Ничего странного - Наталья Макеева

Тысячелистник впитал кровь. От него исходило густое молчание – Голубев чувствовал, что идет какой-то сложный процесс. Такое молчание он замечал перед грозой у марсианина – «живой камень» прятался от негативных энергий вглубь своих корней, где совершал одному ему ведомую внутреннюю работу. «Вам бы тоже не помешало почаще заниматься чем-то подобным», – примерно так звучал намек «живого камня» на отсутствие связи с корнями у сотрудников лаборатории и время от времени заглядывающих в неё кураторов от одной из спецслужб. Сам он признавался, что хочет всё же вернуться на Марс, что прогулка затянулась, и здесь у него нет будущего ни в одном из смыслов этого слова.

…Ира умерла через десять дней после ритуала – тихо, лишь вздрогнув во сне – на глазах у родителей. В предшествовавшие этому событию дни она уже не приходила в сознание. Александр Голубев, вместе с супругой оплакивая Иру, не мог отделаться от мысли, что плакать не стоит, что всё только начинается.

…А ещё спустя два дня, перед самыми похоронами, растение заговорило.

«Папа!» – вспыхнуло в его голове. Он почти физически услышал голос дочери. «Ира, ты здесь?» – «Папа, со мной всё в порядке. Тот, другой, каменный, всё объяснил. Забери меня домой, мне здесь страшно!» – «Доча, я сейчас должен…» – «Меня похоронить? Поезжай, я же знаю, что это надо. Только я хочу, чтобы ты знал – в том теле меня уже не было. Я вся ушла в цветок. Кстати, если бы ты не провел ритуал, то было бы лишь почкование. Ты молодец. И балахон у тебя клёвый. Вот бы померить!»

Последняя фраза больно хлестнула Голубева – ведь понятно же, что Ира уже вряд ли сможет что-то померить. Она теперь лишь воспринимает мир. И общается. Она, наверное, сможет стать мыслителем – её свободное тело сознание будет неограниченно генерировать текст. Среди живых, живущих в теле, есть те, кто только и мечтает о чем-то подобном – параллельно с идеями бессмертия шевелится колченогая идея киборгизации бытия.

Похороны прошли странно. В сознании Голубева всё никак не могли ужиться растение, общавшееся с ним только что, и опустевшее тело дочери, предаваемое земле. Он напился, кричал, что Ирочка жива, окружающие воспринимали поведение безутешного отца с пониманием. Жена молча плакала.

На эксперимент Голубев пошёл тайно, и даже минимальная огласка могла легко обернуться серьезными последствиями, поэтому растение из лаборатории он вынес с огромным трудом. Однако ещё труднее было всё объяснить жене. Вначале-то она приняла голос в голове за галлюцинацию. Мол, тронулись напару.

Их жизнь осторожно входила в новую колею. Близилась осень, молодое растение нуждалось в хорошем уходе… На самом солнечном, предварительно хорошо утепленном окне, ей соорудили новое место жительства – просторный поддон с лампой дневного света. Первое время Ира просила ставить её на свою старую кровать и показывать вещи, фотографии, но потом нашла затею получше. Она весь день слушала музыку, просила мать принести ноутбук и её руками «посещала» любимые места в сети, «писала» в соцсети. Никто не знал, как она «видела» и «слышала», это было просто фактом, как и те стихи, что она диктовала матери, ставшей для заточенной в растение девушки главным средством физического взаимодействия с миром.

Время от времени Ира высказывала странные пожелания. Однажды ей захотелось поступить в МГУ, она заявила что будет готовиться, а сдавать экзамены и учиться её кто-нибудь будет носить… В конце концов, у отца ведь есть средства нанять специального человека. Скоро, правда, она сама поняла, что это абсурдно.

«Ира…» – «Да, мама, я всё понимаю. Придется, значит, остаться мне без высшего образования».

Потом Ира просила привести к ней в гости бывших друзей и своего последнего бойфренда. Посиделки решились устроить, лишь взяв с Иры обет трехчасового молчания. Молодые люди думали, что их собрали на поминки.

В Ирином сетевом дневнике время от времени появлялись записи от её имени. Завсегдатаи было возмутились, но потом решили, что пишет некий безутешный близкий ей человек. Одно было несколько странно. Стихи смотрелись как слишком близкая стилизация. «Наверное, старые, из архива», – предположил кто-то.

Наступила весна. Ира расцвела стрелой с нежной бледно-розовой корзинкой крошечных соцветий. Генетически изменённый тысячелистник рос не по дням, а по часам – намного быстрее, чем обычный. Цветение, начавшееся у Иры в конце апреля, у её диких «родственников» обычно приходится на июнь, а то и на июль.

