Держись от меня подальше (СИ) - Сукре Рида

Олли тут же покинул территорию моего мысленного аэродрома, где дореволюционными кукурузниками мысли, выстроившись в «кубанскую этажерку», с жизнеутверждающими надписями, типа «не ссы, подруга, Тёма просто ещё спит», «Артёмка телефон посеял — он тот ещё балбес, ему можно», «Артём боится», летая по небу моего сознания, сбивали вражеских лётчиков с не менее жизнеутверждающими надписями: «да ну нужна ты своему Охренчику, как корове седло», «нефиг ушами хлопать, слоняра, ещё взлетишь», «вот тебе кляп — заткни фонтан неуёмной фантазии» ещё на подлёте.

Воздушные бои шли быстро, экспрессивно, катастрофично, захватывающе и несколько грустно. Я бы могла так весь день проваляться в ожидании его звонка, но даже не знала, что я ему скажу.

Всё же решив, что солнце не зря так нещадно слепит глаза, я, повернув голову, наконец-то, заметила её — Соню, от неожиданности перепугалась и, ойкнув, низверглась с кровати прямо на пятую точку, заработав на мягком месте бонусом дополнительный синяк.

Даже руку не подаст, исчадие глубин подземных. Но моей сестрёнке было явно не до моего феерического полёта и на моё скомканное приветствие она не повелась. Сестрёнка сидела на своей кровати, не шелохнувшись, и как зомби таранила меня затуманенным взглядом глаз, не спавших всю ночь, красных и маниакальных. На её лбу пролегали недетские морщины, спутанные волосы трансформировались в самое настоящее воронье гнездо, а под глазами темнели неизменные спутники трудолюбивой заводчанки — круги — таким образом её организм выставил табличку о своём закрытии на срочный ремонт.

Если бы я обладала способностью к чтению мыслей, о чём в последнее время я стала задумываться частенько, то могла узнать, о чём думает сиё неугомонное создание и почему сейчас оно мрачно. И тогда меня собакой Баскервилей загрызло бы чувство вины на радость Сонечке. И на радость Шеру, наверное, ведь тогда ему не пришлось бы объясняться со мной, решать судьбу наших дальнейших отношений, строить нашу ячейку в социуме. Это пугало меня, а уж его и подавно. Но мысли читать я не умела.

Я невольно вновь вернулась к размышлениям о Шере.

Соня вылезать из транса не торопилась. В её мозгу дикими скакунами с погоняющими их есаулами из степей проскакивали события прошедшей недели.

Три слова: я тебя люблю. Луну дарю.

У меня в руках цветы — приди к фонарю[1]

Примерно такими словами в шутливой форме, но с некой обречённой преданностью её ежедневно преследовал Оливер Басс, изрядно капая на нервы с первого свидания в морге. Она видела в нём превосходного человека, доброго, милого, пушистого, в точности как её полоумная сестричка, — её раздражало это до тошноты. Но он запал ей в душу и заставлял чувствовать себя рядом с ним не такой уж и дурой.

Хотя дурой она никогда не была, и Оливер это прекрасно видел. Он, будучи человеком проницательным, многое подмечал, ничему не удивлялся и вёл себя с ней всегда достойно и уважительно.

А ещё он кучами закидывал её сообщениями, иногда глупыми, детскими, которыми впору обмениваться восьмиклашкам, впервые помутившимся разумом, такими, как это перед сном:

«наипрекраснейших»

«удивительных»

«завораживающих»

«замечательных»

«незабываемых»

«таинственных»

«необычайных»

«шоколадных»

«сказочных»

«красивых»

«сладких»

«нежных»

«милых»

«СНОВ!»

