Боец без правил. Роман - Александр Кваченюк-Борецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, хочу! И чтоб ноги его здесь не было!
– Но куда? Куда он пойдет?! – в отчаянии воскликнула Мария Сергеевна.
– А куда хочет! – вдруг ни с того, сего рассвирепев, прорычал Головнин. – Катится пусть ко всем чертям отсюда! Если, конечно, не хочет, чтоб я его на нары определил! Поняла, дура! Мать твою!
Брови Марии Сергеевны медленно сошлись у переносицы. Так, что между ними образовалась глубокая морщинка.
– Нет, Витя! Ты, конечно, извини, но этому не бывать!
– Что?!! Что ты сказала?
Головнин потянулся рукой к кобуре. Щелкнул затвор. Лицо капитана УГРО перекосилось от злобы. Схватив женщину за горло, он приставил дуло к самому ее виску. Глядя прямо ему в глаза, полные безумия, Мария Сергеевна вдруг ощутила, как руки и ноги ее немеют от жути, а душа словно отрывается от тела.
– Сначала я тебя пристрелю, а потом!.. Потом – щенка твоего!.. Скажу, что при задержании пытались меня убить! – сквозь зубы процедил Головнин.
Когда он вложил пистолет в кобуру, Мария Сергеевна, зажав рот ладошкой, беззвучно зарыдала, сотрясаясь всем телом.
Но Головнин будто бы даже не заметил этого.
– Усвоила, спрашиваю?
Сделав над собой усилие, женщина лихорадочно закивала.
Больше она не смела ему возражать. Она была в полной его власти.
– Да! Чуть не забыл! Выпишешь его из квартиры…
Немного подумав, Виктор Иванович продолжил.
– Так легче тебе будет рассчитаться со мной за услугу! Усекла?
Хозяйка квартиры вновь согласно кивнула.
– А ты как хотела?.. Отпрыск твой под ногами у меня путаться не будет! А эту жилплощадь со временем ты оформишь на меня по договору купли-продажи! Догнала?
На Марии Сергеевне, казалось, лица не было, когда она, наконец, отчетливо поняла, чего от нее требует Головнин.
Но как будто бы это ничуть его не обескуражило. Вместо прощания он заметил:
– Ты у меня про цену спрашивала? Спрашивала! Я тебе ее назвал… Сообщишь, когда сопляк с квартиры съедет…
Едва, хлопнув входной дверью, он вышел в подъезд, Мария Сергеевна услышала, как зазвонил его сотовый. Она кинулась из кухни в прихожую и прислонила ухо к двери.
– Да! Я слушаю… Нет, дела заводить не надо! Не надо я сказал… У тебя что-то со слухом не в порядке, дружище?.. Показания свидетелей – ко мне на стол. Завтра я решу, что с ними делать.
11
– Глеб! – сказала Мария Сергеевна, когда тот, умывшись, невозмутимо принялся за завтрак.
– Что – «Глеб»? – набив рот жареной колбасой с луком, с трудом произнес юноша. – Я уже почти семнадцать лет, как Глеб! Ты, разве, не знала об этом?
Женщина стояла в шаге от стола и, с трудом сдерживая слезы, с болью в сердце посмотрела на него. Сын ее сильно вырос и возмужал. Он был уже почти взрослым. Его открытый и в то же время дерзкий взгляд серых глаз, прямой слегка приплюснутый нос, широкая улыбка – все это было ее, родное, и вызывало тихий восторг и умиление.
– Я могу тебя попросить кое о чем?
Глеб даже не взглянул на мать, стараясь быстрее покончить с завтраком, чтобы не опоздать в школу.
– Я, кажется, догадываюсь, о чем, ты меня хочешь попросить!
Так, ты так бы и говорила, что речь пойдет не «кое о чем», а «кое о ком»! То есть, об этом подонке Головнине! Скажи, разве, я не прав?..
Мария Сергеевна отвела взгляд, стараясь не смотреть в глаза сыну.
– Ты не мог бы какое-то время пожить у бабушки?
Глеб едва не поперхнулся очередной порцией перловки…
– Я?! У бабушки? Но почему?!
Мария Сергеевна в расстройстве чувств едва не прокусила губу до крови.
– Понимаешь… Виктор Иванович… Он… Он угрожал мне! И я боюсь… Чтобы он не причинил тебе зла! Тебе лучше какое-то время не показываться дома… Так будет спокойней тебе и мне!..
Вытаращив глаза, Глеб смотрел на мать, не мигая.
– Но я… Я не сделал никому ничего плохого! За что он будет меня преследовать?! Ма, ты – в своем уме?
Как ни крепилась Мария Сергеевна, слезы навернувшись на глаза, потекли по ее щекам тоненькими ручейками.
– Глеб!
Это восклицание, казалось, вырвалось из самого ее сердца. И Глеб не мог на него не отреагировать. Жалость к матери и к самому себе вдруг пронзила его насквозь.
– Ты – что? Снова хочешь жить с этим отморозком?! А я… Я стал для тебя помехой?..
– Нет, Глеб! Нет!
Мария Сергеевна, шагнув навстречу сыну, прижала его голову к своей груди.
– Тогда говори правду, ма! Говори так, как есть!
