Зарево - Елена Старыгина

Боря с Сережей спали вместе, отвернувшись друг от друга, сбив в ноги одеяло. Рядом, в кроватке, посапывала восьмилетняя Варюха. Она свернулась клубочком, подтянув к подбородку круглые коленки, и изредка всхлипывала во сне. Что снилось ей?

Константин подошел к сыновьям, потормошил их за плечи.

- Мальчики. Мальчики, вставайте.

- Что? Уже утро? Так быстро?

- Мама зовет вас, - сдавленным голосом проговорил отец.

- Мама? - хором спросили они и глянули в окно.

Окна смотрели на них своими темными глазницами. Братья перегля-нулись и поняли - беда.

Варя спала неспокойно. Шум в комнате тотчас разбудил ее, она открыла глаза и захныкала:

- Папочка, почему вы не спите?

- Мама зовет вас, дочка, - опустив глаза, ответил Константин.

- Мама? Так поздно?

Она смотрела то на одного, то на другого и не могла понять своим детским умишком, зачем маме понадобилось будить их среди ночи. А поняв, запрыгала на кровати и захлопала в ладошки:

- Ей лучше? Она поправилась? Я знала, знала, что она поправится.

... Она все так же лежала, вытянув вдоль тела руки и закрыв глаза.

Спутанные волосы кудрявой россыпью были разбросаны по подушке.

Дети с отцом вошли тихо, чтобы не потревожить больную. Шура вымученно улыбнулась:

- Деточки, кровиночки... Дайте налюбуюсь на вас.

Боря с Сережей опустились на колени у кровати матери, а Варя забралась к отцу, севшему на табурет подле ложа больной, и, глядя на маму, не могла понять, лучше ей или нет.

Шура положила прозрачную ладонь на голову старшего, Бориса:

- Боренька, сынок мой, ухожу я... Ты старший у нас... Отца берегите, слушайтесь его, помогайте. Один он с вами остается. Хороший ты мой, - мать с любовью посмотрела на сына, тяжело вздохнула, потом перевела взгляд на Сергея и, коснувшись его дрожащих пальцев, прошептала:

- Сереженька, Варюшку не обижай, слышишь? Я люблю вас, дети мои.

Варя смотрела на мать широко открытыми глазами: "Куда уходит мама, ведь она очень сильно больна?", - и вздрогнула, когда холодная рука мамы сжала ее горячую маленькую ладошку.

- Варюшка, малышка моя..., - мать замолчала, закрыв руками свое лицо.

Она лежала так несколько секунд, мысленно уговаривая себя: "Только бы не заплакать! Я не должна плакать! Господи, а жить-то, жить-то как хочется! Не успела, как много я не успела. Что сказать, какие найти слова моей милой девочке?". Шура оторвала от лица руки и улыбнулась:

- Варюшка, расти большой и счастливой. Счастли-вой...

Ей становилось все труднее и труднее говорить. Мысли начинали путаться. Она подняла глаза на мужа и с трудом прошептала:

- Люблю... Помнишь, дождь, и мы, и зеленая ветка... Ты держал меня за руку, а потом...- Шура тяжело сглотнула слюну, - Поцелуй меня, Костюшка, как тогда...

Костя опустил Варю на пол и наклонился к Шуре, прижав свои губы к

губам жены. Он почувствовал их движение, он не мог оторваться от них.

Шура легонько оттолкнула его, на лице ее заиграла улыбка, она глубоко вздохнула и ... замерла.

- Мама, - дотронулась до нее Варюшка. - Мама! - никакого ответа.

Варя дергала маму за руку, но рука была безучастной и чужой.

- Мама! Мамочка! - закричала Варя и вдруг поняла , что мамы больше нет, что не будет ее уже никогда; и некому будет заплетать ей косички, шить нарядное платье; не будет мама читать сказку и петь на ночь песенку.

Рыдания сотрясали худенькие плечики девочки. А Сергей с Борисом все так же стояли на коленях, и скупые мальчишечьи слезы катились из глаз.

Костя словно окаменел. Он смотрел на неподвижное лицо жены и чувствовал на своих губах холодное прикосновение ее губ - последнее прикосновение. "Шурочка, как же я теперь без тебя? Как больно сердцу!".

Он смотрел и смотрел на жену, а рядом плакали дети. Огромным усилием воли Константин заставил себя сдвинуться с места. Прикрыв жену одеялом, он прижал к себе плачущую Варю.

- Поплачь, поплачь, доченька. Легче будет. Нет больше у нас мамки. Как мы без мамки-то?

Остаток ночи прошел как нечто ужасное. Ворочались, всхлипывали и бормотали что-то во сне растревоженные дети. Костя ходил по горнице кругами, и под его тяжелыми шагами жалобно поскрипывали половицы, а рядом, за тонкой филенчатой дверью, спала крепким сном его Шурочка - вечным сном. И покойно ей было: не терзала больше жестокая боль, не терзали мирские заботы.

