Специальный приз - Александр Ампелонов

— Я подсажу, — не совсем уверенно предложил Гарик.

Он осмотрел окрестности и вдруг обнаружил лестницу. Она валялась за трубой. Я вздохнул: мне опять не везло.

Гарик схватил лестницу и без посторонней помощи приставил ее к трубе. Было трудно поверить, что все это делает человек, у которого всего-навсего трояк по физкультуре.

— Ну давай!

Я плюнул от досады и полез вверх. Скобы были холодные и ржавые. Я не смотрел ни наверх, ни вниз. Вверх — чтобы раньше времени не испугаться, вниз — чтобы не видеть наглую рожу Гарика.

На высоте третьего этажа я случайно глянул вниз и не поверил своим глазам: Гарик стаскивал лестницу на землю.

— Ты что, чокнулся?! — задыхаясь от гнева, прокричал я.

— Не бойся, я для конспирации. Потом обратно поставлю, — успокоил меня Гарик и, озираясь по сторонам, спрятался за автопогрузчик.

Я посмотрел вверх. Труба вылезала высоко-высоко в небо. Над самой макушкой ползли облака, и казалось, что труба падает им навстречу. Я крепко сжал руки и, чтобы не кружилась голова, посмотрел вниз. Гарик на полных парах улепетывал обратно к проходной. Это было самое настоящее предательство.

Скоро стало ясно, что Гарик удрал неспроста. У подножия трубы стояла толпа, а совсем рядом, на кирпичной стене, где было одно-единственное окно, показалась голова. Голова сложила рупором ладони и закричала:

— Эй! Верхолаз, давай вниз!

Сопротивление было бесполезно. Я стал спускаться. Когда ступеньки кончились, мне приказали прыгать. Я закрыл глаза и прыгнул солдатиком, как с вышки. Меня поймали и поставили в круг.

— Ты откуда такой взялся? — спросил высокий парень в комбинезоне.

— На экскурсию пришел, — сказал я.

— А на трубе что потерял? — спросил дядька с блестящей лысиной.

Я молчал. Меня взяли под конвой и куда-то повели.

— Фамилию-то свою не забыл? — спросила лысина.

— Кораблев, — нехотя признался я. Эх! Если бы меня поймали где-нибудь в городе, я наверняка назвал бы Гарькину фамилию. Но здесь отпираться не имело смысла.

— Кораблев? — хором переспросила стража.

— Погоди, ты, часом, не Ильи Степановича сын, из десятого цеха? — пристально взглянув на меня, воскликнул дядька с лысиной.

Я понял, что влип. Мы стояли в трех метрах от доски Почета. Там в третьем ряду висел портрет моего отца. Стража перехватила мой взгляд. Все посмотрели на портрет, потом на меня и сказали:

— А что? Похож.

Я понял, что сейчас меня поведут к отцу. Но вдруг старый рабочий, который до сих пор молчал, сказал:

— Давай дуй к своим. Но на трубу, чур, больше не лазать!

Я дал честное слово и пустился наутек. На такую удачу я никак не рассчитывал.

Наших я нашел в два счета. Цех был широкий, как улица. Вокруг стояли высокие, в два этажа, станки, а над головой вместо неба висела стеклянная крыша. Я незаметно пристал к экскурсии и увидел отца. Он стоял на мостике и ехал вместе с резцом вдоль длинной, пузатой, как цистерна, болванки.

Я подкрался к Гарику и уколол его булавкой. Гарик подпрыгнул и сказал: «Ой!» Экскурсовод посмотрел в нашу сторону, но я пригнулся, и в кадре оказался один Гарик. Девчонки зашушукались. Никто не ожидал увидеть меня целым и невредимым.

— Ну что, залез? — спросил Гарик.

— Залез, — сказал я. — Гони мороженое.

— Чем докажешь?

— Меня с самой макушки пожарной лестницей сняли.

— Врешь!

— Не хочешь — не верь, — с достоинством отвернулся я.

— А потом? Ты что — сбежал?

— Зачем? Они меня отпустили. Только фамилию записали.

— Ты сказал фамилию? — спросил Гарик.

— Сказал, только не свою.

— А чью?

— Твою.

Гарик побледнел. Я торжествовал.

Потом мы пошли к станку, на котором работал мой отец. Экскурсовод сказал, что перед нами лобовой токарный станок, на котором сверхточно обтачивает валы для турбин токарь шестого, самого высшего, разряда Илья Степанович Кораблев.

Все повернулись в мою сторону, а Наташка Клюева посмотрела на меня, как на знаменитость. Ребята сгорали от зависти.

