Специальный приз - Александр Ампелонов

Кисточкина тем временем снова начала изучать Кольку. Она сбила ему прическу. Теперь Колька стал похож на дикобраза.

— Будешь играть Силкина! — сказала Светка и распустила остальных артистов.

Я понял, что мы влипли.

— А что мы должны делать? — хмуро поинтересовался Колька.

— Ты разве не слушал рассказ? — строго спросила Кисточкина.

Я помнил рассказ и сообщил Кольке, что буду бить его по физиономии. Колька ответил, что в таком случае после спектакля даст мне сдачи.

— У нас не бокс, а спектакль. Пощечина будет театральная! — успокоила его Кисточкина.

…Вечер назначили на пятое марта.

Ночь перед спектаклем я спал плохо. Мне приснилось, что я сижу в огромной клетке и передо мной с длинным бичом стоит Кисточкина и заставляет прыгать через горящий обруч.

Когда открыли занавес, я понял, что на сцене легче всего исполнять роль трусов. Руки у меня тряслись, а у Кольки было такое выражение лица, будто ему только что вырвали зуб.

В первом ряду сидела учительница литературы, а рядом с нею писатель, рассказ которого мы должны были разыграть в лицах. Писатель был очень скромный, без бороды и без очков. Генка Шубин из десятого «Б», который сидел рядом с ним в больших непрозрачных очках, походил на писателя куда больше.

В первой сцене я чинил телевизор и заодно поучал Кольку, как надо жить. Все шло как по нотам до тех пор, пока Кисточкина не показала из-за кулис, что говорить нужно громче. Я разволновался и не заметил, как повернул телевизор задом наперед. В зале засмеялись: телевизор у нас был ненастоящий — обыкновенная коробка без всякой начинки. Валерка, ответственный за технику, высунулся из-за кулис и повертел пальцем у виска. Я исправил ошибку, но зрители не унимались. Писатель сидел с каменным лицом. Никакого юмора в этой сцене предусмотрено не было.

Вторая сцена началась с того, что Кисточкина — она изображала дежурную по столовой — вытирала столы. Малыши очень натурально сделали очередь в буфет. Колян еще натуральнее ее развалил. В этот момент я должен был появиться и восстановить порядок.

Может, оно так бы и случилось, если бы перед самым выходом я не захотел причесаться. Пока я стоял перед зеркалом в темноте, в самом углу сцены кто-то чиркнул спичкой. Я присел на корточки и разинул рот от удивления. За черной драпировкой стоял Витька Смирнов из восьмого «Б». Он собирался бросить на сцену дымовуху — моток свернутой кинопленки. В прошлом году он прославился на всю школу тем, что принес на физкультуру лягушку. Одним словом, человек без тормозов.

Тем временем на сцене началась паника. Колян окончательно разогнал очередь и теперь метался по сцене в поисках того, кто должен призвать его к порядку.

Но в это время я уже сцепился с Витькой. Он, конечно, такого не ожидал. На линейке его голова выше всех, и никто в школе с ним не связывается.

— Артист, тебя зовут! — отбивался Витька. От неожиданности он явно струхнул.

— Отдай дымовуху! — шипел я.

А на сцене такое пошло! Кисточкина, спасая положение, сама отправилась наводить порядок в буфете. Колян не знал, что делать. По рассказу здесь завязывается моя с ним потасовка, а теперь драться ему было не с кем.

Пытаясь вырвать дымовуху, я повис у Витьки на руке. Он резко толкнул меня, и мы оба вылетели на сцену.

В зале началось что-то невообразимое. Громко визжали малыши, со всех сторон к сцене бежали болельщики. Кто-то догадался дать занавес. Последнее, что я успел заметить, было удивленное лицо писателя. Он, должно быть, вспоминал, где все это у него написано.

Меня разбирали на совете отряда. Защищала меня только Кисточкина. Она сказала, что я, конечно, немного нарушил течение пьесы, но это произошло только потому, что во время репетиций я сильно вошел в положительный образ и поэтому не мог спокойно пройти мимо замеченного безобразия.

Молоток

На физике я поспорил с Гариком и схватил «банан». Двойке я ни капельки не удивился: вчера во дворе девчонки из 5-го «Б» нагадали мне по руке неприятность. Но спорить было просто глупо. Кому не известно, что переспорить Гарика нисколько не легче, чем слетать на луну.

Спор вышел из-за трубы. Она торчит за забором у наших соседей — на заводе, где работает мой отец.

Когда Наташку Клюеву вызвали к доске отвечать инерцию, Гарик показал пальцем в окно:

— Как думаешь, сколько в трубе метров?

— Не знаю, — сказал я. — Метров тридцать.

— Э! Не угадал, семьдесят пять, — заявил Гарик.

