У смерти женское лицо - Марина Воронина

Катя быстро сдернула кольцо с руки и потянулась к окну, собираясь выбросить чертову штуковину на дорогу. «А ну-ка, постой, — остановила она себя в последнюю секунду. — Что это еще за выходки? Это ты, что ли, не испытываешь эмоций? Да ты трясешься, как осиновый лист, Скворцова, и не потому, что какая-то сволочь выкачала все деньги с твоего счета, а просто потому, что, оказывается, так хотела кое-что забыть, что, похоже, и вправду очень многое забыла. Кольцо? Да черт с ним, с кольцом. Это же живые деньги! Просто продадим его, и это будет решением сразу двух проблем: проблемы наличных и проблемы этой дурацкой побрякушки. Здесь Америка, и здесь не принято выбрасывать старинные кольца с бриллиантами на дорогу. Загнать эту сволочь по дешевке, не торгуясь — вот это будет истинно американский подход к делу. Хотя нет, конечно. Истинный американец устроил бы аукцион, заручился бы поддержкой экспертов и продал бы это дерьмо за несколько миллионов. Но для этого здесь надо родиться и вырасти, я так не умею».

Она спрятала кольцо в карман джинсов, сделала еще один глоток из фляги и решительно убрала посудину на заднее сиденье — если она хотела добраться до дома живой и невредимой, то пить больше не стоило.

Она снова закурила и заметила, что кончик сигареты дрожит противной мелкой дрожью. От этого струйка дыма, почти горизонтально тянувшаяся в открытое окно машины, становилась похожей на линию, оставляемую самописцем электрокардиографа. Катя включила радио. Из Лос-Анджелеса передавали рок-н-ролл. Мимо, протяжно просигналив и круто приняв вправо, пронесся новенький «Шевроле» с тонированными стеклами, сквозь которые невозможно было разглядеть ни водителя, ни пассажиров, если они были.

Машина была не местная. Средства передвижения окрестных обитателей Катя знала наперечет. И что понадобилось ее владельцу на вершине, где, кроме Катиной хибарки, не было никакого жилья, Кате было совершенно непонятно.

Похоже было на то, что события и впрямь сдвинулись с мертвой точки и понеслись вскачь.

Катя завела двигатель «Доджа» и тронулась с места слишком резко. Машина прыгнула и чуть было не заглохла, но потом передумала и, набирая скорость, устремилась вперед и вверх. Ведя «Додж» одной рукой, Катя открыла бардачок и вынула оттуда армейский «кольт» сорок пятого калибра. Это был ее вариант транквилизатора — всегда на предохранителе, но всегда заряженный и готовый к бою. Нащупав большим пальцем флажок предохранителя, она опустила его и положила пистолет рядом с собой на сиденье. Заглянув в зеркальце заднего вида, она поймала свой спокойный, сосредоточенный взгляд и впервые по-настоящему испугалась: в этом взгляде она прочла то, о чем не хотела догадываться, — прошлое вставало из могилы, стряхивая с себя тонны спрессованной земли с такой легкостью, словно это был тонкий шерстяной плед, и скаля желтые клыки, обильно испачканные красным.

— Я не хочу, — сказала она сквозь зубы, глядя прямо перед собой. — Ты слышишь, сука? Я не хочу!

«А ну, тихо, ты, истеричка, — одернула она себя. — Что ты дергаешься? Не хочет она... Ну, разверни машину и рви когти на все четыре стороны, кто тебе мешает? Америка большая, да и до Мексики рукой подать. В чём, собственно, дело? В конце концов, не так уж и интересно, кто это вдруг решил тебя навестить. Или все-таки интересно? Да, пожалуй, интересно, — решила она. — Попьем чайку, побеседуем... посмотрим, в общем».

Инстинктивно она чувствовала, что чайком дело не ограничится. Она давно не испытывала таких ощущений: все чувства вдруг обострились, мир воспринимался с пугающей четкостью, все предметы казались чересчур выпуклыми и яркими, музыка из хаотичного шума превратилась в математически точный звуковой код. Еще чуть-чуть, и она смогла бы прочесть зашифрованное этим кодом послание. Сама того не замечая, Катя вела машину на предельной скорости, преодолевая опасные повороты серпантина с расчетливой лихостью профессионального гонщика. Она сама ощущала себя машиной, в кабину которой после долгого перерыва наконец-то сел водитель и завел годами ржавевший в бездействии двигатель. Это было пугающее, но вместе с тем очень приятное ощущение управляемости, нужности и значительности — так, наверное, чувствует себя грузовик с пьяным водителем за рулем, готовясь переехать неосторожно выбежавшего на проезжую часть пешехода.

— Пить надо меньше, — хрипло пробормотала Катя, проанализировав свои ощущения.