И тут, откуда ни возьмись, возник корреспондент. Он был в очках и черной кепке, с магнитофоном через плечо. Все расступились, корреспондент проник в середину и, сунув Филимонову под нос микрофон, стал знакомиться. Против знакомства Васька, сразу видно, не возражал, но, кроме своей фамилии, ничего сказать не смог. Корреспондент поморщился и переключился на девчонок. Здесь все пошло как по нотам. Наташка Клюева сказала, что они никогда не думали, что турбину делать так интересно, что после школы многие из нас, наверное, придут на завод продолжить славу отцов. Корреспондент улыбался: речь ему явно понравилась. Тут Наташка посмотрела на меня и закончила тем, что наши мальчишки обязательно станут такими же, как токарь Кораблев, тем более что его сын Вадик учится в нашем классе.

Корреспондент оживился и для начала спросил, мечтаю ли я работать на станке моего отца.

Я ответил:

— Ясное дело, мечтаю.

Но в этот момент Гарик влез с подробностями:

— Его сюда допускать нельзя. У него по труду пара.

Все засмеялись. Корреспондент щелкнул кнопкой. Такой материал его не устраивал.

Вечером отец спросил:

— Что за двойка?

Было ясно, что он слышал все до последнего слова.

— За крючки, — признался я.

Отец вздохнул.

— Знаешь, как трудно! — сказал я. — Проволоку загибаешь, потом с одной стороны расплющить надо, чтобы отверстия поместились для шурупов. И еще сверлить… Даже ты за урок больше двух крючков не сделаешь.

— А ты сколько сделал? — спросил отец.

— Ни одного.

Я хотел уже сознаться, что вместо работы мы с Гариком прожигали лупой стол, но отец встал и ушел на кухню.

На следующий день по расписанию был труд. По правде сказать, в мастерскую меня совсем не тянуло. Не очень-то приятно, когда над тобой смеются. А исправить «банан» не было никаких шансов. Все ребята делали молоток. Из обычной железяки. Это было куда сложнее крючков, за которые я получил двойку.

На первом уроке Гарик читал доклад о свойствах металлов. Васька играл с соседом в морской бой, а я гадал, удастся мне до конца четверти исправить двойку или нет.

Когда доклад был на середине, учитель труда, Петр Максимович, поднял Ваську и спросил:

— Филимонов, что такое флюс?

Васька глупо улыбался и молчал как пень. Он только что убил крейсер и никак не мог понять, при чем здесь флюс. Гарик надул щеку и тыкал в нее пальцем. Васька с облегчением вздохнул и ляпнул:

— Это когда зубы болят.

Все засмеялись. Когда смех кончился, учитель спросил меня. Про флюс я помнил и сказал:

— Это специальная смесь. Применяется при выплавке чугуна, чтобы отделить железо от примесей.

— Хорошо, — сказал трудовик, — садись.

У меня замерло сердце — бывают же на некоторых уроках отметки за ответы с места. Но Петр Максимович даже не дотронулся до журнала.

Когда Гарик кончил доклад, все разошлись по верстакам. Я достал из ящика свой молоток. По правде сказать, это была обыкновенная железка. Все, что я успел за три урока труда, — написать медным купоросом свою фамилию.

Теперь я окончательно убедился, что труд — самый трудный предмет. На любом уроке за пять минут можно получить пятерку, а здесь за тройку нужно потеть целый месяц.

Сложней всего было просверлить два отверстия и сделать из них дырку для ручки. Я пошел к сверлильным станкам. Здесь стояла толпа, а Шурик с Васькой наперегонки сверлили дырки в подставках для батареек. Это был специальный заказ для кабинета физики.

Шурик демонстрировал высший класс. Пока Филимонов сверлил одну дырку, у него получилось три. Васька прибавил скорость, но запорол подряд две подставки. Силы, сразу видно, были неравные.

Я занял третий станок, зажал заготовку в тисках и нажал кнопку. По металлу я никогда в жизни не сверлил. Сверлить по дереву было просто, а здесь сверло почему-то скрипело и не хотело идти в глубину.

— Это что за толпа? Быстро по своим местам!

Зрители разбежались, а Петр Максимович сказал:

— Кораблев, как же ты сверлишь? Разметка у тебя где? Пойди посмотри технологическую карту.

Самое обидное, что про разметку я знал. Просто забыл, что в центре отверстий нужно сделать углубление керном, а без этого сверло в металл не войдет.

Технологическая карта висела возле окна. Здесь изображалось по операциям, как изготовлять молоток. На бумаге выходило, что на свете ничего проще нет. Но на самом низу было написано, что по программе на изготовление молотка положено двенадцать часов.

Я похолодел: до конца четверти осталось всего четыре урока.

Сделав разметку, я снова включил станок. Теперь все было по науке, но сверло все равно не сверлило. От злости я повис на рукоятке всем телом. Тут кто-то схватил меня за руку. Это был Шурик.