Можно подумать, что он вчера измерил трубу линейкой.

— Таких труб не бывает, — сказал я.

Физичка засекла наш шепот и теперь водила глазами по партам, чтобы определить, кто болтал. Когда она отвернулась, Гарик прицепился вновь:

— А зачем тогда на ней лампочка горит?

— Захотела и горит, — обозлился я.

— Эх, ты! — сказал Гарик. — Это для самолетов. Два — ноль в мою пользу.

— Много ты знаешь. Самолеты так низко не летают.

— Еще как летают, — утверждал Гарик. — У меня сосед — летчик. Он вокруг этой трубы на посадку поворачивает. Три — ноль.

Я не удержался и прыснул со смеху. Гарик в ужасе спрятался под парту.

— Кораблев! Что ты заметил смешного?.. — спросила физичка. — А ну-ка помоги Клюевой.

Я поплелся к доске и через пять минут вернулся обратно с двойкой в дневнике.

На переменке я показал Гарику кулак:

— Еще раз поспоришь — получишь. Понял?

— Сам спорил, а я виноват, — пожал плечами Гарик.

— Ладно, проспорил, и молчи.

— Кто проспорил? Ты сказал — в трубе тридцать метров, а там семьдесят пять.

— Ты ее измерял? — спросил я.

— Может, и измерял!

Я схватился за живот. Кому не известно, что Гарик боится темноты, а залезть на трубу…

— Чего смеешься? Скажешь, ты туда залезешь?

— Может, и залезу, — с достоинством сказал я, — быстрее, чем ты.

— На что поспорим — не залезешь? — выпалил Гарик.

Одним словом, мы снова поспорили, на этот раз на мороженое.

Прозвенел звонок. Вернувшись в класс, я посмотрел в окно и почувствовал, как по спине побежали мурашки. Труба упиралась в облака и казалась в два раза выше, чем на прошлом уроке.

Три дня трубу мы не вспоминали. Во-первых, за это время я успел три раза поспорить с Гариком на другие темы, а во-вторых, труба была на территории завода за высоким забором.

Когда Гарик напомнил про спор, я сказал:

— Полезу. Хоть сейчас. Как только пропуск достанешь.

— Зачем пропуск? — удивился Гарик. — Через забор перелезем.

— Не-а, — сказал я. — Без пропуска я не полезу. Или передвинь трубу за забор.

Гарик растерянно моргал глазами: передвинуть трубу ему было явно не по силам.

Одним словом, я наверняка бы вышел сухим из воды, но через три дня, когда обсуждали план работы на вторую четверть, кто-то предложил экскурсию. Здесь поднялся шум как на футболе.

— На судостроительный! — крикнул Васька Филимонов.

— Лучше на кондитерскую фабрику, — возражали девчонки. Они были убеждены, что на фабрике им позволят полакомиться шоколадными конфетами.

Тут, как и следовало ожидать, вылез Гарик. Он подмигнул мне и сказал:

— Давайте сперва к соседям сходим.

Филимонов хотел спорить дальше, но Гарик что-то шепнул ему на ухо, и Васька сразу заявил, что он всю жизнь мечтал увидеть, как делают турбины.

Большинство голосовало за соседей. Гарик ухмылялся. Он знал, что выхода у меня теперь нет.

Вечером я вылез на балкон посмотреть на трубу. На макушке ее и в самом деле горели лампочки. Но не одна, как сказал Гарик, а две или три.

— Пап, — спросил я за ужином, — как у вас лампочку на трубе меняют, если перегорит?

— Верхолаз поднимается, там скобы есть, — сказал отец.

— А это страшно? — спросил я.

— У него страховка. Пояс с крюком. Если сорвется — повиснет на ремне.

— Ты, никак, на трубу собрался? — удивленно спросила мама.

— Что я — сумасшедший? — не очень натурально возмутился я и замолк. Продолжать расспросы было опасно.

На экскурсию мы пошли в четверг после пятого урока.

У проходной Гарик предупредил:

— Как войдем — сразу смоемся.

Тут я понял, что он успел разболтать про наш спор всему классу. Девчонки подозрительно шушукались, а Наташка смотрела на меня, как на космонавта.

Скрылись мы без всякого труда. По просьбе Гарика, проходя мимо вахтера, Филимонов поскользнулся и шлепнулся на пол. Пока движение восстановилось, мы были уже далеко.

Добежав до трубы, я с облегчением вздохнул: скобы начинались в пяти метрах от земли.

— Лезь! Пока никого нет, — торопил Гарик.

— Что я — дядя Степа? — спокойно сказал я.

— Я подсажу, — не совсем уверенно предложил Гарик.

Он осмотрел окрестности и вдруг обнаружил лестницу. Она валялась за трубой. Я вздохнул: мне опять не везло.