Ещё чаще он закидывал её муками своей музы — потугами гениального рифмованного бреда собственного сочинения, а порою, его сообщения носили более глубокий характер, и он присылал строчки из классических произведений, невольно угадывая те, которые были нежно любимы Соней:

«Я твой король Любви — единственный король,

Который, может быть, заслуживает власти!»[2]

Конкретно в этих строках Соня, кроме его вездесущей любви, которую Олли пытался пропихнуть во все отверстия, попадаемые в поле его видимости, ничего и не замечала, но Артём Охренчик, знающий брата как свои двадцать пальцев, не задумываясь, отметил бы «хорошую мину при великолепной игре» и поднял бы его имя в турнирной таблице на самый топ, а сам в который раз усмехнулся бы себе под нос и подивился поразительной схожести Оливера на самого Сирано, страдальца и паяца. Но кроме Шера, находившего в произведении себе аналогию — Ле Бре, друга Сирано, такое мог предположить лишь дикий любитель фантастики, так как о натуре братца кроме него не знал никто. Соня о струнах его души была не осведомлена, а если бы была, ей это не понравилось бы абсолютно.

Но она уже не так сильно презирала его за проявленные чувства, ей даже льстило его внимание — ну и что с того, что у них ещё не было даже самого простого мультяшного поцелуя, ну и что с того, что она не подпускает его к себе и на метр! Всё это так неважно, когда она желает мести его брату и пока не замечает, что на горизонте, спионеренными с Вегаса мигающими вывесками маячат нехилые возможности благоустроить свою судьбу с Оливером, забыв о дурных мыслях.

Но дурные мысли они на то и дурные, что не желают оказаться похороненными заживо в теле юной мисс Матвеевой, будучи пресечёнными в корне. Или это мисс Матвеева сама не желает делать из головы кладбище для этих дохлых плохих мыслишек. Не суть, факт оставался фактом, они продолжали плодиться и не оставляли тело бедной девушки, совершенно запутавшейся и видящей смысл лишь во мщении, хотя она уже и не так яро отстаивала свои некогда пылкие чувства. «Из всего, что вечно, самый краткий срок у любви,» — гласит народная мудрость, с которой Сонечка ещё ознакомиться не успела, но находилась на пути к осмыслению этого факта лично.

А пока на её шее висел забавный кулон в виде скрипичного ключа на змеящейся серебряной цепочке, в голове зижделась тысяча тёмных темных идей и перед глазами картинки весёленького похода на вечеринку мэра, где её самоназванный принц веселился тем, что в режиме рыцаря чинил вышедшую из строя сантехнику, сменились на картинки бурного на эмоции воскресного вечера.

После доскональной поверки каждого уголка «Crazy World», когда они с Егором окончательно убедились в том, что сестричка территорию покинула, а созвонившись с другой парой искателей, Лизой и Лёшей, и узнав, что её нет ни дома, ни в школе, ни вообще нигде, где она предположительно могла бы быть, они предприняли контрольную попытку дозвониться до неё, но и та потерпела крах. Предельно огорчённые родственнички дружно, не сговариваясь, решили проведать также и студию звукозаписи Оливера: так как Егор искал в компании сестрёнки Басса, а Соня же, в свою очередь, искала Шера, считая, что раз они с братом такие великие друзья, — он вполне мог воспользоваться его студией для занятий непристойностями с «хитрой бестией» Леной.

Они долго себя корили, что не додумались прийти сюда раньше, застав весьма прозаичную для криминального телевизионного канала картину: несколько парней в яркой свободной одежде урбан-стайла в чёрных масках с прорезями для глаз затащили в гигантский джип безвольно болтавшегося в их руках человека пропорций Оливера, решил Егор; пропорций Хренчика, решила Соня. Машина тут же сорвалась с места, а пребывающие в ступоре брат с сестрой хаотично оглядывались в поисках тачки, чтобы организовать погоню.

В поле их зрения попала лишь одна — чёрный бумер шестой модели:

— Не знаю, как ты, но я угоняю тачку Охренчика, — выкрикнула Соня, на всех парах мчась к машине.

— Ты водить-то умеешь? — поддел её брат, обгоняя и дёргая дверцу, оказавшуюся закрытой (благо, сигнализация оказалась в отключке). Ловя удивлённый взгляд сестрёнки, он достал из кармана отмычку, но в подробности её приобретения вдаваться не стал, лишь, прищурив глаза, от чего от уголков его красивых глаз стали расползаться добрые морщинки, стал примеряться к замку.