Зарево - Елена Старыгина

Месяц пролетел незаметно. Они гуляли в дубовой роще, сидели на берегу реки, убегали в зеленый лес, провожали за горизонт краснощекое солнце... Они уже не мыслили жизни друг без друга.

Как-то вечером, когда солнце медленно погружалось в реку, Костя пришел к Шуре с огромной охапкой полевых цветов.

- Пойдем на наше место, - позвал он ее.

Шура, быстро собравшись, пока не увидел отец, незаметно выскользнула из дому.

Они сидели и смотрели, как течение реки несет брошенную кем-то зеленую ветку. Оба молчали как будто в ожидании чего-то важного и значительного.

- Шурочка, - вдруг прервал молчание Костя, - я давно хотел тебе сказать...

Сердце девушки учащенно забилось. Она поняла, что сейчас услышит то, что было так долгожданно.

- Шурочка, - Костя нежно погладил ее руку, - ты не представляешь, что ты значишь для меня... Каждый раз, когда ухожу от тебя, меня охватывает страх, что больше с тобой не увижусь. Я знаю, что ты здесь, рядом, в этом городе, что завтра мы встретимся вновь, но все же невыносимое чувство не дает мне спокойно заснуть. Я не хочу разлучаться с тобой ни на час, ни на минуту. За то время, что мы знакомы, ты стала настолько дорога, настолько близка мне... Я так люблю тебя, Шурочка...

Шура не сводила с Кости счастливых глаз. Темная рябь воды, в которую нырял легкий летний ветерок, волновалась и трепетала от его прикосновения. С жалобным писком проносились над головой прибрежные белогрудые ласточки. Сердце девушки сладостно сжималось и от Костиных слов, и от той живописной картины, которая была словно хорошо продуманной декорацией к красивому спектаклю.

- Я люблю тебя, Шурочка, ты слышишь, я так люблю тебя... А...ты? спросил осторожно Костя.

Шура сидела в оцепенении, она уже не слышала ни шороха волн, ни писка ласточек, лишь необыкновенное слово "люблю" звенело в ее ушах.

Девушка мгновение помолчала, потом резко вскочила с травы, закружилась, засмеялась и начала сыпать на Костю цветок по цветку, те, что он подарил ей сегодня.

- Я такая счастливая, - смеясь, говорила она. - Я самая счастливая на свете, - и упала прямо в объятия Константина.

- Шурочка, Шурочка, сладкая моя, любовь моя, - Костя осыпал поцелуями ее лицо, шею, волосы, пахнущие лесной свежестью, ему казалось, что он сейчас задохнется от нахлынувших чувств. - Я так люблю тебя, я так... Шурочка, будь моей женой, - прошептал он и вдруг замер, испугавшись своих слов и того, что может услышать страшное для него "нет".

- Женой? - переспросила Шура задумчиво, прижимаясь к его колючей щеке. - Я не знаю, я... я не знаю. - Она вдруг отпрянула от него, заглянула ему в глаза, улыбнулась и снова переспросила. - Женой...? Костя, ты знаешь, я, оказывается, очень сильно тебя люблю... Представляешь? Очень-очень сильно... Костюшка, я ..., я согласна, - чуть слышно ответила она.

Отец был в гневе, когда узнал, что дочь собралась замуж.

- Ну, девка, не ожидал от тебя, - шумел он. - Нет, ты посмотри, знакомы без году неделя, а она уж замуж захотела! Чего от Лешки нос воротишь? Да, шалопай, но зато он свой, нашенский. А шалопайство пройдет - я сам таким был. Парень второй год возле нашего дома ошивается. Ждет, надеется. А этот пришел и... Хм, - усмехнулся Василий, - шустрый, однако.

- Отец, - попыталась успокоить Василия жена.

- Что, отец? Я Лешкину семью, как свою знаю. Мы с его отцом еще вот такими вместе до ветру бегали.

- Отец, - снова дернула Василия за рукав Татьяна.

- Молчи, мать! Ты вот лучше скажи, сколько я за тобой хаживал, сколько сапог истоптал. Вспомни, твои родители сказали, что сватать нас будут, ты и рта не раскрыла. А нынче что? - горячился он.

- Чего вспоминать, другие времена были, - вздохнула Татьяна.

- Я люблю его, - наконец промолвила молчавшая до сих пор Шура.

- Люблю? Да что ты в любви-то еще понимаешь? Знаешь, я морковку тоже люблю. Вырвал ее с грядки, съел - и вся любовь. Нету ее. О любви тогда говорить можно, когда нутро человеческое познаешь. Люб-лю-ю, - передразнил отец.

- Я его люблю, - сказала Шура и закусила губы.

- Отец! - не вытерпела Мария, которая с самого начала разговора стояла в дверях и молча наблюдала за происходящим. - Отец, ты на Шурочку посмотри, на ней же лица нет.

- Да что вы все заладили: "отец-отец". Делайте, что хотите! Чего стоишь истуканом? - повернулся он к Шуре. - Зови своего, - буркнул Василий и в сердцах швырнул об стену стул.

С утра ждали сватов. Пузатый самовар, отдуваясь, стоял на столе. Пахло пирогами, творогом и еще чем-то вкусным. Все в этот день валилось у Шуры из рук. Она не находила себе места и время от времени выскакивала на улицу, чтобы не пропустить, когда покажется ее Костя.