– Поверь… Поверь мне!
Женщина изо всех сил тщетно старалась взять себя в руки.
– Тебе лучше не знать этой правды!.. И ни о чем не спрашивать…
Глеб попытался высвободиться из объятий матери.
– Значит, ты все лжешь! И этот… Этот оборотень в погонах стал тебе дороже родного сына! Да и был ли твой сын…
Глеб умолк оттого, что, не в меру расчувствовавшись, дальше не мог произнести ни слова.
Наконец, большим усилием воли он овладел собой.
– …Когда-нибудь дорог тебе вообще?!
Встав из-за стола, юноша бросился в свою комнату.
– Глеб! Погоди, сынок!
Но тот уже выскочил из квартиры, даже не попытавшись прикрыть за собой дверь.
– Желаю тебе счастья, ма! – эхом донеслось до Марии Сергеевны из подъезда.
12
Спортрота, в которую попал служить Глеб, постоянно выезжала то на полковые, то на дивизионные, а то на армейские соревнования. Тренер хвалил подопечного.
– Быть тебе, Глеб, чемпионом, если норова хватит продолжать в том же духе! Ты, ведь, хочешь стать чемпионом?
– Конечно, хочу!.. – отвечал Глеб.
– Верю, что хочешь!
И Владимир Степанович Малой дружески хлопал его по плечу.
Тренер был человек среднего роста. Сухопарый. С виду немного угрюмый и замкнутый. Но, когда вдруг изредка улыбался, маска угрюмости тотчас спадала с его лица, и, казалось, миру являлся совершенно другой человек. Тот, которого подопечные Малого не знали прежде.
О себе Владимир Степанович никогда ничего не рассказывал. Возможно, не хотел. Или же оттого, что никто особенно не интересовался его личной жизнью. Но работу он свою любил, и о молодых ребятах, которые решили всецело посвятить себя спорту, по-своему, заботился. Следил, чтоб режим соблюдали. Кормежка была на должном уровне. На тренировках же спуску не давал. Но в отношении Глеба этого вовсе не требовалось…
Горн буквально изматывал себя ежедневными тренировками, а перед глазами у него так и стояли серые обшарпанные хрущевки его захудалого моногородишки. Иногда же, перед его мысленным взором всплывало лицо матери. Изможденное, осунувшееся. Писем он ей не писал. До того, как Глеба забрали в армию, она навещала его не раз у бабушки. Но когда она появлялась, он демонстративно одевался и тут же выходил из избы на улицу. Ему не хотелось с ней разговаривать. Он был зол на нее и даже презирал. Или только делал вид? А в глубине души его тянуло к ней? Хотелось прижать к груди? И высказать все, что у него накипело в его измученном сердце? Но Глеб не давал волю чувствам.
А когда он представлял себе мерзкую физиономию Головнина, то приходил в бешенство. Ему казалось, он наносит сокрушительные серии ударов не по боксерскому мешку, а по физиономии и торсу Виктора Ивановича. А тому хоть бы хны! Ничего ему не делалось… Подлец! Вот – подлец! Навязался ты на мою голову! Щас получишь у меня! Как следует, получишь!
Не икалось ли Головнину в это время? Не харкал ли он кровью? Этого Глеб не знал. Да и не желал знать. Ему просто хотелось избавиться от всяких мыслей о доме и Викторе Ивановиче, который теперь благополучно сожительствовал с его матерью и, наверняка, мучил ее. Уничтожал морально. Ведь для таких, как этот Головнин, пить чужую кровь – в порядке вещей!
Глеб лупил мешок до тех пор, пока не валился с ног от усталости.
– Послезавтра у тебя бой с Чердынцевым! – предупредил тренер. – Не забыл? Чемпион армии, между прочим!
Присев на скамейку Глеб устало утер полотенцем мокрое от пота лицо.
– Я сделаю его, тренер!
– Не говори гоп!..
И наставник сурово посмотрел на Глеба.
– Ладно! Иди в душ… А завтра мы с тобой еще раз потолкуем о тактике боя. Только помни. Если пропустишь правый крюк Чердынцева… Ляжешь! Ляжешь и уже не встанешь. Понял меня?.. То-то!
13
В воинском подразделении, где числился Глеб насчитывалось примерно два десятка человек. Команда легкоатлетов, борцы, пятиборцы и боксеры. Боксеров было двое. Он и Вован Шмаков. Как и у всех, только что пришедших служить в армию, у Вована были коротко-стриженные волосы, смуглая кожа и всегда настороженный взгляд больших светло-карих глаз. Словно незримый Дамоклов меч, вознесшись над ним, и впрямь, мог в любой момент опуститься ему на голову!.. Шмаков считался не плохим бойцом, но в нем не хватало напора. Он был техничен, но не обладал нокаутирующим ударом. Шмаков прекрасно знал о своих достоинствах и недостатках и не обижался, когда тренер против сильного противника выпускал на ринг Глеба. Победы нужны ему были, чтобы штабное начальство не говорило, что он ел свой хлеб зря. Поэтому Шмаков гораздо реже выходил для поединка. То есть бился тогда, когда противник был откровенно слабым или же не настолько силен, чтобы Вован не мог ему противостоять.