Покой и вечность.

Мир праху и душе ее. Пусть Господь покроет милостию Своею вольные и невольные прегрешения ее, от которых никто не чист перед Богом.

Ее похоронили в ограде Александро-Невской церкви. Так Константин решил. Может статься, что забросит его судьба в края дальние, а тут всегда за могилкою присмотр будет.

Разве мог он знать, что тяжелая нога в грязном сапоге безжалостно наступит на могильный холмик, что осыплется со стен церкви разъеденная сыростью штукатурка, а иконостас, искусно исполненный Иваном Князьковым, сгорит в адском пламени революции.

Пустота какая-то, пустота...

Я не знаю, что мне надо, что мне надо,

Мне б улыбку чувствовать твою,

Видеть теплоту и нежность взгляда.

Нет больше нежного взгляда, и теплоты нет - все под земною твердью.

Он сидел, положив голову на стол. Потом вдруг мысль обожгла. Константин быстро встал, подошел к буфету, широко распахнув его створки. Там, в уголке на полке, стояла, припасенная для какого-то случая, бутылка. Нет, сам он не пил. Разве что так, на большом празднике, пригубит чуток и отставит в сторону. Трезвая голова всегда лучше пьяной, да и господнему слуге стыдно облик человеческий терять.

Костя достал стакан, быстро откупорив бутылку, налил его до краев.

Он не думал, пить или нет. Закинув голову, вылил содержимое себе внутрь

и не почувствовал горечи. Внутри зажгло. Еще? Он налил еще.

На пороге комнаты стояли дети и смотрели на него с укоризной.

- Не надо, папа, - попросил Борис.

- Ты только не пей, отец, слышишь, - эхом вторил ему Сережа.

А по лицу Вари покатилась-покатилась маленькая слезинка.

- Я в порядке, детушки, идите к себе, - сказал он заплетающимся языком. - Плохо папке вашему. Идите, мне одному побыть надо.

Дети вышли, а перед Костиными глазами все стояли и стояли их широко раскрытые глаза, в которых плескались боль, недоумение, печаль и тревога.

Завыть хотелось громко-громко, или сердце из груди вырвать, чтоб не болело так. В бутылке оставалось немного. Он выпил остатки, не наливая в стакан.

Голова гудела, но мысли были ясные. Часы отбивали маятником такт, а ему все слышалось только одно: "Шу-ра, Шу-ра, Шу-ра!". Это судьба. Это рок какой-то. Вот так же, тридцать шесть лет назад, мама похоронила своего тридцатипятилетнего мужа, оставшись одна с тремя малышами. Теперь все повторялось. Его милая Шурочка ушла от него почти в том же возрасте, что и отец, оставив несчастными его и троих детей. Шурочка! Он упал головой на стол и забылся.

Утро было тяжелое, похмельное. Костя осторожно пошевелился и застонал от ужасной головной боли. Тихонько отворилась дверь, и Варюха просунула в нее свою русую головку. Костя кисло улыбнулся дочери, стыд разлился по его лицу.

- Прости меня, дочь, - сказал он, не поднимая глаз. - Прости.

Надо жить. Жить во имя сынов своих, жить во имя вот этой русоволосой девчонки. Без нее, без Шурочки, но все же жить. С памятью о ней, с любовью в сердце, с мыслями о единственной. Единственная. Ты была, есть, ты останешься единственной навсегда.

Глава 7

- Ваше Высокопреподобие и милостивые государи, в настоящее время в нашем Отечестве пробуждается самый серьезный интерес к изучению родной старины. Было время на Святой Руси, когда под влиянием увлечения Западом все родное, русское, казалось выражением культурной отсталости, и в силу этого в искусстве, науке, школьном обучении, строе, домашней и общественной жизни старались копировать иностранцев.

Русская жизнь насильно ломалась по западным образцам, которые признавались наилучшим выражением истинной культурности. Забывалось при этом одно, что духовная мощь и красота, свойственные духу нашего народа, всегда выражаются в оригинальных формах, которые вырабатывались веками. Поэтому нельзя никакому народу достичь истинной культурности, если он пренебрежет изучением и хранением памятников родной ему старины.

Наши интеллигенты, несмотря на свою оторванность от народного мировоззрения и миропонимания, нередко восхищаются старинными памятниками церковного зодчества, музыки, живописи, иконографии. А это значит, что в седой церковной старине современный русский интеллигент находит родную его сердцу красоту национального русского духа, от которой он искусственно оторван тлетворными иноземными влияниями. Наш же простой, смиренный народ с особенным благоговением относится к древним церковным предметам, любит посещать старинные монастыри, молиться перед древними иконами. Пусть эти святыни не отличаются красотою внешних форм, но они бесконечно