Изгнанник. Часть 1. Обновление. Жена - Алексей Жак

Она сглотнула и сжала обеими руками края кофты у груди.

– Я не отдам его в армию. Ни за что. Этот говорит, что ему наплевать, если не будет учиться, пусть идет служить. Он говорит: «Я служил, и Кеша не рассыплется». Разве для этого я его родила и воспитывала, чтобы…

– В службе я не вижу ничего… ничего постыдного и страшного. Чего можно опасаться. Если только не отправят в горячую точку…

Он осекся, потому что вспомнил, как говорили о нем некоторые сослуживцы, а тот, кто не говорил, смолчал, все равно так думал. Даже Мошка, его верный друг и целый год, пока они были молодыми (карасями) на службе, весь этот год его собачка на привязи. Хотя, конечно же, привязан Леха был больше к теплу писарского обиталища, чем к нему, к человеку с иной галактики. Галактики под названием «Отчий дом».

– Отсиделся в тепле, дармоед, – говорили они, – что это за служба. Хлебнул бы с наше, узнал бы настоящее солдатское житье. А так: можно сказать, что и службы не видел. Много ли в иллюминатор разглядишь. Тем более, когда печка под задницей. Один ют… и кусочек моря, чтобы не расслаблялся, помнил, где ты. Не служба, а рай. Ему только крылышек не хватает. Подрисовать, так чистый ангел выйдет. Молись на него после заката, чтоб, куда подальше не заслал – все карты у него, козырные, куда захочет, определит. Хоть в рай, хоть в ад.

Так говорили они, и Сергей поеживался от одних только мыслей, что еще могли они думать о нем, что они могли бы добавить к этим своим словам. Такого, отчего стынет кровь, и трясутся руки у униженных. Будто пригвождённых к позорному столбу. Или распятию.

Ольга отвернулась и молча боролась с собой минуту. Наконец, спазм, который не давал ей вздохнуть, произнести хотя бы одно слово, был ею преодолен. Она громко кашлянула, перегнувшись всем телом, а когда выпрямилась, открыто посмотрела Сергею в лицо. Глаза ее наводнились, и прозрачная пленка, лопнув, как будто прорвалась мыльный пузырь, открыла дорогу ручьям слез, теперь ничем не удерживаемых, избавленных от преград.

– Ладно, ладно, я сказал, не подумав. Не смотри на меня так.

Сергей встал, подошел к столу и стал открывать бутылку. Он раскручивал проволочный жгутик, придерживая пластмассовую пробку другой ладонью, а сам искоса наблюдал за Ольгой. Она вытерла платочком у глаз, переменила позу и глянула в окно. Солнце еще не открылось взору, оно пряталось за высоткой чуть слева, но зеленеющие посадки вдали вдоль небольшого овражка уже пробудились и сияли, будто улыбаясь.

– Ты же знаешь, я сделаю все, что от меня зависит, что в моих силах, и даже сверх того: все, что невозможно, я сделаю… Только не допущу, чтобы Кешу забрали.

– Я дам деньги, – сказал Сергей. – На первый курс.

– А дальше мы что-нибудь придумаем, – обрадовалась Оля, слезы ее разом высохли. – Ты достаточно зарабатываешь. Подумаешь, откажемся от шампанского и… Сколько мы тратим на эти застолья?

– Вот именно, придется подтянуть пояска.

– Ничего страшного, я могу обходиться минимальными потребностями.

– Вот как?

– Да, я могу неделями есть одну кашу. Знаешь, когда Кеша был маленьким, я готовила ему манную кашу, и мы с ним вместе ее ели. Очень вкусно.

– М-да, манная каша и шампанское – идеальная диета, – мрачно пошутил Сергей.

6

– Я хотел купить новую машину, иномарку. Копил, а теперь не знаю, что и думать, что и делать. Ты как будто мне руки отрезала, обрубила, и часть серого вещества из мозга выскребла своим коварством.

Сергей с усилием напрягал память, чтобы вспомнить эпизод своей жизни, который вынудил его сказать такое подруге.

Вечером Сергей завел и поехал на своей «восьмерке» во дворец культуры на танцы. А вначале он позвонил Ольге, но трубку снял Кеша.

– Ее нет дома.

– Где она?

– Она пошла в магазин.

– Ты почему так долго не брал трубку? Так, где же она? Еще не вернулась?

– Она, наверное, зашла к подружке из соседнего дома. Когда уходила, сказала, что может быть задержится, и чтобы я ложился без нее, как посмотрю телевизор.

Там он застал ее вытанцовывающую с кавалером. Он следил. Потом они, откушав в буфете, направились к выходу. Дальше под ручку в метро. Он спустился на станцию и подошел к ним ближе. Завидев его, она бросилась в другой вагон. Он вошел за ней. Кавалер остался в недоуменном одиночестве на перроне.

– И что ты скажешь на всё это?

– Ты что тут делаешь?

– Ты еще спрашиваешь? Как ты смеешь?