Взвизгнув покрышками, «Додж» на самоубийственной скорости преодолел последний поворот и резко затормозил на лужайке перед домом. В последний момент Кате пришлось резко принять вправо, чтобы не протаранить тот самый белоснежный «Шевроле», появление которого ввело ее в этот полугипнотический транс. Красный «Додж» с треском смял розовый куст и с глухим стуком врезался бампером в зад пластмассовому олененку Бемби, стоявшему на травке в тени роз. Сомнительное произведение искусства подпрыгнуло, словно в последний миг превратившись в живого оленя, и боком плюхнулось в траву. Катя испытала при этом облегчение, смешанное со стыдом: она давно точила зубы на этого зверя, но что-то удерживало ее от хладнокровной расправы. Бемби остался здесь от прежнего хозяина дома — это был своеобразный привет от «татуированного человека», как тот сам себя называл, а «татуированный человек», в свою очередь, служил для Кати неопровержимым доказательством того, что на свете когда-то жила веселая и бесшабашная валютная девка Верка Волгина, с которой она дружила всю свою сознательную жизнь.

Катя выпрыгнула из кабины, сжимая в правой руке тускло-черный тяжелый «кольт». В салоне «Шевроле» никого не было, и она перевела настороженный взгляд на дом.

Дом выглядел так, словно в нем побывала орда одетых в звериные шкуры гуннов. Разнесенная в щепки дверь криво висела на одной петле, осколки стекла, разлетевшиеся из сломанной оконной рамы, блестели по всей лужайке. На крыльце белела какая-то скомканная тряпица. Приглядевшись, Катя узнала в ней свои трусики.

«Вот дерьмо, — подумала она о водителе „Шевроле“. — Когда же он успел?»

Оттолкнув с дороги обломки двери, на крыльцо вышел человек, одетый, несмотря на жару, в темно-серый строгий костюм и черный галстук. Его великолепно начищенные туфли сияли на солнце, а темные очки сверкали отраженными бликами. Он белозубо улыбнулся прямо в ствол Катиного пистолета и представился:

— Я агент Мартинелли, ФБР. А это агент Джонс.

— Где? — автоматически спросила Катя, но тут же поняла, где, — еще до того, как улыбчивый агент Мартинелли указал глазами на что-то за ее спиной.

Она обернулась и увидела агента Джонса, стоявшего метрах в трех от нее и целившегося ей в голову из пистолета.

Самолет коснулся бетона взлетно-посадочной полосы мягко, почти незаметно, с удивительной для такой громадины легкостью, и побежал по ровной, слегка рубчатой поверхности — сначала стремительно, но постепенно гася скорость, пока не остановился совсем.

Катя почти не слышала того, что говорила стюардесса, — это был обычный бред по поводу погоды за бортом, местного времени и прочей ничего не значащей чепухи. Последовавшее в заключение пожелание приятно провести время в Москве заставило ее криво улыбнуться, и только: в отличие от всех остальных пассажиров огромного аэробуса, ее в Москве ничего приятного не ожидало, но рвать на себе волосы по этому поводу она не собиралась. Кто-то когда-то, давным-давно, еще в прошлой ее жизни, сказал ей, что Бог — не фраер и видит все, просто до всего сразу у него не доходят руки. «Что ж, — решила Катя в тот самый момент, когда увидела направленный на себя пистолет агента Джонса, — наконец-то у него нашлась свободная минутка, чтобы заняться мной. В конце концов, я ждала этого три года — вполне достаточно для того, чтобы соскучиться. До поры кувшин воду носит, и не все коту масленица... Господи, как я ненавижу народную мудрость! Просто я устала, — думала она, безучастно глядя в иллюминатор, за которым виднелось только голое поле аэродрома с торчащими в отдалении хвостами самолетов. — Устала ждать, устала бояться, устала есть эту их пластмассовую пищу, ходить по их пластмассовым улицам и видеть их целлулоидные улыбки. Агент Джонс... Подгребли бы они ко мне с этим делом годика три назад... Места там тихие, уединенные... Интересно, нашли бы их в конце концов или нет? А теперь... А, будь что будет!»

Обиднее всего было то, что американцам было наплевать на ее прошлое. Они о нем не знали и знать не хотели. Каким-то образом им удалось докопаться до того, что ее въездная виза была фальшивой, и с этого момента для них перестало иметь значение что бы то ни было, и в первую очередь такие проблемы, как Катин счет, с которого кто-то выкачал все до последнего цента, равно как и Катин дом, в тот же день буквально вывернутый наизнанку неизвестными грабителями. Это было очень странное стечение обстоятельств — настолько странное, что Катя даже не удивилась, спокойно разделив ответственность за то, что случилось, между Богом и дьяволом. Оба этих высокопоставленных джентльмена явно имели что-то против Кати Скворцовой, и Катя не возражала, полагая, что у них есть на это право. Хуже всего была ослепительно сиявшая улыбка агента Мартинелли — он выглядел так, словно, изловив Катю, осуществил свою заветную мечту, и поэтому Катя, изловчившись, опустила одно очень ценное колечко в карман его дорогого пиджака. Он вряд ли согласился бы принять его в подарок, даже если бы рядом не было угрюмого Джонса, все время озиравшегося по сторонам с таким видом, словно он жалел, что они не прихватили с собой пару набитых солдатами грузовиков, но Кате очень хотелось, чтобы кольцо было у него. Конечно, обнаружив в кармане этот сувенир, Мартинелли мог попросту выбросить его или избавиться от него любым из тысячи других способов, но, зная характер сувенира, Катя очень сильно сомневалась в том, что улыбчивому агенту удастся принять такое решение или любое другое, но самостоятельное решение.