- Идут, идут, - выглянув в окно, закричала вдруг взволнованная Тонька. - Ой, Шурочка, страшно-то как. Костя твой идет. Наряжайся скорее.

Константин взял в сватовья Николая Кибардина, с которым вместе служил и уже успел крепко сдружиться. Николай был года на три старше Кости, но это ничуть не мешало их дружбе.

Они шли городской улицей, сверкающие, как два медных гривенника.

От волнения Константин беспрестанно покашливал и каждую минуту дергал полы своей черной наглаженной рубахи.

- Успокойся, я сам боюсь, - толкал его в плечо Николай.

- Шура говорила, что отец так сердился, передать нельзя, - вздыхал Константин.

- Ну, сердился. Посердится - отойдет.

Они громко постучались в дверь и, услышав "войдите", робко вошли в горницу.

- Можно ли? Здравствуйте, - стараясь казаться смелым, почти прокричал Николай.

- Здрасьте, здрасьте, - Василий восседал на стуле посреди комнаты, закинув ногу на ногу и теребя себя за подбородок. - Проходите, коль пришли.

Шура стояла, прислонившись к стене, не поднимая на вошедших глаз. Ей казалось, что сердце, как колокол на городской колокольне, бьется так, что все присутствующие слышат его гулкие удары.

- Давайте сразу к столу, - засуетилась Татьяна.

Она расставила табуреты и, легонько подтолкнув гостей, загремела посудой.

Константин с Николаем неуверенно сели. Все слова, приготовленные ими для такого случая, улетучились куда-то под пристальным взглядом Шуриного отца.

- Что ж молчите, женихи? Я думал, вы посмелее будете? - строго взметнул взгляд Василий.- Ладно, давайте для храбрости, - откупорил он зеленого стекла бутылку. Разлив всем по рюмкам и чокнувшись с Татьяной, первый выпил, громко крякнув и закусив соленым огурцом.

Кровь быстро заиграла на его лице, он повеселел и, впервые улыбнувшись, подмигнул лукаво:

- Так что, женихи, давайте хоть о погоде поговорим, что ли.

Николай пригладил рукой волосы, улыбнулся беспомощно и почему-то посмотрел на Тоню, словно ища у нее поддержки.

- А что, погода хорошая. Наверное, именно тогда, когда в природе все цветет и благоухает, - начал он пафосно, - зарождается в человеке нечто неземное. Одни говорят, любовь - это зло, другие - что любви нет вовсе, а я говорю, вот она, любовь, перед нами, - закончил красиво Николай, и рукой указал на Константина и его невесту.

- Как говорится, ваш товар - наш купец, -продолжал он. - Скажу наверняка, купец стоящий. А дорого ли вы свой товар цените?

- Обожди, паря, - оборвал Николая Василий. - Я хочу послушать, что сам "купец" сказать может.

- А я не знаю, что мне сказать, - неуверенно проговорил Константин.

- Лишь одно я знаю точно, что люблю вашу дочь. Люблю так, как никого

никогда не любил. Конечно, вы правы, осуждая нас за столь скоропалительное решение, но я хочу пообещать вам, что Шурочка будет самым счастливым человеком.

Потом Костя рассказал о своем детстве, о том, как осталась его мать одна с малыми ребятишками на руках, как хлебнули они без кормильца горя, как вырастила она троих сыновей, подрабатывая просвирницей в церкви, где служил ее муж, выучив и поставив сыновей на ноги...

Говорил он долго. Шура так и не подняла глаз на своего жениха, но чем дольше он говорил, тем увереннее она себя чувствовала и чувствовала, что отец становится все более и более расположенным к Константину.

- Вот, пожалуй, и все, - закончил тот. - Я не знаю, смогу ли добавить к этому еще что-то. Да, наверное, и не стоит. Ваше право, отдавать за меня свою дочь или нет. Но если не благословите вы нас, как дальше жить мне, я не знаю.

За столом стояла сковывающая тишина, и лишь комар, невесть откуда взявшийся, пищал над ухом то у одного, то у другого. Мать тихонько вытирала слезы. Она уже успела полюбить своего будущего зятя. Вспомнила Татьяна, каким было ее сватовство: не говорил ей Василий ласковых слов, не уговаривал отца, не обещал, что сделает ее самой счастливой. Сговорившись о свадьбе с ее родителями, он пришел в их дом, уверенно взял тихую Таню за руку и сказал, что теперь она будет его.

Отец вдруг громко забарабанил пальцами по столу, покрутив в руках ложку, вновь положил ее на место, потрогал неуверенно кончик своего носа и наконец выдавил из себя:

- Н-да... Любишь, значит... Шурка, ведь она такая, что не любить-то ее нельзя. Ты прав, не нравится мне, что больно уж скоро вы решение приняли, да куда теперь деваться. Люблю ведь я ее, Шурку-то мою, и не хочу, чтоб ей в жизни плохо было. Береги ее, - Василий поднял рюмку, посмотрел ее на свет и продолжил, - люби ее, не обижай... Шурка, ведь она такая, что не любить-то ее нельзя, - повторил он.