– Не кричи, пожалуйста. Здесь люди.

– А что мне люди? При чем тут люди? Хорошо. Давай выйдем на следующей станции и поговорим спокойно.

– Я не хочу с тобой говорить. Ты в таком состоянии, что с тобой бесполезно разговаривать.

– Нет, посмотрите на нее. Она даже не краснеет.

Сергей был не прав. Ольга вся пылала. В подземке было натоплено, как в избе с печкой. Ее щеки, лоб раскраснелись от жары, но она даже не пыталась расстегнуть свою дубленку. Тушь и губная помада размягчились, на грани таяния, будто и впрямь собирались потечь – как уже сделали жирные слои нанесенного на кожу лица крема, удерживаемые слабо фиксирующей сахарной, сверкающей на свету, пудрой.

– Оставь меня, – крикнула Ольга и выбежала из состава. Сергей двинулся было за ней, но замешкался. Двери захлопнулись. Радио объявило, что поезд следует до следующей остановки «Павелецкая». И он поехал дальше, разглядывая колонны станции и мрамор стен и полов, несущихся мимо него, ускоряющих свой бег, пока не погрузился во мрак туннеля и не увидал в черном зеркале свое перекошенное и неузнаваемое лицо – отражение человека на грани безумия.

7

– Я подумал и решил, – сказал Сергей, – решил дать тебе деньги за оставшийся период обучения Иннокентия.

– Как? Все сразу. Зачем?

– Так ты будешь спокойна и уверенна, что я тебя не брошу. И не обману.

– Я итак…

– Не спорь и не говори, что ты и без них… меня… что они тебе не нужны.

– Нет, конечно они нужны. И правда, так мне будет спокойнее.

– Только предупреждаю: я даю тебе вперед всю сумму под условие, что ты эти деньги не станешь держать дома… ну, в этом доме, ты понимаешь. Заклинаю тебя, не храни их в своей квартире, где сейчас живешь. Лучше всего, отдай маме. Отвези их к ней в область, расскажи ей все, и передай деньги на хранение. Она спрячет их лучше, чем ты, я уверен. Под ее присмотром они будут под надежной защитой, а я спокоен.

– Хорошо, как скажешь. Правда, я не стала бы… но раз ты этого хочешь, то…

– Да, и не говори никому: ни сестре, ни соседкам, ни подругам, никому.

– Этого мог не говорить. Что я не понимаю?

– Так-то лучше.

8

Он не выдержал и опять позвонил. Очень уж скучно и тоскливо было сидеть вечером в своей съемной квартире и ждать прихода выходных, когда она приезжала к нему.

Абонент молчал. Трубка ровно гудела через определенные интервалы.

Он сорвался с места и снова поехал к проклятому дому свиданий. На метро.

Приехал он к окончанию мероприятия, он подсчитал, что самое время бездельникам собраться в шумном гардеробе, где толкаясь и смеясь, они начнут надевать на себя шубы, пальто, куртки. Девушки бальзаковского возраста выстроятся в длинную очередь в туалетную комнату, которая будет спускаться по витой парадной лестнице к широким усадебным дверям в холле. Очередь меньших размеров растянется к единственному двухметровому зеркалу в медно-бронзовом обрамлении с лампой-бра над головой.

Он остановил себя у парапета пешеходного перехода уже на улице. Нет, туда он не пойдет. Ему хватило эмоций и переживаний еще с предыдущей встречи на танцполе. Когда он встретился со своей ветреной спутницей жизни, развлекавшейся в обществе экстравагантного мужичка из арьергарда завсегдатаев и третьесортных приставал-прилипал к женскому телу. И она к тому же строго-настрого запретила ему вновь приходить туда без нее.

– Я туда больше не пойду, – сказала она. – Не хочу больше. Но и ты туда не ходи.

И добавила некоторое время спустя.

– Если надумаешь – вдруг захочется – то предупреди меня. Хорошо?

– Хорошо, – согласился он.

Да и что он мог ей ответить: он почти потерял уважение к себе за эту свою слабость и безволие. Он ни в чем не мог отказать этой женщине. Потому что кроме нее, у него ничего не осталось больше в этой жизни. И он цеплялся за нее, как тонущий за спасательный круг или соломинку.

Он увидал ее издали. Как она идет, грациозно – она умела это делать восхитительно – покачивая бедрами, в дубленке лишь угадываемыми по очертаниям, смытым тяжелыми покровами ее верхней зимней одежды. Как, низко согнувшись, преклонившись перед ней, семенит рядом воздыхатель. Черт возьми, новый ухажер! Сколько же их у нее? Он не подошел. И растворяясь в снежном вихре, налетевшем вслед за исчезнувшей в переходе парой, под обледенелым асфальтом улицы, он все шел и шел наугад, ища, куда приткнуть свое ослабевшее, обессилевшее тело. И в конце улицы, в небольшом парке упал на скамейку, усыпанную снегом, как припорошенная студеная могила на кладбище.