Тамерлан (начало пути) - Исраил Ибрагимов

— Если уговорим в Кеше всех, кто умеет держать в руках оружие, — говорит Омар. — Поищем достойных воинов — они есть и в окрестных стойбищах.

— Это невозможно.

— Сотни — две у нас будут точно, — говорит сверстник по имени Закиридин.

— Достаточно… — говорит Тимур. — Надо помнить о трех вещах: Аллах не с ним, а с нами, мы соколы — они зайцы и мы сразимся не в назначенный день, в полдень, а раньше. Мы постараемся застать их врасплох…

— А как же насчет честного сражения? — удивлен Омар.

— Да, да. Мы должны сдержать слово, — вторит другой.

Воцаряется долгая пауза, которую прерывает опять же Тимур. Он говорит медленно, но продумав каждое слово:

— Честных или не честных сражений не бывает. Бывают либо победы, либо поражения!..

21

Внизу у подножья холма — лагерь Камарадина. Кое–где шатры, кое–где скучкованы лошади, люди… На вершине холма затаился Тимур с двумя своими сторонниками.

— Они здесь с утра, — говорит Тимур.

— Вскоре расседлают коней, — вступает в разговор Сардар.

— Тогда и начнем, — молвит Тимур и, повернувшись произносит не без иронии. — Но, возможно, я не прав и надо дождаться до завтрашнего полдня:

— Нет, нет, — отвечает тот поспешно, стараясь не заметить иронии, — до заката солнца сражение должно быть закончено… — Ты, прав, Тимур.

— Что ж, Сардар, Я думаю, твое предложение разумно, — говорит Тимур и соратники его понимают, что в данном случае речь идет не о «предложении» Сардара, а о тактике самого Тимура. — Тебе, Сардар, со своей сотней и начинать. Тебе, Закиритдин, идти слева, я — справа… Пойдем уступом…

22

Как и в прошлый раз, Тимур застает противника врасплох. Шумы (выкрики людей, лязг стали, ржание лошадей, падение тел на землю, стоны и т. п.), характерные для сражения. Сотни стрел, жужжащих в воздухе смертоносными пчелами… В гуще рубится Тимур, неподалеку — его верный Чеку… Рубится изо всех сил и Камарадин, выкрикивая что–то воинственное, к нему пробираются соратники, один из которых выкрикивает:

— Камарадин, сюда!

Через минуту — другую его сотни почти разгромлены, Камарадин и буквально единицы из былого, правда, небольшого «войска» бегут прочь… Мчатся по косогору… Камарадин резко тормозит коня — тот едва не становится на дыбы. Останавливаются и другие войны и только теперь мы видим в глазах Камарадина слезы. То — слезы, казалось, ребенка, которому обещанную только — что игрушку передарили другому ребенку… Но — это и слезы человека, безусловно, не слабого, более того, несмотря на неудачу, все еще не потерявшего мужество и надежду. Он вытирает рукавом глаза, всматривается машинально в небо — там, казалось, где–то глубина неба вобрала иные чувства иных людей — сторонников Тимура, выплеснувшихся в победных выкриках…

23

Достаточно долго длится ликование победителей. Тимур не скрывает своего удовлетворения, ибо эта по сути первая настоящая победа в его военной биографии.

А вот он спустя несколько дней, в толпе ликующих молодых воинов, с большим усилием сдерживая радость, принимает хвалу в честь победы, в свой адрес. Тут же неподалеку неунывающий Чеку в кругу приятелей.

— Он — ко мне с саблей — орет: «Я сейчас проткну твое пузо, проклятый барласовец!» Я ему: «А ты видел, что у меня находится ниже пуза?»

Чеку расстегивает штаны, показывает… детородный член! Это еще более усиливает хохот… Но взмах руки, будто обрубает веселье…

— К нам гости, — говорит Тимур воинам.

Воины расступаются, к Тимуру подъезжает небольшая группа гонцов.

— Высокочтимому Тимуру сыну Торгая я привез привет от великого Казангана, — произносит глава группы.

— Я рад любому доброму слову великого повелителя Мавераннахра.

— И еще письмо…

— Письмо?

Гости мнутся.

— Мы не уверены, что послание представит интерес и вашим… несомненно… доблестным воинам…

Намек, более чем прозрачный, правильно понят Тимуром. Он без слов вместе с гостями выезжает из толпы и, отъехав к берегу, кстати, обрывистому, горному, спешивается с коня. То же проделывает и один из гостей.

— Тебе шлет письмо высокочтимый Хаджи Барлас, — гость протягивает на большой свиток.

— Что нужно дяде от меня? — молвит Тимур, читает, лицо его сияет, читает вслух: «…великий повелитель Казанган восхищен твоей победой и пожелал видеть тебя на своей службе в качестве соратника и даже тысячника!.. Для нас, барласовцев, это равносильно милости Аллаха…» Езжайте, передайте дяде Хаджи: я рад вести! — говорит порывисто он, ловко садясь на своего коня, громко подзывает к себе своих приятелей: Закиридин! Сауд! Тюмень! Чеку!..

Перед ним выстраивается ровно десять молодцеватых ребят его возраста — глаза их полны ожиданием и надеждой.

— Отныне я тысячник, — заявляет Тимур.

— У этого… караунасца Казангана… — как всегда в своем духе вклинивается в разговор Чеку.

— Повелителя Мавеннахара Казангана. А тебе советую уподобиться не сороке, а соколу!..

— Молчу! Молчу!

— Что это означает? — продолжает Тимур. — Это значит, что с сегодняшнего дня вы мои сотники! Мы все поступаем на службу к Казангану!

Новость мигом преображает сверстников: они как бы становятся более собранными, такое впечатление, что они только теперь почувствовали себя настоящими мужчинами.

24

Город Кеш.

Заутренняя молитва.

Среди молящихся — Тимур. Он стоит рядом с дядей, Хаджи Барласом тут же неподалеку, расположились молодые незнакомые люди.

Мы застаем молитву. Естественно, в конце ее люди расходятся. Тимур и Хаджи Барлас идут рядом. Говорит чаще Хаджи Барлас. Тимур, как и полагается племяннику, весь — внимание…

— Истинно: ты, т. е. я хочу сказать «мы», должны быть благодарны эмиру Казангану за столь милостивое предложение, но…

Тут Хаджи Барлас, почуяв, что к их разговору прислушивается какой–то человек, осекается, берет за плечи племянника, отводит его в сторону и через секунду — другую продолжает:

— Здесь у каждого камня есть ухо. Посторонним знать о наших семейных делах не обязательно — или я не прав?

— Вы правы, дядя.

— Так что хотел я сказать?

— Мы должны быть благодарны эмиру Казангану, но…

— Но… должны помнить, — он опасливо озирается, — эмир — северянин, караунасовец, мы же — барласовцы — южане… Кеш спокон веков наш…

С ними раскланялся какой–то, судя по внешнему виду, знатный человек. Хаджи Барлас заметил, что это вызвало интерес племянника: