Изгнанник. Часть 1. Обновление. Жена - Алексей Жак

В добрых сказках о добрых принцах повесть обычно заканчивается пиром и свадебкой, а на деле всегда всё оборачивается примитивнейшим и противнейшим жлобством, и скупердяйством: Иванушка садится на трон, Алёнушка выпрашивает у него на новую парчовую шубу, царь-батюшка почивает вечным сном – преставился старик. Возможно от обжорства на пирушке.

Вот и у него полнейший ералаш в личной жизни: дельце слеплено, помехи по боку, а его Алё… Олёнушка спроважена куда подальше, точнее сама предпочла ретироваться, от беды подальше. Обломилась ей и шубка новая (хватит дубленки за двадцать тысяч), и другие гостинцы. Внезапно между ними пронеслась молнией неприязнь, отбившая у каждого охоту на возобновление свиданий, на показную веселость и радость встреч. Игра в любовь им наскучила. Интимную близость он устал у нее выпрашивать, а у нее неимоверно выросли запросы при каждом новом появлении в его квартире.

2

– Ты не представляешь, как раздули родительские взносы в кассу класса, – торопилась сказать она, отдуваясь после каждого слова, как спешащий, подпрыгивающий и шлепающий по шпалам где-нибудь в глубинке России среди зимних запорошенных снегом степей одинокий паровоз. Спешащий на конечную станцию для выгрузки пассажиров с громоздкой поклажей на полках и необъятными багажами под ними.

– Почему не представляю? – спокойным, ровным тоном отвечал Сергей. – Очень даже хорошо, просто прекрасно представляю.

Сергей неспешно расстегивал ей дубленку, отщелкивая из дырок пластмассовые пуговицы большим пальцем, который некстати ударялся об указательный. Получался порой громкий, звонкий щелчок – как в ресторане, – которым сопровождается выкрик посетителя:

– Человек!

Она торопилась, спешила скинуть тяжелую верхнюю одежду со своих круглых плеч, улыбалась и, кокетничая, строила глазки.

«Как ей не надоест? – успевал подумать Сергей. – Каждый раз одно и то же».

– Ха-ха-ха, – смеялась она на постукивание костяшек пальцев друг о дружку, и, отступая в сторону, ссыпала прямо на пол, на паркет – не новый, но все же лакированный – горстку снега с пушистого воротника.

– Я уберу, – говорила она, прекрасно зная реакцию Сергея. Наперед, на много шахматных ходов, опережая его.

– Не надо, – останавливал ее Сергей. – Я сам. Лучше иди, мой руки и проходи ко мне. Скорее.

Он подумал о Марине Семеновне за стенкой, которая еще не поднималась с утра, и возможно вскоре встанет и начнет свой ежеутренний, нет, уже дневной, моцион. Как всегда сопровождая передвижения своего большого, располневшего тела по коридорам и сантехническим комнатам громкими и сердобольными охами и стенаниями.

– Представляешь?! – Ольга смотрела широко открытыми и безумными глазами на него, как на утопленника; она только-только вошла в комнату и капельки воды еще не просохли на ее носу.

– Как тебя, – сказал Сергей. – Во всех мельчайших оттенках. И в самых ярких красках.

– Нет, все-таки дай я тебе расскажу.

– Может, не надо.

– Не возражай. Мне хочется.

– Валяй.

– Арина Арнольдовна, это их классный руководитель, – начала Оля, плюхаясь на мягкий диван и разглаживая воображаемую ею, невидимую складку на черной юбке, – она затеяла новую кампанию по сбору средств на… это неважно, – оборвала она себя, – … о чем это я? да, так вот: она собрала всех родителей в классе и выставила всем ультиматум. Ты понимаешь – ультиматум. Не больше, не меньше. Или-или.

Ольга выдержала паузу, улыбнулась.

– У тебя не будет чего-нибудь вкусненького? – спросила она без всякого перехода.

– Да, сейчас, – встрепенулся Сергей.

Он вышел и вернулся с блюдом бутербродов со свежей ветчиной. Ольга взяла один и откусила. Пережевывая, она посмотрела на письменный стол в углу комнаты. Там стояла бутылка шампанского.

– Или платите…

– Или что?

– … или не рассчитывайте на пятерку в четверти по ее предмету. Это вымогательство какое-то. Ты не находишь?

– Она так сказала?

– Да.

– Ты не придумываешь?

– За кого ты меня принимаешь? Я не вру.

– Я этого не говорил. Немножко фантазируешь, и только. Согласись, это так?

– Ну, не пятерку, тут я конечно преувеличила.

– Я не об оценке…

– Но все равно, ту оценку, на какую ребенок претендует, ему не поставит. Из вредности. Всё сделает, чтобы его завалить.

Ольга вздохнула и откусила еще. Сергей махнул рукой.

– Да, еще одно…

– Что еще?

– Их поведут на каток сдавать какие-то нормативы, – Ольга всплеснула руками. – Ты представляешь, в наше время ни о каких катках не мечтали, и речи об этом не было. Что касается меня, то меня ни за какие коврижки не выманишь на лед. Я и стоять-то на коньках толком не умею, не то, чтобы скользить.

– Так что? Что от меня требуется?

– Нет, нет, – опять заторопилась Ольга. – Коньки ему купила баба Лиза. Только их заточить нужно. Я в этом ничего не понимаю. У меня и коньков-то никогда в жизни не было. Но в школе Кеше сказали, что прежде лезвия нужно обточить… или наточить. На каком-то наждаке. Ты, наверное, знаешь. Ты рассказывал, что в детстве катался на коньках на пруду.

– Хорошо, приноси. Разберемся.

Ольга придвинулась к Сергею и положила пухленькую руку ему на коленку.

– Оля, я же в прошлый раз давал тебе деньги, – повысил было голос Сергей, но тотчас перешел почти на шепот. – Имей совесть.

– Но то были деньги на жизнь, – Ольга изогнула шею, заглядывая снизу в лицо Сергею. Улыбка не сходила с ее ярко-накрашенных губ. – Ты не думай, мы экономим. Дотянем до конца месяца, а там этот зарплату принесет. Ему-то баба Лиза всегда подкидывает, не забывает. А нам, который месяц… ни одного подарка Кеша не получил. Раньше… – начала она, но опять прервалась.

– Лучше не начинай, – сказал Сергей.

– Давай лучше шампанского выпьем. Ты же его для меня приготовил?

– А для кого еще?

3

Затем пришел черед той самой размолвке, затянувшейся на год. Они обходились без звонков, без свиданий. Было время подумать. Обо всем. И о чем угодно.

Ровно через год они встретились снова. Но ничего в их отношениях, в привычном укладе их совместной, без совместного проживания, жизни не переменилось. Будто и не было этого длинного, унылого года в разлуке.

– Ты как?

– Нормально.

– Я тоже. Ничего не произошло за это время. Все обычно: мама, сестра, Иннокентий. Он теперь в институте бабы Лизы, учится на дипломата.

– Ого, у бабы Лизы уже собственный институт!

– Ну, ты понимаешь, что я хотела сказать.

– Уж конечно понимаю. Тебя трудно не понять.

– Ты злишься?

– Нет, отчего же? Все же нормально. Подумаешь год прошел. Разве это срок для влюбленной пары.

– Не надо так говорить.

– Как: так?

– Ну, ты же с издевкой говоришь, чтобы меня кольнуть, чтобы мне больнее было.

– И в мыслях не было никого колоть. Тем более тебя. Напротив, я тебе премного благодарен. Вовек не забуду твою доброту.

– Ну ладно, Сережа, не надо таким тоном… Я чувствую себя виноватой, и прошу у тебя прощения. Я же первая позвонила и предложила встретиться. И ведь и ты не возразил мне. И не отказался. Значит, чувства все-таки остались. Правда, я угадала?

– Они и не проходили. Они просто заснули, задремали.

– Вот и хорошо. Я предлагаю их оживить. Пусть все будет, как прежде. Ведь нам с тобой было хорошо вместе. Не так ли?

Сергей молчал.

– Ты все равно лучше меня не найдешь. Мы с тобой уже не молодые. А так, как я тебя люблю, ни одна женщина тебя не полюбит.

– Ты откуда знаешь, кто как меня сможет полюбить? Откуда такая уверенность взялась? На какой почве произросла?

– Я тебя, как облупленного знаю, Сережа. Выучила за все эти годы, что была рядом. Ты-то меня не обманешь. Не ерепенься, и не притворяйся. Если какая и пойдет за тобой, то ненадолго. Из-за каких-то своих меркантильных интересов, о которых ты, может быть, не догадаешься никогда. Ты не знаешь еще женщин, какие стервы бывают.

– А ты значит без интереса со мной?

– Конечно же, глупенький. Что мне взять с тебя, подумай? Мне ничего не нужно от тебя, кроме тебя самого. Я тебе рассказывала, что у меня были кавалеры при деньгах, и очень богатые были, но разве они могут состязаться с тобой. У них нет доли того, что есть в тебе.

– Что же?

– Что женщина не сумеет высказать, но обязательно разглядит.

4

Следующий раз она приехала на Рождество. В его халупу холостяка с нагрузкой в виде старой, дряхлой женщины, которую гнать он не мог – мать еще до своей смерти все-таки успела прописать ту в их квартиру. Да и не хотел, что-то родственное сохранилось в его сердце от тех былых (поросших быльем) лет, когда он приезжал к ней в гости в Облаково, где высокое небо висело над буйным леском через проезжую дорогу.