В мае, как это бывало и раньше в «прошлой жизни», вся семья поехала за город. И тут появились пчелы! Выйдя спросить, не жарко ли дочке во дворе на солнце, Ольга Васильевна обнаружила на соцветии жирного шмеля и с криком «Саша! Иру насилуют!» – кинулась звать мужа.

«Мама, – настигла её мысль, – прекрати, пожалуйста! Господи, как же хорошо…»

Шмель, огромное пушистое существо, перебирался по соцветиям, уверенно орудуя хоботком. Ира была на седьмом небе от удовольствия и впервые за долгие месяцы обрадовалась своей цветочной жизни. Поскольку нервную систему ей целиком и полностью заменила растворенная в соке нематериальная субстанция, эти переживания оказались ей доступны. С того дня она просто купалась в блаженстве – шмели, пчелы, мухи и жуки посещали её в огромном количестве – по одиночке и по несколько штук сразу.

«Мама, у меня будут дети».

В один прекрасный день, когда Ольга Васильевна убиралась на площадке перед домом. Ира… Сперва она приняла эти слова за очередную странность, но правда оказалась ещё страннее любых представлений о ней. У Иры действительно завелись дети. Как это и должно происходить – пестики, тычинки… Крошечные «я» в растительных телах ждали своего часа. Голубев начинал понимать, что происходит нечто очень серьезное. Самым простым решением было обрезать стебель – самой Ире это не принесло бы никакого вреда. «Нет, папа, аборт – это убийство, ты сам мне всегда говорил. Спасибо тебе – человеком я не залетала ни разу».

Ира вела себя ну просто как настоящая беременная: то просила полить – непременно со специальным составом, чтобы не опали завязи – «Выкидышей я не переживу!», то поставить себя в тень, то ей мерещилась тля, то гусеница, хотя паразитов её генетически измененная «плоть» совершенно не привлекала. Ольга Васильевна тем временем готовила место для семян – ведь дочь требовала сохранить жизнь каждому своему ребенку… Впрочем, ранние приготовления были несколько преждевременными – дабы не вступать в противоречие с сезонными ритмами в природе, будущий «дедушка» принял решение посеять «внуков» весной…

Роды были для Иры болезненны, хотя человек вряд ли может осознать телесные переживания такого существа, как она. Вернее это назвать даже не родами, а кесаревым сечением – Голубев аккуратно срезал созревшую цветоножку. В голове его стоял душераздирающий визг дочери. Ну кто же виноват, что обезболивающих средств для растений пока не придумали.

«Но скоро придется…» – думал он, отправляясь с аккуратно упакованными семенами в лабораторию, примерно посчитав, сколько в довольно скором времени будет Ириных потомков. Отказываться от цветения и срезать бутоны, во-первых, было болезненно, во-вторых, Ира эту идею отвергла, заявив, что не позволит никому лишать себя одной из последних радостей. Корнями она не сильно-то разрасталась, не уходила в плеть. Здесь, видимо, сыграла свою роль генетика «живого камня». Самого его, «соучастника», на тот момент давно забрали у Голубева. До ученого лишь изредка, ночью, долетали сквозь сон бесконечно грустные мысли о далеком доме – его так и не вернули на Марс.

Будущим Ириным детям предстояло ждать зимы в условиях повышенной безопасности. Всю зиму будущая мать изо дня в день, каждый вечер расспрашивала Александра о том, как там её малютки – не сыро ли им, не прорастут ли незаметно раньше времени, нет ли в лаборатории крыс? По весне Ольга Васильевна аккуратно пересадила её и приготовила почву для малышей. Дети взошли – конечно же, не все, и Ира рыдала, обвиняя в этом мать. Yarrow всё время общалась со своим семейством, отвечавшим ей роем неоформившихся мыслей. Молодые растеньица ещё не умели направлять ментальный поток на конкретный объект, и в головах Ириных родителей стоял гул, словно в доме с утра до вечера галдели реальные, человеческие дети.

Голубевы осознавали, что перед ними – дочь, которая больше не напьется, не приведет домой очередного патлатого приятеля, не потребует новых нарядов. И внуки, которым не надо менять пеленки, которые не попортят мебель, не изорвут обои. О чем-то подобном мечтают многие семьи… День ото дня супругам становилось всё страшнее.

«Мама, дети очень талантливы, они будут хорошо учиться!» – «Ира…» – «Да всё я понимаю, мама. Но читать и считать мы их всё-таки научим! И ещё – мне бы не хотелось, чтобы в присутствии детей включали телевизор. Это плохо влияет на психику!»